Сгорбившись, Глеб медленно выкладывал на стол консервные банки, батоны, пачки с чаем и сахаром, пакеты с крупами.
— Так много всего, — пробормотал он. — Я еще те запасы не съел… Хорошо, что печенье привезла. Я люблю печенье с чаем, вприкуску. Бабка в детстве научила. Вымачиваешь, пока не раскиснет, и на язык…
Ольга смотрела на его ссутуленную спину, на порванные спортивные брюки, оставшиеся от строительной бригады, и силилась поверить, что это Глеб, некогда лощеный, холеный и самоуверенный человек, который выбирал для нее подвенечное платье в самом дорогом бутике Москвы.
— Как тебе здесь? — спросила она.
— Ничего, — ответил Глеб, заглядывая в опустевшую сумку. — Много читаю. Даже зарядку делаю. От пола отжимаюсь и приседаю… А вот вечером тоска заедает. Хожу по темным комнатам, как привидение. И мысли дурные в голову лезут.
— Спать тепло?
— Я тремя одеялами накрываюсь. А последние две ночи не раздевался. Заморозки начались.
Ольга едва совладала с волной жалости, тряхнула головой, резко встала с кресла. Глеб помрачнел.
— Ты уже уходишь? Побудь еще немножко. У меня жареная картошка есть. Хочешь, подогрею?
Ольга не смогла ответить, лишь молча покачала головой и быстро вышла на террасу. Глеб не стал провожать ее к калитке — еще не слишком стемнело, и его мог заметить сторож.
* * *
Ксюша уже спала, когда в дверь позвонили. Ольга глянула в «глазок» и обомлела. К ней пожаловала следователь. «Все ей неймется! — с ненавистью подумала Ольга. — Ходит, вынюхивает, спит и видит меня за решеткой!»
Злость придала ей смелости, она резко и широко распахнула дверь, встала в проходе, подбоченившись.
— Добрый вечер, моя дорогая! — мило улыбнулась следователь, сняла с головы какой-то легкомысленный берет и стряхнула с него дождевые капли. — Вы еще не спите?
— Представьте себе, нет! — вызывающе ответила Ольга. — Но вот мою дочь вы наверняка разбудили.
— Прошу прощения… Я могу зайти?
— А зачем?
Следователь вздохнула, переступила с ноги на ногу.
— Затем, чтобы вам не стало хуже.
В ее голосе не было угрозы, а скорее усталость и досада, как если бы она долго и упорно убеждала в простой житейской истине неразумное дитя.
Ольга не ответила ни «да», ни «нет», повернулась и пошла в комнату, громко объявляя:
— Мама! К нам следователь пожаловала! Готовь чай с ватрушками!
Следователь разулась в прихожей, сняла мокрое пальто, поставила в углу зонтик. Разглядывая картины на стенах и макраме под карнизом, она прошлась по комнате, села на диван и долго смотрела на Ольгу пытливым взглядом. Ольга, нахмурившись, стояла в дверях и демонстративно смотрела в сторону.
— Сядьте, моя девочка, — попросила следователь. — Сядьте рядом.
В комнату испуганно заглянула мама, вымученно улыбнулась, кивнула и ляпнула:
— Добрый день… Ой, простите, уже вечер… А чаю хотите?
— Ничего не надо, — ответила следователь. — Я ненадолго.
Ольга размеренным шагом пересекла комнату и села в кресло — бочком к следователю. Женщина открыла потертый, старый мужской портфель, вынула из него лист бумаги и положила на столик перед Ольгой.
— Это фоторобот предполагаемого преступника, — сказала она. — Составлен по показаниям двух свидетелей.
Ольга, не поворачивая головы, скосила глаза, посмотрела на штриховой рисунок мужской головы. Сходство с Глебом было очень относительное, и все же Ольга поняла, что если эти свидетели увидят Глеба в натуре, то без колебаний подтвердят, что стрелял именно он.
— Я показала этот рисунок в офисе, где работает Глеб Матвеев, и все сотрудники отметили сходство с Глебом. Затем мне дали его заявление на отпуск, отправленное по факсу. Мои оперуполномоченные выяснили, что заявление было отправлено из сто пятьдесят третьего почтового отделения города Москвы. Сотрудники почты дали словесный портрет человека, отправившего факс. Наверное, вы догадались, что они описали вашу внешность. Также оперативные работники опросили ваших соседей, и они показали, что из вашей квартиры на протяжении нескольких дней после ранения Рябцева доносился мужской голос.
Стиснув зубы, Ольга продолжала сидеть в прежней позе, ничем не выдавая своих чувств.
— Молчишь? — вздохнула следователь, неожиданно перейдя на «ты». — Ты же видишь — я пришла к тебе как взрослая и опытная женщина к запутавшейся, залгавшейся девушке. Я пришла к тебе, чтобы помочь.
— Спасибо, — процедила Ольга. — Я не нуждаюсь в помощи.
— Не могу понять, почему ты упрямишься? Матвеев стрелял в твоего друга, он его тяжело ранил. Не исключено, что Рябцев останется на всю жизнь инвалидом. Почему ты скрываешь от правосудия преступника? Какая тебе от этого выгода? Объясни мне, пожалуйста, может, я чего-то не понимаю?
— Да, не понимаете.
Следователь развела руками, встала с дивана.
— Я даю тебе еще один день, — сказала она сухо. — У тебя еще есть шанс проходить по этому делу не как соучастник, а как свидетель.
Она вышла из комнаты, едва не столкнувшись с мамой, которая несла чай.
— О чем спрашивала? — шепотом спросила мама, когда следователь вышла из квартиры.
Ольга стояла у темного окна, прикрывшись тюлем.
— Мама, съезди к Глебу и попроси его…
— О чем, доча?
— Пусть придет в милицию с повинной. Иначе Ксюша останется сиротой.
Сергею разрешили вставать. Придерживаясь за спинку кровати, он подходит к окну, опирается на подоконник и смотрит на улицу, где порывы ветра срывают с деревьев желтые листья. Ольга стоит рядом, пытается поддержать Сергея под локоть, но он сердится.
— Что ты меня, как калеку, опекаешь?
Она замечает, что у Сергея подавленное настроение, он молчалив и хмур, но боится спросить о причине. Она ждет с тревогой и страхом.
— Тебе очень больно? — все же спрашивает она, чтобы хотя бы начать разговор.
— Не столько больно, — нехотя отвечает Сергей, — сколько…
— Ну что? Что? Не молчи! Я же вижу, что тебе плохо!
Сергей не сразу признается:
— Мне все не дает покоя человек, который в меня стрелял.
Опять эта проклятая тема! Опять будет продолжаться ложь. Но Ольге уже легко лгать. Она уже профессионалка, она уже наизусть знает, что говорить, каким тоном говорить и как при этом делать честное лицо.
— Приходил человек из милиции, — говорит Сергей. — Спрашивал, видел ли я того, кто в меня стрелял, и есть ли у меня враги, и кого я подозреваю. А кого я подозреваю? — сам себя спрашивает Сергей, но не отвечает и даже плечами не пожимает, только лицо его становится еще более хмурым и на лбу появляются глубокие морщины.
— Так кого же? — едва слышно спрашивает Ольга, а у самой руки холодеют от предчувствия, что надвигается катастрофа.
Сергей поворачивается к Ольге и внимательно смотрит ей в глаза. Ей кажется, что ее лицо начинает таять, словно мороженое у костра, что вся ложь, скопившаяся в ее глазах и губах, теряет опору и валится пудовой гирей, оттягивая кожу. Она прикусывает губу, чтобы не упасть в обморок.
— А ты видела его? — спрашивает Сергей.
— Кого? — шепчет она.
— Кто в меня стрелял.
Она кивает и опускает голову. «Сейчас я во всем признаюсь, — думает она. — Сейчас я наберусь смелости, сделаю глубокий вздох и все расскажу. Расскажу, как спрятала Глеба у себя, как таскала ему сосиски, как спала с ним…»
Она уже не сомневается, что Сергей услышал ее мысли, что прочитал на ее лице правду, что сейчас со всего замаха влепит ей пощечину… Но нет. Он берет ее за плечи и притягивает к себе.
— Не волнуйся, — утешает он. — Постарайся сосредоточиться и описать его как можно точнее. Какой у него был рост?
— Как у тебя, — шепчет Ольга и с опозданием понимает, что уже солгала — Глеб на полголовы ниже Сергея. А ложь — как шлюзы. Только раз поднял заслонку, и хлынет неудержимый бурный поток, и будешь уже лгать дальше все изощреннее и увереннее.
— Как он выглядел?
— Худощавый, — отвечает Ольга.
Сергей начинает волноваться. Ольга замечает, как напрягаются на его скулах желваки.
— Ты лицо его разглядела?
— Да… Он был небритый. Нос крупный…
— А еще? Еще что заметила?
— Ну, вроде как шрам на лице.
Сергей резко поворачивается к окну и ударяет кулаком по подоконнику.
— Так я и думал, — сквозь зубы произносит он. — Это Баргиш.
* * *
До последнего момента Ольга надеялась, что эта участь ее минует. Как досадно, как глупо, как смешно! Взрослая, а попалась на мякине, как пацанка! Недоглядела, понадеялась на авось, и вот…
— Вы беременны, — сказала врач, садясь за стол и что-то записывая в учетном журнале. — Что будем делать? Сохранять?
