Виктор Кондратенко - Без объявления войны

5

Я люблю редакционные летучки: сколько страсти, огня вызывают они, когда «испытанные остряки» — очередные обозреватели — стряхивают со страниц, пахнущих свежей типографской краской, так называемую газетную пыль. Летучки хороши не только тем, что скрещиваются сабли и летят стрелы даже в признанных газетных метров, на них как-то сразу видно, «что такое хорошо, что такое плохо». Но дело не только в этом. Да, острые сабли беспощадно наносят удары по тяп-ляпам, по таким заголовкам, как «Бой самолета с танком», по фразам: «часть мужа выехала на фронт». В пылу схватки они еще высекают искры и настоящего вдохновения, новизны, прозорливости, и нередко корреспонденты прямо с летучки едут в дивизии выполнять срочные задания. Все подчинено одной цели: укрепить веру нашей армии в победоносный исход войны, поддержать на передовых позициях боевой дух в войсках, показать, что даже в самой тяжелой обстановке все решает быстрота, смекалка и стойкость.

Как правило, перед летучкой, пока не появится редактор, корреспонденты обмениваются информацией. Ночью с передовой приехал Иван Поляков, а ранним утром Шамша с Нидзе. Даже скупые, отрывистые фразы позволяют судить о положении под Киевом. На севере спокойно, на западе орудийная перестрелка, а вот на юге противник ворвался в укрепленный район. Наши войска оставили Мышеловку и Пирогово. С высот Голосеевского леса немцы просматривают южную окраину Киева. Они прорвали там вторую полосу укреплений и подошли к третьей, а это уже окраина города. Михаил Нидзе с опушки Голосеевского леса привез тревогу: «Все пленные твердят: Гитлер приказал седьмого августа взять Киев и провести на Крещатике парад войск». В редакции снова заговорили об уличных боях, в которых, возможно, придется принимать участие и сотрудникам фронтовой газеты.

Редактор находится в политуправлении, и очередную летучку проводит Виктор Николаевич Синагов. После ее окончания просит меня задержаться.

— Гм... гм... — откашливается заместитель редактора. Выпив стакан чаю, медленно прохаживается. — Гм... гм... Из Иванково на южную окраину Киева перебрасывается пятая воздушно-десантная бригада. Состоит она из опытных парашютистов, хорошо обученных бойцов. Командир бригады полковник Александр Ильич Родимцев воевал в Испании, он Герой Советского Союза. Недавно окончил академию имени Фрунзе. Не правда ли, это интересно?

— Так какое будет задание?

Синагов карандашиком обводит на карте зеленый пятачок Голосеевского леса. Местность холмистая и овражистая. Она окаймлена коричневыми жилками шоссейных дорог.

— Воздушно-десантная бригада совместно с другими частями будет очищать от противника Голосеевский лес. Сделайте статью, нет, даже целую подборку об опыте боя в лесистой местности.

— Значит, бригада находится на южной окраине Киева?

— Вы сейчас спускайтесь по улице Ленина на Крещатик. Там полковник Родимцев встречает свои батальоны.

На Крещатике, вблизи универмага, стояла группа военных. Молодой светловолосый полковник с Золотой Звездой на груди отдавал офицерам связи распоряжения. Потом он вопросительно взглянул на меня. Проверив удостоверение и командировку, слегка улыбнулся:

— Это хорошо, что к нам в бригаду пожаловал корреспондент фронтовой газеты, да еще писатель. В Испании я был знаком с Эрнестом Хэмингуэем.

Мне стало не по себе. Сколько раз просил уже Урия Павловича Крикуна не вписывать в командировочное удостоверение слово писатель. Но тот стоит на своем:

— Нет, нет, так авторитетней. К тому же вы действительно являетесь членом Союза писателей. Пока я ответственный секретарь редакции, извольте подчиняться.

Поджидая появление батальонов, Родимцев принялся расспрашивать меня о писателях, работающих в редакции. Выяснилось, что он хорошо знает Сергея Ивановича Вашенцева. Знаком с Твардовским и Безыменским. Узнав о моем редакционном задании, заметил:

— Видите ли, бригада еще по-настоящему пороху не нюхала... Боевого опыта у десантников нет. Как сложится лесной бой, предугадать трудно. — Улыбнулся, глянул в упор: — Будет удача, будет и газетная полоса.

Вдали на Крещатике показались войска, наш разговор прервался. Половина бригады была переброшена из Иванкова в Киев на машинах, а вторая — совершила пеший переход. Бойцы в синих комбинезонах прошли немалый путь, но как только вступили на главную улицу Киева, батальоны подтянулись, ряды стали стройными. На войсках лежал отпечаток суровой сплоченности.

В этот момент ко мне подошел Михаил Нидзе и сказал, что к десантной бригаде прикомандирован он, а я должен возвратиться в редакцию.

— Произошла маленькая накладка. Гм... гм... — Как всегда откашливаясь, заметил Синагов. — Завтра поедете в командировку. Пока участок фронта уточняется, готовьтесь.

Твардовского тоже посылают в командировку. Он предлагает мне сходить с ним в писчебумажный магазин купить блокноты.

Твардовский был не в духе: утром развернул свежий помер газеты и нашел в своих стихах исправленную без его ведома строчку. Повстречав в коридоре Крикуна, Александр Трифонович, с трудом сдерживая гнев, сказал:

— К чужим словам надо относиться с уважением.

— Приношу вам, дорогой, извинение, сам не знаю, как это случилось. — Крикун прошмыгнул в свой кабинет.

Ответственный секретарь принес извинение, но Твардовскому от этого не стало легче. Он бережно относился к каждому слову, и неудачно исправленная строчка сидела в его сердце занозой.

В помещении не так чувствовалась жара, как на улице. Стоял душный августовский день. Твардовский шел как обычно своим твердым, размашистым шагом. Мы перешли через площадь, стали спускаться по улице Ленина вниз. Твардовский остановился, окинул взглядом вывески:

— А не зайти ли нам сначала в одно местечко?

Мы вошли, к моему удивлению, в совершенно пустую винную лавку.

— По стаканчику, — бросил продавцу Александр Трифонович.

Складывая на прилавке медные и серебряные монеты в стопочки, борода ответила:

— Военным запрещено.

— Хлебнуть винца я захотел и заглянул в трактир. Нельзя, сказал трактирщик мне, взглянув на мой мундир, — громко произнес Твардовский.

Бородатый продавец, оторвавшись от своих бело-желтых столбиков, заметив на груди Твардовского награды, воскликнул:

— А вам можно, вам можно. Я отвечаю.

— Уж как-нибудь я сам за себя отвечу, — Твардовский, круто повернувшись на каблуках, вышел из лавки.

В писчебумажном магазине, купив блокноты, мы на всякий случай запаслись перочинными ножичками. Вышли на улицу, и тут из толпы послышался радостный возглас:

— Саша! Саша!

Твардовский оглянулся, поспешил навстречу какому-то крепышу. Александр Трифонович и крепыш-незнакомец стали о чем-то оживленно разговаривать. Твардовский замахал мне рукой:

— Иди сюда! Знакомься — Аркадий Гайдар.

Я любил повести Аркадия Петровича. Особенно нравилась «Тимур и его команда». И вот мне протягивает руку ее автор.

Одет Гайдар в летнюю красноармейскую форму. Гимнастерка без петлиц. На пилотке — звезда. На груди орден «Знак Почета». В руках полевая сумка, туго набитая какими-то книгами.

— Так что ты делаешь в нашем фронтовом Киеве? — спросил Твардовский.

— А вот читай, — Гайдар развернул удостоверение, напечатанное на редакционном бланке «Комсомольской правды», и, помахивая им, как флажком, добавил: — Я теперь военный корреспондент. Уже неделю живу в Киеве и регулярно читаю вашего казака Ивана Гвоздева.

— Нравится? Или пора ему по шапке дать?!

— Я думаю, у вас дело пойдет хорошо, если избежите шапкозакидательства. Уже был в прошлую войну такой лихой герой, как Козьма Крючков. В атаке семерых немцев на пику нанизывал. Вот и надо в вашем Гвоздеве избежать крючковщины. Мне кажется, писать следует чуть-чуть возвышенно, но так, чтобы каждый боец был уверен в том, что и он может совершить такой же подвиг, как и ваш казак Гвоздев. Не может быть большой разницы между жизнью — фронтовой действительностью — и выдумкой.

— А ты думаешь, мы лыком шиты? — усмехнулся Твардовский.

— Нет, не думаю. Но души надо больше, души. Возможно, появится у вас в дальнейшем и другой герой фронта.

Медленно поднимаясь вверх по улице Ленина, остановились возле аптеки, под тенью старого каштана. Гайдар продолжал:

— Я тоже думаю написать о своем герое — часовом на мосту... Только что побывал на Днепре. Воздушный налет. Воют сирены, свистят бомбы, а часовой стоит на посту и не сдвинется с места. Вот выдержка! Я задумал очерк, возможно, он будет называться «Мост». — Помолчав, спросил: — Кажется, где-то тут близко ваша редакция?

— Вон зеленоватый дом напротив оперы. Заходи в первое парадное, поднимайся на третий этаж, всегда тебя рады видеть. — А колеса у вас есть?

— Найдутся. Можешь завтра поехать с нами в командировку.