Детальный план операции быстро разработали штабники дивизии, а мы всю следующую ночь готовили бойцов к атаке. Приглушенно говорили о Ленинграде, о партии, о семьях и детях; обстрелянные солдаты давали советы новичкам… Я всматривался в лица бойцов. В полумраке хорошо были видны только глаза, я видел в них раздумье и печаль, холодный блеск гнева, лихорадочные искры ненависти.
К группе бойцов, которую назвали ударной, подошел командир роты Долгих.
— Как жизнь, орлы? — привычно спросил командир, оглядывая знакомые лица и присаживаясь на пенек.
— Живем правильно, товарищ командир! — ответил негромкий густой голос… В блеклом свете нарождающегося дня я разглядел пожилого солдата. Он сидел на земле, опираясь на винтовку. Каска, сдвинутая почти к затылку, открывала высокий лоб, глаза посажены широко, слегка приплюснутый нос, отбрасывая по сторонам глубокие тени, подчеркивал заостренные скулы.
— Живем правильно, — медленно повторил он и, как бы заканчивая прерванный разговор, добавил: — Здесь наше место, и другой дороги у нас нет… Верно я говорю? — неожиданно обратился он к молоденькому солдату в непомерно большой каске, сползающей на глаза. — Правильно, служба? — повторил он и звонко щелкнул по железу каски.
Солдат смущенно улыбнулся:
— Верно…
Бесшумно пошел мелкий дождь, тревожно зашептались листья деревьев. Я подсел к пожилому бойцу. Мы познакомились. «Егор Иванович», — назвал он себя по-граждански. Рабочий из Каменска-Уральского, добровольцем воевал в финскую войну, доброволец и теперь.
Раздалась негромкая команда, бойцы сосредоточенно расходились на исходные рубежи.
Над фронтовым лесом занималась заря, освещая сломанные березы, криво срезанные верхушки сосен — следы недавнего артиллерийского налета.
Тяжело вспоминать об этой атаке. Дорогой кровью спасли мы жизнь раненых товарищей. Я видел, как, падая, схватился за густую ель Толя Киприн. Пригибаясь к земле, мы с Егором Ивановичем добрались до моего друга. Ползком, волоча Киприна по земле, удалось нам оттащить его за пригорок. Но Толя был уже мертв. Я поцеловал холодеющий лоб друга, взял его полевую сумку, набитую книгами. Мимо, по лужам, полз в тыл за медикаментами санитар. «Сдайте в политотдел», — попросил я его, вручая сумку Киприна.
— Генерал! — закричал вдруг Егор Иванович и бросился вперед. На лесной дороге бой перешел в рукопашный. Руководил им высокий подвижный офицер. Бойцы теснились вокруг него, наседая на немцев.
Все это я разглядел на бегу, догоняя Егора Ивановича. Да, это был генерал Соболев, начальник штаба дивизии.
К нам присоединились еще десятка два солдат, видимо, из резерва, и мы с ходу включились в бой… Началось преследование отступающего врага.
Только тот, кто сам участвовал в штыковой атаке, знает, как благодатен отдых после непередаваемого напряжения рукопашного боя… Мы окружили генерала. Он снял каску, пригладил рукой седые волосы. Соболев был очень смущен и усталым голосом стал подробно объяснять, что действовал он неправильно, лично участвуя в бою, вместо того чтобы руководить им.
Его недослушали, раздалось дружное «ура!» в честь одержанной маленькой победы. Генерала бережно качали.
Дождь стих, солнце щедро позолотило лес. Начинался новый фронтовой день — день тревог, надежд и ожиданий.
После этого боя я расстался с Егором Ивановичем и встретился снова с ним глубокой зимой 1941 года.
Наши части освобождали Тихвин — ключ к городу Ленина в стратегических планах немцев. Мы наступали в составе Северной оперативной группы войск. Стояла задача — форсировать реку, закрепиться на берегу, подавить все огневые точки врага и обеспечить переправу танков и артиллерии для удара на Тихвин с севера.
Бои шли уже на другом берегу реки, противник не прекращал ожесточенных атак, стремясь любой ценой выбить советские части, сбросить их с высокого берега. Но основные свои огневые точки немцы скрывали, коварно готовили неожиданный шквал огня, если мы попытаемся форсировать реку. Разведать расположение вражеской системы огня было очень важной задачей.
Темной ночью группа командиров и политработников во главе с генералом Соболевым начала переправу к нашим войскам на противоположный берег.
Противник открыл беспорядочный обстрел реки…
В густой тени высокого берега нас ожидал Михаил Долгих — теперь уже комбат, с группой бойцов. По глубокой траншее, под беспрерывным обстрелом мы добрались до КП головного батальона. Генерал решил на месте ознакомиться с обстановкой и найти возможность переправить войска. Мы с комиссаром батальона пошли к бойцам и заночевали в одной из рот.
Через два-три дня картина стала ясной, и генерал совершил обратный опасный путь по льду — предстояло готовить большую операцию. Я оставался в батальоне Долгих.
После полуночи пошел густой снег. Мы с комбатом стояли за укрытием на первой линии наших позиций. Вглядывались в ночную мглу… «Знаю я их», — хмуро бросил Долгих и приказал усилить наблюдение за противником.
Видимо, сказались бессонные ночи: я начал дремать. Разбудило жужжание полевого телефона.
— Смены не будет до конца, — говорил комбат. — Знаю, что трудно, но иначе нельзя… Что нового?.. Передаю трубку на запись. Бувайте здоровы.
Трубку взял дежурный связист и, приткнувшись к замаскированному фонарю, стал что-то быстро записывать, время от времени приговаривая:
— Ось гады!.. Ось гады!..
Миша тронул меня за рукав:
— Пошли в блиндаж, согреемся.
За кружкой кипятка комбат рассказал, что звонили наблюдатели. «Которые впереди пехоты», — сказал он, как о самом простом и обычном.
Я не допил чаю и один вышел в траншею. С особым волнением вглядывался в ночь. Где-то далеко, впереди самых передовых наших укреплений, перед самым носом противника, на клочке земли, беспрерывно простреливаемом со всех сторон, сидят, окопавшись и замаскировавшись, наши наблюдатели-невидимки. Каждый миг им угрожает гибель, но они зорко несут свою службу.
В час переправы я решил быть с ними.
Ночь накануне выдалась как по заказу. Снова валил густой снег, зловещая мгла укрыла все. Со мной шел автоматчик Сергеев, ленинградский физкультурник, рекордсмен по прыжкам с трамплина.
— Удачи! — тихо сказал Миша Долгих, крепко пожимая мне руку и не выпуская ее. — Глядите в оба, Сергеев, — напутствовал он. — Потеряете «нитку» — ищите ориентиры.
Разведчики вывели нас за передовую линию обороны. Мы легли на снег, поползли и сразу же остались совершенно одни среди ночи и пурги. Но «нитка» — провод полевого телефона — уверенно вела Сергеева, я не отставал от него ни на шаг. Часто мы застывали на месте. Немцы вели огонь.
Сколько времени прошло с тех пор, как мы начали свой путь? Час, два, три?.. Вдруг Сергеев исчез. Я замер, не зная, что делать. Но вот из-под сугроба появилась рука, и меня втащили в ход сообщения… Узкий, глубокий, хорошо замаскированный ход вел в давно засохший разрушенный колодец. Здесь укрылись четыре наблюдателя со стереотрубой, телефоном, автоматами и гранатами. Оставаясь невидимыми в непосредственной близости от врага, они следили за каждым его шагом… Засекали каждую вспышку пулемета, каждый дымок артиллерии, заносили на карту каждую новую огневую позицию врага. Их бесстрашные глаза день за днем раскрывали огневую систему противника. Неоценимы добытые ими данные для предстоящей переправы и наступления…
Сергеев представил меня трем бойцам. В полумраке я едва различал их силуэты.
— Старшина отдыхает, — сказал один из наблюдателей.
Как рады были бойцы приходу людей с Большой земли! Отторгнутые от своих смертоносной полосой земли, они оставались неотрывной частью наших войск. Вспомнились теплые слова комбата Долгих: «Глаза батальона»… Трудно передать, о чем мы беседовали в эти ночные часы, чутко прислушиваясь к предательской тишине в стане врага… И лишь когда было поведано о всех последних сводках Совинформбюро, о плотном кольце советских частей вокруг Тихвина, готовящихся к решительному штурму, о важности обеспечить переправу войск и техники на нашем направлении и когда Сергеев рассказал о новостях батальонной жизни, лишь тогда наблюдатели отпустили меня отдыхать. Я лег в земляной нише, рядом с крепко спавшим старшиной, и сразу погрузился в тяжелый сон…
— Алло, слушаю!
Зазвучал далекий голос Миши Долгих:
— Привет! Рад слышать на новом месте. Передай трубку старшине, будет говорить Третий. — Третьим, по нехитрому нашему коду, был генерал Соболев.
Моему соседу, который тоже, видимо, проснулся, все было слышно, как из тихого репродуктора: рука старшины в темноте приняла у меня трубку.
— Как жизнь на курорте? — услышал я шутливый вопрос генерала. — Что нового?
