В одном из них сидела старушка, даже теперь неспособная понять, какое преступление совершила.
В караульном помещении все молчали и прятали друг от друга глаза. Мы стыдились себя и своих мундиров.
Вскоре Малыш вышел в коридор. По-прежнему молча. Мы равнодушно вернулись к картам, но не успели их раздать, как Малыш вернулся.
— Крюге дал дуба в камере! — взволнованно выпалил он. — Повесился на подтяжках!
Напряжение спало. Мы толпой пошли по коридору, чтобы посмотреть. Крюге покачивался под потолком, словно уродливая тряпичная кукла. Лицо его посинело, раздулось, выкаченные глаза безжизненно смотрели на нас. Шея казалась невероятно длинной. Под ним на полу валялось его кепи.
— Это лучшее, что он мог сделать, — сказал Барселона.
Мы бесстрастно смотрели на покачивающийся труп.
— Нечего жалеть эту крысу, — заявил Малыш.
Не думаю, что кто-то жалел. Даже Штеге не пытался сказать что-то в его защиту.
— Придется внести это в рапорт, — сказал Старик. — Иначе неприятностей не оберешься.
Все пошли обратно в караульное помещение. Старик сел за свой стол и взял ручку, а мы с большим удовольствием вернулись к прерванной игре в карты.
— Жаль, что у него не хватило благопристойности подождать, пока он не окажется в Фульсбюттеле, — сказал Порта, быстро тасуя колоду под нашими пристальными взглядами. — Что поделаешь, некоторые люди бестактны от природы.
Оба они были прохиндейными дельцами, рожденными для того, чтобы постоянно попадать в неприятности и всякий раз из них выпутываться, уважающими вероломство и хитрость другого, даже когда старались надуть друг друга. Крали все что попадалось под руку и продавали все что можно — от женщин до стреляных гильз.
Водитель эсэсовец покачал на ладони сигарету, — задумчиво глядя на нее. Потом поднес к ноздрям и недоверчиво понюхал.
— По-моему, ты грязный обманщик, — заявил наконец он. — Разорви ее, чтобы я увидел собственными глазами.
— Сомневаешься в моих словах? — надменно спросил Порта. — Раз я говорю, что в каждой сигарете есть опиум, значит, есть в каждой.
И с презрением плюнул на эсэсовский флажок, развевавшийся на большом сером «мерседесе». Водитель немедленно отплатил той же монетой, харкнув в сторону памятника солдатам, сложившим головы в Первую мировую войну.
Закончив этот обмен формальностями, они вернулись к делу.
— У меня есть неплохая партия автопокрышек, — предложил эсэсовец. — Как раз по твоей части — только вот их сейчас ищут.
— И тебя тоже, — ответил Порта. — Ставлю пять марок против щепотки грязи, в один прекрасный день ты попадешь к нам.
Эсэсовец равнодушно пожал плечами.
— Приходится рисковать, — лаконично сказал он. — Если интересуешься, могу дать адрес отличного кабаре.
— Кабаре я знаю много.
— Не таких, как это. И не поблизости. И не с голыми красотками.
Порта облизнул губы. На скулах его выступил яркий румянец.
— С совершенно голыми?
— Почти что. Туфельки, чулки, подвязки, пояса — в самый раз, чтобы завестись. Претензий быть не может, так ведь?
Порта поскреб пальцами горло.
— А можно их снять, скажем, на вечерок?
— Почему же нет?
Они подались друг к другу и начали обсуждать условия.
Лейтенанта Ольсена совершенно неожиданно арестовали. Обвинили в связи с группой попавших под подозрение офицеров и в произнесении дискредитирующих фюрера слов. Впоследствии мы узнали, что донесла на него жена.
Утром за ним явились двое рядовых и лейтенант из полиции вермахта; они тихо проскользнули в лагерь так крадучись, что тут же привлекли к себе внимание. Несомненно, целью их было взять Ольсена с минимумом суматохи и увести до того, как потребуется отвечать на многочисленные вопросы, но мы, к счастью, узнали об их появлении и смогли предупредить оберста Хинку. Поделать почти ничего было нельзя, но по крайней мере мы могли устроить хорошую бучу. Некоторых офицеров мы бы с радостью увидели арестованными, но лейтенант Ольсен не принадлежал к их числу. Он командовал ротой больше двух лет, служил в полку с тридцать восьмого года, и мы не собирались безучастно стоять, глядя, как его уводят.
Услышав эту весть, оберст Хинка тут же отправил адъютанта арестовать двух полицейских при выходе из штаба роты. Часовых предупредили, и все выходы были закрыты. Покинуть здание не мог никто.
Адъютант учтиво улыбнулся офицеру полиции.
— Лейтенант, оберст Хинка хочет поговорить с вами. Если соблаговолите пойти со мной, я провожу вас в его кабинет.
Лейтенант и оба полицейских пошли за ним, упрямо таща с собой Ольсена. Он представлял собой добычу, которую им велели доставить, и у них не было намерения отпускать его на этой стадии дела.
В кабинете оберста разразилась буря. Хинка, взбешенный тем, что какие-то невесть откуда взявшиеся полицейские хотят арестовать без его разрешения офицера полка, поклялся, что никто не выйдет из лагеря, пока дело не будет улажено к его удовлетворению. Он сел за телефон и позвонил в комендатуру Гамбурга. Там сразу же сказали, что не имеют к этому никакого отношения. Позвонил в Ганновер, но там никто не ответил. Позвонил в абвер, но там ничего не знали. Наконец в отчаянии он дозвонился в Управление личного состава армии в Берлин и потребовал, чтобы его соединили с генералом Рудольфом Шмудтом.
Разумеется, такая активность в казалось бы обычное утро не укрылась от вечно бдящего ока гестапо.
В скором времени подъехал серый «мерседес» привычного вида с двумя унтершарфюрерами СС и невысоким штатским, одетым во все черное. Штатский выглядел нездоровым и вместе с тем зловещим. Блестящей черной фетровой шляпой, толстым черным пальто, перчатками, шарфом и зонтиком, узкими сутулыми плечами и шаркающей походкой он напоминал банковского служащего, отправляющегося на похороны бабушки; а маленькими, близко поставленными глазами, тайком бегающими из стороны в сторону, блестящими, как алмаз, и такими же твердыми, ничего не упускающими и постоянно настороженными — крадущуюся за кроликом ласку.
Гауптман Брокман едва поверил своим глазам, когда разминулся с поднимавшимся по лестнице этим причудливо одетым существом. Посмотрел ему вслед, затем быстро подошел к дежурному сержанту.
— Что это за шут, черт побери?
— Не знаю. Я спросил у него пропуск, но он, будто и не слышав, пошел к лестнице. Как привидение.
— Привидение! — Гауптман издал отрывистый смешок. — Скорее беглый сумасшедший. Никто в более-менее здравом уме не станет разгуливать в таком нелепом наряде.
Он резко снял телефонную трубку и набрал номер.
— Клаус, тут расхаживает по-хозяйски какой-то тип, одетый с головы до ног в черное. Пусть его арестуют и приведут ко мне.
Положив трубку, он потер руки и засмеялся. Кто бы ни был этот маленьких черный псих, они над ним позабавятся. Гауптман Брокман пользовался в полку репутацией острослова и шутника, хотя иногда заходил, по общему мнению, слишком далеко. Всего месяц назад он преуспел в доведении лейтенанта Келера до самоубийства. Но вряд ли кого будет волновать, что случилось с этим бродящим по зданию траурного вида ничтожеством с зонтиком и сутулыми плечами.
Брокман позвонил нескольким самым близким друзьям офицерам и пригласил их придти, поразвлечься.
Незванного гостя остановил в коридоре фельдфебель и повел вниз, в кабинет гауптмана Брокмана. Тот повиновался безропотно, лишь с язвительной улыбкой и блеском предвкушения в ярких как алмазы глазах.
Брокман поджидал его, широко расставив ноги и держа руки на бедрах, друзья гауптмана сидели развалясь в мягких креслах, курили и готовились поглядеть на потеху.
— Ну? — выкрикнул Брокман, чуть качнувшись вперед на носках, от чего заскрипела кожа сапог. — Какого черта шляешься по казармам, словно это общественный парк? Штатским воспрещен вход сюда без специального пропуска — и даже если пропуск у них есть, они должны предъявлять его дежурному сержанту, а не проходить молча мимо. — Он подался вперед еще больше и заскрипел весь, словно парусник в бурю. — Ты что, глухонемой? Почему не ответил, когда сержант попросил предъявить документы?
Штатский стоял, свесив голову и с любопытством глядя на пол. Брокман взял с письменного стола хлыст для верховой езды и щелкнул им по голенищу. Потом завел его за спину, стал покачиваться с пятки на носок и помахивать им из стороны в сторону, задевая шпоры, чтобы те позвякивали. При этом старательно высасывал зуб с дуплом и весело поглядывал на друзей офицеров. Те курили и ободряюще улыбались.
