— А о чем же я тебе толкую, чудак человек? Прав Генка, мы действительно взрослеем.
— Выходит, надо и мне в библиотеку записываться.
— Давно пора. Нечего моими книжками пробавляться, иждивенец.
Карпухину в ротном плане подготовки к полковому празднику отведена не одна строчка. По линии комсомола у него сразу два поручения — оформить книгу славных дел комсомольской организации и вместе с лейтенантом Чермашенцевым, командиром третьего взвода, подготовить концерт художественной самодеятельности. Если первое поручение Генка встретил безропотно, то против второго восстал.
— Ищи другого исполнителя, Климов. И близко не подойду к самодеятельности.
— Почему?
— Опять за инструмент браться? В руки не возьму! Не хочу усугублять конфликт.
— Ты лучше меня знаешь: не из-за скрипки вышел конфликт.
— Ну и что? А скрипку он приказал в склад закрыть.
Генка характером порох, воспламеняется от искорки, но и сгорает, как порох, мгновенно.
— Ладно, предлагаю компромисс, — первое поручение пусть будет от комсомола. А второе — от партии. Если Ник-Ник скажет, не откажусь.
Волей-неволей пришлось идти к старшине. Поразмыслив, как подипломатичнее выполнить Генкино поручение, я начал издалека, со значения ротной художественной самодеятельности. Старшина перебил:
— Не учитесь водолейству, комсорг, — сказал он. — Сказывай сразу, что от меня нужно.
Я сказал.
— Все вы в одну дуду дудите, как сговорились, — незлобиво проворчал Ник-Ник. — Шестов, Герасим Назарович, про Карпухина со мной речи заводит. Саша Селезнев про него все уши прожужжал. Родная дочь, не стесняясь, просит каждое утро Геночке привет передать. Даже Гришка Атабаев в тот у Карпухина в заступниках. Намедни заходит: разрешите, говорит, по личному вопросу. Выкладывай, отвечаю. Зря вы, товарищ гвардии старшина, ефрейтора Карпухина обидели. Он — хороший и честный товарищ, и Машу он любит. Так тебе ж, говорю, от Карпухина больше всех попало. А он: попало за дело, справедливо, за это спасибо говорят. Вот тебе и по личному вопросу!
Я слышал об этом впервые и в душе порадовался за Атабаева. Генке непременно надо рассказать.
— Поговорить я с ним поговорю, но официально поручения давать не могу. Не имею права, беспартийный он.
— А когда музыкальный вечер поручали готовить, тогда имели право?
— За музыкальный вечер я по партийной линии отвечал сам.
— За ротную художественную самодеятельность вы точно так же отвечаете по партийной линии…
— Ясное дело, отвечаю, — согласился старшина. — Куда ни кинь — все клин. Ладно, будет ему поручение…
* * *
Концерт самодеятельности у нас в роте состоялся. Да какой концерт! Откуда что взялось! Федя Смолятко поставил шуточный танец «Солдатскую лявониху». Солистами в танце выступили командир роты и Саша Селезнев. Уморительная пара. Шестов — маленький, хрупкий, Саша — верста коломенская. Атабаев, оказывается, здорово поет туркменские песни. Ашот Абагян, заряжающий из второго взвода, выступил как заправский жонглер. И еще фокусы показывал. Лейтенант Чермашенцев под гитару спел две песни собственного сочинения. Про Генку и Серегу Шершня и говорить не приходится. Полковая комиссия, отбиравшая номера для праздничного концерта, в тупик встала: любое выступление бери на полковую сцену. Но все-то не возьмешь!
Утром в день праздника полк выстроился на плацу. На трибуне — командующий Группой войск, член Военного совета, наше начальство, полковое, польские гости из 10-й судетской танковой дивизии имени Героев Советской Армии, руководители местных партийных и государственных организаций. Среди них был и Ярема Реперович.
Пощипывал за уши легкий морозец — первый предвестник зимы. Невесть откуда налетевшая седая туча просыпала на плац колючую крупу. Мы стоим, не шелохнувшись, в строю, слушаем праздничный приказ. В ознаменование… отмечая успехи в боевой и политической… присвоить очередные воинские звания… гвардии старшины… гвардии старшего сержанта… гвардии младшего сержанта ефрейтору Карпухину, ефрейтору Климову.
Гремит оркестр. Ветер рвет над головами знаменщика и его ассистентов гвардейское Знамя с тремя орденскими лентами на древке. Плац гулко отзывается на чеканные шаги гвардейского танкового полка. Торжественным маршем перед трибуной, перед памятником Ильичу идет рота за ротой. Очень здорово чувствовать себя на своем месте в боевой машине. И очень здорово шагать вместе со своими товарищами, боевыми побратимами, в одном боевом строю. Охватывает такое чувство, будто тебя видят сейчас не только с трибуны, мимо которой ты идешь. Очень приятное и, не скрою, гордое чувство. Знаю, ты испытываешь то же самое, товарищ гвардии младший сержант Карпухин. И вы, товарищ гвардии старшина Селезнев. И вы, товарищ гвардии старший лейтенант Шестов. И ты, товарищ гвардейский танковый полк.
Сегодня все мы стали на год старше.
А у нас — новый взводный.
В тот день мы провожали Федю Смолятко, Атабаева, Лысова, Наконечного и Сашу Селезнева. Селезнев уезжал в школу прапорщиков, остальные увольнялись в запас. Накануне комсомольское собрание единогласно приняло решение о снятии взысканий с Атабаева и Наконечного. Кое-кто, правда, сомневался, не рановато ли освобождаем их от взыскания, но посудили-порядили и пришли к выводу: не резон с пятном появляться на новом месте, И опять же переменились ребята к лучшему. Особенно Атабаев.
После напутственных слов ротного все по очереди стали прощаться с товарищами. Григорий на глазах у всей роты обнял Карпухина.
— Я тебя, Гена, не забуду. Никого не забуду, — твердил Атабаев, — а тебя больше всех помнить буду. Ты за один вечер всю дурь из меня выбил…
— Ладно, ладно, — Генка трепал его ладонью по спине, — свидимся. Мы с тобой, Гришуха, почти соседи. Я на Волге, ты на Каспии… Так что гора с горой не сходится, а человек с человеком… Свидимся…
— Ты приезжай ко мне в Туркмению. На дыни, на арбузы. Отслужишь, вместе с Машей приезжай. И все вы, ребята, приезжайте. Я вам адрес оставлю.
Лысов с Наконечным сговорились поехать в Набережные Челны, на КамАЗ. В политотделе им должны вручить комсомольские путевки.
— А с вами и подавно свидимся, — пообещал им Карпухин. — С Григорием — соседи, а с вами теперь — земляки. Ваша Кама-то старшая из дочерей нашей Волги. Чур, воду не мутить.
— Кто старое помянет, тому глаз вон, — шутливо ответил Генке Носов.
— А кто забудет, тому оба вон, — нашелся Карпухин, Проводили товарищей до ворот КПП, где был сбор отъезжающих со всего полка. И там снова обнимались, пикировались шутками. Было шумно, весело. Пока не тронулась машина, Серега Шершень наяривал на гармошке вальсы.
Едва вернулись в казарму, дежурный по роте объявил первому взводу построение.
— Не зря говорят, — первому всегда труднее, — заметил Генка. — Чует мое сердце, товарищи отопители вагончик с углем подбросили.
Новый замкомвзвода сержант Чуб, глотая буквы, одним словом выпалил команду:
— Первзвоста-вись!
Обмануло на этот раз Карпухина его вещун-сердце: никакого угля не было. Командир роты подошел к строю вместе с незнакомым лейтенантом. И мы сразу догадались: новый взводный.
Чуб скомандовал что есть мочи:
— Первзвосмирн-н!
— Вольно, — распорядился Шестов. — Представляю вам, товарищи, вашего нового командира: гвардии лейтенант Агафонов, Сергей Иванович. Прошу, как говорится, любить и жаловать.
Лейтенант смущенно переминался с ноги на ногу, как ученик, не выучивший урока, у классной доски, и не знал, куда деть свои руки. Был он высок ростом, не ниже Саши Селезнева, но тонок, худ, будто не кормили его месяц. Из-под фуражки сзади выглядывали «петушки» — завитки волос. Густые баки и темная щеточка усов не делали его старше, а, пожалуй, придавали его добродушному, открытому лицу слегка легкомысленное выражение. Впрочем, быть может, так казалось только мне одному, потому что я терпеть не мог ни баков, ни усов, ни, тем более, «петушков» на затылке. Зачем? Подстригайся, как все люди, не старайся подражать кому не следует. Генка, хоть сам никогда не увлекался модой, других за это не осуждал.
— Слухай, старик, у Котовского на голове ни волосинки не было, а знаменитые писатели в прошлом веке гривы отращивали. Так ведь они ж не этим — не лысиной, не шевелюрой — известны и дороги нам, — обезоруживал меня Генка в наших спорах о модах.
Новый взводный мне не понравился. Сказал об этом Генке, тот отказался разделить мое мнение.
— Нельзя быть таким категоричным в оценке людей. Понравился — не понравился. По принципу «да — нет» компьютеры работают. А мы с тобой не компьютеры, — принялся он нудно поучать меня. (Это Генка-то не категоричный! Умора!). — Погоди, присмотрись к человеку, убедись, каков он в деле…
