Сукач доверил Павлу большую тайну: в дебрях Козинского леса, в глубоком овраге, закопано много оружия — гранаты, винтовки, пулеметы. Их собрали козинские комсомольцы еще в начале войны, после боев, которые там проходили. Комсомольцы собирали оружие для партизан, скрывавшихся в камышах. О существовании тайника пронюхал предатель и выдал полицаям комсомольскую тайну. Однако он не знал, где именно устроен тайник. Летом 1942 года юношей и девушек схватили, согнали в лес:
— Показывайте, где закопали оружие.
Комсомольцы не выдали своей тайны. Долго истязали их палачи, затем крикнули: «Бегом!». И в спину комсомольцам ударила пулеметная очередь. Коля Сукач перехитрил палачей: он упал и притворился мертвым. Это спасло его. В село возвращаться было нельзя. Он пробрался в Киев. Мысль о тайнике, стоившем многих жизней, не давала ему покоя.
— До каких же пор это оружие будет лежать в земле? — спросил он Павла.
Подпольщики решили переправить оружие в партизанский отряд «За Родину».
Поездку в лес подготовили хорошо. Станислав Вышемирский достал пропуск генералкомиссариата на выезд машины из Киева. А Павел исхлопотал у начальства трехдневный отпуск, якобы для поездки в села за продуктами.
Подпольщикам повезло: десять ящиков со снарядами, три — с гранатами, три ручных пулемета нашли они в оврагах и передали партизанам. Но случилась беда: кончился бензин, и машина остановилась.
— Что делать? — схватился за голову Коля. — Где взять бензин? Вернусь в Киев без машины — меня расстреляют.
— А ты не ходи, — сказали партизаны. — Айда с нами в лес.
— Пойду! — решил Коля.
Предложили и Павлу остаться у партизан, но он ответил:
— Не могу. Как же без разрешения организации? К тому же у меня в Киеве есть незаконченное дело. Для него немного «конфет» возьму с собой, — Павел положил в мешок несколько мин, распрощался с друзьями и пошел в Киев лесными тропами.
В Киев Павел вернулся благополучно. Пришел на работу, стал к станку. Переполох, поднявшийся в гараже из-за исчезновения шофера Сукача, вначале его не коснулся. Допрашивали начальника гаража и механика. Видимо, их здорово пугнули, и начальник стал вспоминать: да, с шофером Сукачем дружил Павел. Павла арестовали.
Сергею Ананичеву удалось познакомиться с полицаем, который брался за большую взятку облегчить участь Павла. Но потом он наотрез отказался «путаться в это дело». Полицай узнал, что Шеер заявил: «Этот токарь из «Киевэнерго» будет той веревочкой, за которой потянутся и другие киевские подпольщики».
Мечта кровавого палача не сбылась: Павел Загорный не стал этой «веревочкой». Его гибель была последней потерей подпольной парторганизации.
4.
Над городом мертвая тишина, нарушаемая лишь топотом кованых сапог эсэсовских патрулей. Каждого, кто появится на улице, ждет пуля.
Киев перегородили ряды колючей проволоки. Это запретные зоны. Оккупанты загнали киевлян на западные окраины города. Люди прячутся в погребах, на чердаках, в складах, оврагах, даже в канализационных трубах… Испытав за сотни черных дней оккупации столько горя и лишений, они не хотят разлучаться теперь с любимым городом накануне его освобождения. Киевляне готовят торжественную встречу своим освободителям, которые не сегодня-завтра появятся на этих изуродованных улицах, площадях, бульварах. С берегов Днепра, из-за Святошина доносятся раскаты боя, гул артиллерийской канонады.
Девочка, закутанная в серый платок, в пальтишке, едва прикрывающем колени, тенью проносится по задворкам зияющих проломами зданий. Она не может опомниться от только что пережитого ужаса: Володька, с которым она до войны училась в одном классе, не успел заскочить во двор, и гитлеровец толкнул мальчика к дереву… Застрочил автомат, Володька упал, раскинув руки, словно хотел обнять землю и это дерево, которое сам посадил в честь поступления в школу.
Вслед за девочкой показалась ее мать, Екатерина Георгиевна, связная из группы Бориса Загорного. У нее задание: надо разыскать врача и привести его в домик к Лидии Малышевой. Но как найдешь врача, когда на улицу и носа не высунешь… Вот и Красноармейская. До квартиры Малышевой уже недалеко.
Снаружи домик Лидии Петровны кажется мертвым. Окна забиты досками, двери завалены всяким старьем. Ни одному гестаповцу не придет в голову, что за стенами этой хибарки идет напряженная жизнь, что люди там не замечают, когда начинается утро, когда кончается день. В маленькой комнатушке действует штаб по спасению трамвайного завода. Уже свыше недели подпольная группа Бориса Загорного живет здесь.
Мария Омшанская не отходит от радиоприемника. Новости одна другой радостней сыплются ежечасно.
— Ура! Освобождена Пуща-Водица. Наши рядом. Это же Киев!
А внимание Загорного сосредоточено на том, что сейчас происходит в цехах завода. Оккупанты вывозят из Киева оборудование предприятий, а что не успевают вывезти, сжигают, взрывают. И подпольная парторганизация решила провести свою последнюю операцию: во что бы то ни стало сберечь родной трамвайный завод.
Рабочие разбирают станки и упаковывают их вместе с приборами и инструментами. Таков приказ. Посмотришь со стороны, как будто ретиво выполняют приказ гитлеровцев, но много «сюрпризов» ожидает тех, кто будет распаковывать ящики с награбленным в Киеве оборудованием. Наиболее ценное, нужное подпольщики прячут в подвалах, на чердаках и в других укромных местах, а ящики набивают всякой дрянью.
Вокруг завода ходят рабочие. Это подпольщики выставили свою охрану. В карманах у них — гранаты, револьверы. Над городом вспыхнуло зарево. Пылают фабрики, заводы, институты, школы, дома… Тучи черного дыма затянули небо. К вокзалу мчатся нагруженные машины. Там — паника. Пути забиты эшелонами с награбленным советским добром.
Дежурный по станции — толстый гитлеровец весь в поту. Проклятая страна! Он не может отправить сегодня ни одного эшелона. Все время куда-то исчезают машинисты. Саботаж!
Это действует Михаил Демьяненко. В замасленном комбинезоне он появляется то на одном, то на другом пути.
— Хлопцы! Бегите! Наши уже в Беличах, — говорит он железнодорожникам. — Неужели повезете в Германию советское добро?
И хлопцы бегут.
Сквозь тяжелые тучи, которые последние недели нависли над городом, вдруг появилось солнце. Золотистые лучи на миг осветили измученную, почерневшую от пожаров и горя столицу Советской Украины. Солнце проплыло по небу, как бы возвещая приближение светлого дня.
Утро 5 ноября ворвалось в город громом артиллерийской канонады и новыми радостными известиями:
— Наши в Святошине! — кричит Омшанская. — Дорогие мои, наши в Святошине…
И ее крик радости сливается с криком боли и отчаяния: в комнате умирает Муся — жена Станислава Вышемирского. Длинная золотистая коса женщины свисает с постели, в глазах — мольба:
— Доктора…
Два дня назад к Малышевой явился Станислав Вышемирский со своей женой Мусей. В руках чемодан. В нем гранаты и револьверы.
— Все! Больше в генерал комиссариат не пойду, — облегченно вздохнул Станислав. — На прощание оставил им письмо: «Олухи! С приветом. Станислав Вышемирский».
Муся беременна. Женщина так мечтала о дне, когда она станет матерью, и вот смертельный мрак затуманивает ей глаза.
— Доктора!
Екатерина Загорная с дочуркой и Лидой Малышевой с ног сбились. Серая повязка с двуглавым орлом позволяет им ходить по городу. И они не ходят, а бегают, забыв о стрельбе, пожарах, гестаповцах. Но врача найти не могут.
— Мусенька, потерпи. Еще немного… Вот-вот придут наши, будет врач, — утешает женщину Маша Омшанская, едва сдерживая слезы.
Ночью над зданием Центрального Комитета Коммунистической партии Украины затрепетал красный флаг. Это была кисейная девичья косынка. Должно быть, другого знамени не нашла семерка смельчаков — советских разведчиков, пробравшихся в город, где еще хозяйничали фашистские недобитки.
А на Брест-Литовское шоссе, к станкозаводу имени Горького прорвалась советская танковая колонна. Могучие «тридцатьчетверки» вклинились в самую гущу отступающего гитлеровского обоза.
Вот наши танки уже на Крещатике, в самом сердце столицы.
Зарождался новый день. Наступало утро 6 ноября 1943 года.
— Помогите! Умираю! — не могла сдержать боли Муся.
Подпольщики сделали из одеяла носилки, положили на них роженицу. Вышемирский надел белый халат с красным крестом, и они двинулись навстречу грохоту, который наполнял улицы, площади, души…
Киев пылал. Черно-красные языки пламени взлетали к небу, глаза забивал пепел пожаров. А странная процессия, минуя заминированные перекрестки, двигалась к этому новому, желанному, которое входило в город.
— Наши! Советские!..
Со дворов, из подвалов, руин выходят люди. Измученные, почерневшие от голода, одетые в лохмотья, бегут они навстречу освободителям.
