Дух-дух, дух-дух, дух-дух, дух-дух, неторопливо постукивают на стыках колеса эшелона. Дверь теплушки сдвинута в сторону и в нее задувает холодный воздух. Почти все обитатели нашего вагона собрались около нее, высовываются наружу и что-то кричат. Секунд двадцать я пытался проснуться и понять, что произошло, и о чем кричат собравшиеся в проеме дверей. Когда я понял, то сон с меня как рукой сняло. Работая локтями, пробился в первый ряд и, высунувшись в ледяной поток воздуха, заорал стоявшему на тормозной площадке часовым Коновалову.
— Прыгай!
Сашка меня услышал, но к его растерянности только добавилось удивление.
— Прыгай! Прыгай, я приказываю!
Вбитая, за месяцы, проведенные в запасном полку, привычка к выполнению приказов сработала и, оттолкнувшись от ступеней площадки, он кубарем полетел по заметенному снегом откосу железнодорожной насыпи.
— О-й, е-о-у!
Я прыгаю вслед за Коноваловым. Хорошо, хоть спал в шинели и в шапке с завязанными под подбородком ушами. Снега намело много, да и скорость эшелона в повороте не превышала тридцати километров в час. Поэтому прыжок обошелся почти без последствий, только лицо и все щели в одежде залепило колючим, холодным снегом. Зрение вернулось, когда я смог протереть руками лицо. Мимо проплывают платформы с орудиями и грузовиками. А этот любитель поспать на посту, где? Вот он, голубчик! Ломится по глубокому снегу вдоль насыпи, только снег летит в стороны. Я подождал, пока пройдет эшелон, и поднялся по насыпи наверх. По рельсам идти проще и я быстро догоняю Коновалова, тот на лошадиной дозе собственного адреналина продолжает бежать по глубокому снегу.
— Стой! Раз, два!
Сашка замирает и удивленно пялится на меня.
— Товарищ, сержант, а вы…
— Да я, я. Поднимайся, пошли винтовку искать.
Представляете, этот оболтус ухитрился задремать на посту и проснуться только тогда, когда его винтовка, лязгнув, улетела под откос. Не придумав ничего лучше, начал орать, благо взвод наш ехал в той же теплушке. За потерю боевого оружия красноармейца Коновалова ждал трибунал. Без вариантов. В стрелковом полку потерю винтовки, может, и удалось бы скрыть, списав ее как поврежденную или утерянную в бою, но в зенитной батарее такие фокусы не пройдут. Вот и приказал я Сашке прыгать – если найдет свое оружие, то может и выкрутится. А сам я прыгнул, потому что нельзя его одного оставлять. Восемнадцать лет парню, кроме своего партией забытого района ничего не видел, по железной дороге второй раз в жизни едет.
Сашка забирается на насыпь, и мы рысью движемся в обратную сторону. Надо торопиться – найдет винтовку путевой обходчик, и все. Боевая трехлинейка с пятью патронами ему в хозяйстве пригодится. А, если честный попадется, и сдаст найденное оружие куда надо, то по номеру Коновалова быстро вычислят и еще хуже будет. Хотя, куда уже хуже. Пока Сашка до наших докричался, пока я проснулся, пока понял, минуты три-четыре прошло, а при такой скорости это полтора-два километра. Проверить эти пятьсот, а с учетом допуска восемьсот-девятьсот метров железнодорожного полотна будет трудно, снегу по краям намело много.
— Ты когда проснулся, что-нибудь увидел?
— Что увидел? — не понимает Сашка.
— Ну, столб, дерево, может, проезжали…
— Рельсы на краю были сложены.
Так, уже легче. Первый штабель с рельсами нам попадается метров через пятьсот. Это явно не тот, слишком близко. Второй лежит через километр от первого. Мы идем, тщательно осматривая сугроб на откосе. Хорошо, что нет ни снега, ни ветра, а то замело бы дырку и хрен мы ее нашли. А так, метров через сто я замечаю в сугробе узкую щель.
— Проверь, только осторожно. Топчи поменьше.
Сашка лезет вниз и через минуту поисков в снегу выпрямляется с радостным воплем, вскидывая над головой свою трехлинейку с примкнутым штыком. В винтовку вцепился обеими руками, как будто боится, что она опять выскользнет и исчезнет в сугробе. Когда он поднимается на насыпь, то я от радости отвешиваю незадачливому часовому отеческий подзатыльник. Сашка только втягивает голову в плечи и прячет виноватые глаза.
— Штык сними, а то еще глаз себе выколешь.
Коновалов меняет положение штыка на винтовке, и мы идем догонять ушедший эшелон, а это ой как нелегко будет. Обратно также идем по путям. Мартовское солнце пробивается сквозь облака и уже заметно пригревает. Самое тяжелое зимнее время мне удалось пережить в относительно комфортных условиях советской казармы. Комфортных по отношению к условиям на передовой, конечно. Приблизительно через час и пять километров пути мы добираемся до небольшой станции. За это время нас обгоняет еще один воинский эшелон, похоже, движение на этой ветке довольно интенсивное. На станции мы находим начальника и объясняем ему ситуацию. Пожилой, грузный мужчина в железнодорожной шинели ведет нас в свой крохотный кабинетик. Там он начинает крутить индуктор вызова черного телефонного аппарата, висящего на оклеенной выцветшими обоями стене.
— Маша! Это Никифоров. Михалыча мне дай. С Михалычем говорю, соедини.
Неведомый Михалыч отвечает где-то через минуту, и начальник станции излагает ему ситуацию.
— Николай Михайлович, у меня тут два солдатика от эшелона отстали. Нет, не от этого, зенитчики они. Ну да, видимо он. Еще стоит? Уже отправляется? А как же… Хорошо, жду.
Пока Никофоров ждет решения неведомого Михалыча, телефонистка Маша разъединяет долго молчащую линию. Начальник станции снова крутит ручку индуктора.
— Маша! Никифоров это. Мне снова Михалыча дай. Знаю, что линию долго занимаем, но очень надо. Надо, Машенька, надо.
Телефонистка, смилостивившись, снова соединяет с Михалычем, тот отвечает еще минут через пять.
— Слушаю, Никифоров. Так, так, понял, хорошо, Николай Михайлович, постараемся успеть. До свидания, Николай Михайлович.
Начальник станции вешает большую черную трубку и поднимает на нас свои усталые глаза, окруженные сеткой мелких морщин.
— Значит так, ваш эшелон только что ушел, но приблизительно через час в Грязи прибывает литерный эшелон, меняет там паровоз и идет вслед за вашим. В Усмани он его догонит и перегонит, это ваш единственный шанс.
— Не возьмут нас в литерный, — падаю духом я.
— Может и не возьмут, — соглашается Никифоров, — Михалыч с военным комендантом обещал поговорить, авось тот посодействует.
— А далеко до этих Грязей?
— Двенадцать километров, — отвечает начальник, — Грязи большая станция, узловая.
— За час дойти не успеем.
— Успеете, я вам дрезину дам, — успокаивает нас Никифров, — только Михалычу, то есть начальнику станции Семенову, обязательно ее сдайте.
Раз, два, раз, два, вверх, вниз, вверх, вниз. Я такие конструкции только в кино видел, но никогда не думал, что самому придется поработать приводом такой штуки. Поначалу мы разогнались километров до пятнадцати, но уже через три километра у меня начинает ломить спину, а через пять я окончательно выдыхаюсь. А Сашка продолжает работать своим рычагом, как ни в чем не бывало. Вот уж двужильный парень, и это без всякого спортивного железа, культуризма и бодибилдинга. Только хорошие гены, ничем не отравленная экология и физический труд на свежем воздухе. Даже полуголодная кормежка в запасном полку не смогла подорвать здоровье заряжающего. Раз, два, раз, два, вверх, вниз, вверх, вниз. Дорога пошла на подъем, Коновалов один уже не справляется, скорость падает, и я опять впрягаюсь в эту качку.
Входную стрелку узловой станции проскакиваем, когда приближающийся султан паровозного дыма уже хорошо виден. За стрелкой, на основном пути нас уже встречает высокий худощавый старший лейтенант – военный комендант железнодорожной станции Грязи. Наша попытка скинуть дрезину с рельсов успехом не увенчалась, мы совсем выдохлись, пока доехали. На помощь нам приходит комендант, и мы втроем освобождаем путь уже под пронзительный свисток.
Мимо нас проезжает тормозящий паровоз, окутанный клубами белого пара. На несколько секунд мы глохнем и слепнем, а когда зрение и слух возвращаются, мимо нас, лязгая сцепками, проходят платформы с непривычного вида танками. Из башен танков торчат тонкие стволики пушечек. Как я понимаю, это английские "Матильды". Или "Валентайны"? До различия этих типов мои познания не доходят.
— Ну, что встали, разгильдяи? Трибунал по вас плачет, — приветствует нас комендант, — за мной, шагом марш, попытаюсь спасти ваши безмозглые башки.
Сашка подхватывает свою злополучную винтовку.
— А дрезина?
Вспоминаю я требование Никифорова сдать транспорт начальнику станции.
— Времени нет, — отрезает комендант, — эшелон всего минут десять стоять будет.
Начальником эшелона оказывается невысокий майор-танкист, одетый в кожаную тужурку, несмотря на еще холодные дни. Старший лейтенант излагает майору ситуацию, тот проходится по нам пристальным взглядом и коротко бросает.
