Иванок старался двигаться как можно тише. Его сносило все дальше, под черемуховый куст. Он поплыл, одной рукой загребая правее, а другой тем временем держал над головой винтовку. Наконец, нащупал под ногами дно и разогнул колени. Патрон был в патроннике. Он снял винтовку с предохранителя. Короткими шагами, цепляясь носками сапог за песчаное дно, выбрался на мель. Приготовился. Он прекрасно видел ночью и потому умел ориентироваться безошибочно.
Кто-то задавленно охнул у воды. Что-то упало вниз, загремело по камням. Видимо, автомат. Плеск воды. Возня. И тут же длинная очередь, выпущенная из ППШ, расколола напряженную тишину ночи. Ей ответили сразу несколько — сверху. Пули вспенили воду под самым берегом. Кто-то охнул. Иванку показалось, что это был голос старшины Казанкина. Казанкина ранило… Он вскинул винтовку, прицелился в серую фигуру за деревьями, плавно спустил курок. Затаившегося за деревом отбросило в сторону. Иванок быстро перезарядил и выстрелил снова. Рядом с ним разорвалась граната. Значит, это она мгновение назад пролетела над головой, цепляясь за черемуховую листву. Тяжелый черный столб воды и огня встал над ним и опрокинул, избавляя мгновенно и от боли, и от холода, и от гадкого чувства, что он в какой-то момент, соблазнившись приказом сержанта Евланцева, все же бросил своих товарищей…
Пуля, пронзая приречный кустарник, сверкнула короткой вспышкой, ударила в тело затаившегося за ольхой немецкого разведчика. Другого она поразила прямо в лицо. Резко развернулась и разорвала грудь стоявшего внизу. Кажется, это был русский. Через мгновение с обоих берегов, почти в упор, ударили несколько автоматов и два пулемета: МГ и «дегтярев». В воду из-под ольхи и вверх, на обрыв, полетели гранаты.
Перед рассветом правее, где изготовились к наступлению батальоны, поднялся переполох. Дело дошло до гранат.
Вестовой Быличкин сбросил шинель, схватил винтовку и спросонья, заорав что-то бессвязное, полез на бруствер.
— Ты куда, дурья твоя башка! — сдернул его за ногу обратно в траншею сержант Численко.
Быличкин долго потом сидел на дне окопа и молча смотрел в небо.
— Покури, покури, — посмеивался над ним Численко.
— Я думал, началось, — наконец разлепил губы Быличкин.
— Что, испугался, что атаку проспал? — усмехнулся из-под шинели Сороковетов. Он нянчил на коленях свою забинтованную руку.
Воронцов зашел в землянку, связался с первым батальоном. Оказалось, у реки встретились две разведки.
— Кто? — переспросил Воронцов командира соседней роты. — Наша, полковая? Или вы своих посылали?
— Полковая, — ответил сосед.
— Я третий взвод на выручку выслал. Жду донесений.
Полковая. В груди у Воронцова защемило. На войне вся надежда и спасение — друг. Страшнее всего потерять друга. Воронцов знал: если пошла полковая разведка, то и Иванок, возможно, там — парень отчаянный, всюду лезет.
— Где лейтенант Воронцов? — послышался в глубине траншеи голос Гридякина.
— Здесь, — отозвался Воронцов.
Следом за оперуполномоченным контрразведки шел незнакомый старший лейтенант. Должно быть, это и есть Сивков, подумал Воронцов и на всякий случай застегнул верхнюю пуговицу гимнастерки.
— Ну что? Какая обстановка? — спросил Гридякин.
— Рота отдыхает. Через полчаса общий подъем и готовность номер один.
— Вот, знакомься, старший лейтенант Сивков, командир Шестой роты.
— Здорово, сосед. — Рука у Сивкова твердая, мужицкая. У штрафников после недели боев, когда за сутки приходится раза три менять позицию и тут же окапываться, кожа на ладонях становится точно такой же. — Ну что, лейтенант, сразу о деле? Ты давай отводи своих молодцов. Правый фланг мне освободи. Рота вот-вот подойдет. Я хоть пару взводов туда впихну.
По цепи тут же понеслось:
— Лейтенантов Медведева и Бельского к командиру роты!
Шестая начала занимать траншею за полчаса перед атакой. Воронцов отвел третий и четвертый взводы, уплотнив ими первый и второй.
— С кем пойдут танки? — спросил Сивков.
— С нами. По вашему фронту бродов нет. Да и начальник у танкистов свой. У него приказ есть от комбрига — наступать через мост.
— Кто командует?
— Старший лейтенант Нелюбин.
— Как себя ведут немцы?
— Примерно. Правее вас час назад наша разведка попыталась к ним пройти.
— Ну и что?
— На встречную напоролась. Бой был.
— Значит, так, лейтенант, передаю приказ бати на словах. Минут через двадцать начнется артподготовка. Вперед пойдем по сигналу «красная ракета». Продвигаться будем вслед за артогнем.
— Вчера было то же самое. Как видите, прошли мы недалеко.
— Ничего. У них тут последняя траншея.
— Последняя траншея первой линии, — поправил Воронцов.
Гридякин сидел возле телефонных аппаратов и в разговоре не участвовал.
— Давно воюешь? — спросил вдруг Сивков.
— В штрафной?
— Да нет, не в штрафной, а вообще.
— С октября сорок первого.
— Ого! А орденок-то вроде новенький.
— Орден за Зайцеву гору.
— Да, Зайцева… Проклятые болота. Вспоминать не хочу. Два взвода там оставил. Вместе с лейтенантами.
В траншее раздавали водку. Бойцы смеялись. Уговаривали старшину выдать им дополнительно по сто граммов за выбывших накануне. Старшина, конечно же, не упустил случая получить спирт на всю роту, на вчерашний ее состав, когда во взводах значилось по шестьдесят-семьдесят человек. Принесли котелок и для Воронцова.
— Вот, товарищ лейтенант, ваша доля, — сказал Быличкин и поставил плоский трофейный котелок рядом с телефонными аппаратами.
— Почему так много?
— На весь штаб.
— Неплохо живете, штрафные, — заметил Сивков, кивнув на котелок.
— Единственная привилегия.
— И то неплохо.
— Давайте, товарищ старший лейтенант, с нами, за компанию.
— Не откажусь.
— Только вот закусить нечем.
— Некогда уже закусывать, лейтенант.
Они выпили прямо из котелка, передавая его друг другу по очереди. Гридякин тоже пригубил.
— Солодовникова сильно тяпнуло? — спросил Сивков.
— Сильно. Месяц проваляется.
— Ну, пускай отдохнет. Труженик. В штрафную пошел. Звезд ему захотелось. А где зам? Кац где?
Гридякин сразу напрягся. Воронцов еще не знал, что его появление в траншее связано с судьбой замполита.
— Старший лейтенант Григорян тоже ранен. Правда, легко. Замполит… Замполит где-то во втором эшелоне, — пряча и от Сивкова, и от Гридякина глаза, ответил Воронцов. Не хотелось ему сейчас говорить о Каце. Никогда у них не было хороших отношений. И теперь Воронцов окончательно понял, почему. Но сейчас, перед атакой, об этом думать не хотелось.
Он вдруг спохватился, что надо было написать Зинаиде письмо. Хотя бы несколько строк. И оставить кому-нибудь из кашеваров. Или старшине.
Воронцов расстегнул ремень, снял фляжку и наполнил ее остатками водки.
— Трофейная? — кивнул на фляжку Сивков.
— Да. Память о прошлом лете.
Несколько минут сидели молча. Быличкин вышел. Сивков развернул карту:
— Значит, так, лейтенант. Прорываешься ты, я — следом. За рекой идем вдоль траншеи. Если они сразу не отойдут. От танков не отстаем. Ты с ними увязал?
— Да. Только вот брод придется разминировать под огнем.
— Ничего. Сейчас «катюши» сыграют, веселей будет. Я тебе саперов пришлю. Танки должны пройти. Нам без них траншею не взять.
Снова, как и в предыдущее утро, позади загудело, завыло, и сотни снарядов и мин полетели через их головы в сторону немецких окопов.
Бойцы прилипли к брустверам, вглядываясь в пойму, которую уже заволакивало дымом и копотью.
— Рот-та! — закричал Воронцов, не узнавая своего голоса.
Когда они подбежали к разрушенному мосту, там уже копошились саперы танковой бригады и еще несколько человек, видимо, из Шестой роты. Сивков хорошо понимал, что, если танки благополучно переправятся на тот берег, потерь у них, стрелков, во время броска к траншее будет значительно меньше. Танки ревели моторами где-то позади, они еще только выбирались на дорогу. Другого брода поблизости не было.
Огненно-черный вал взрывов уходил в глубину обороны противника, кромсал лес, батарею немецких ПТО, спрятанных в лощине на опушке, откуда хорошо просматривался брод, срубал телеграфные столбы, уходящие вдоль дороги куда-то на запад.
Немецкие окопы молчали. Только где-то левее, где наступали гвардейцы, завязалась перестрелка, но вскоре стихла, подавленная торопливыми очередями ППШ и взрывами гранат. Тяжелые фугасы, выпущенные из стапятидесятидвухмиллиметровых гаубиц, и снаряды реактивных минометов разметали траншею, блиндажи и пулеметные окопы. Дымились не только воронки, но и концы расщепленных бревен, какие-то предметы, выброшенные взрывами из блиндажей и окопов. Дымилась сама земля, пропитанная гарью.
