— Где мы? — спрашивает Абзалов. — Может, к фашистам зашли?
— Нет, дорогой Абзайчик, здесь наши. Фашисты стреляют разрывными пулями, а наши простыми. Лежи тихо, они сейчас сюда придут.
Лежим. Доносятся приглушенные голоса. О чем говорят — разобрать нельзя, но речь наша, русская. Солдаты идут в темноте, спотыкаются. Опять вспыхнула ракета, и мы увидели двух автоматчиков. Свои! Ясно слышен их разговор:
— Тут они должны лежать, я хорошо видел, как падали.
— Где ж тогда они?
— Да вот здесь! — отвечаю я. Автоматчики припали к земле. Потом, опомнившись, подали голос:
— Мы тут убитых немцев ищем!
— Ну, тогда ведите нас, живых, к своим.
По дороге к блиндажу штаба полка мы узнали, что наши ребята благополучно вышли к берегу Волги, к медпункту.
Утром чуть свет я пришел на доклад к капитану Питерскому, Доложил по всем правилам, даже каблуками стукнул. Начальник штаба, не мигая, смотрел на меня, будто увидел что-то особенное. Потом спросил:
— Ну что мне с тобой делать: в штрафную роту отправить пли на Мамаев?
— Отправляйте туда, где опасней!
— Хорошо, старшим группы будет Медведев. Они останутся в районе тиров — на северной окраине завода «Красный Октябрь», а ты уходи на высоту...
— Есть на высоту! — ответил я, не скрывая иронии, и повернулся к выходу.
— Отставить! — скомандовал капитан.
Я снова повернулся к нему, повторил его приказ и опять повернулся — еще четче...
— Отставить! — послышалось за спиной, но я уже выбежал из блиндажа и, не раздумывая, зашагал в сторону Мамаева кургана.
В третий батальон я пришел один. Сержант Абзалов остался в штабе. Упрямый и обидчивый казах не мог примириться с решением капитана Питерского. И мое горло сжимала обида...
Но, как говорится, нет худа без добра.
Я сидел около блиндажа командира роты автоматчиков, разбирал затвор снайперской винтовки, пора почистить — и на консервацию. Подошел Шетилов. Он понял, что творится со мной, и, помолчав, как бы невзначай сказал:
— Вася, давай посмотрим одно местечко на высоте. Кажется мне, там фашистский снайпер свил себе гнездо.
Евгений Шетилов знал, как можно вернуть меня в строй!
— Где?! — вырвалось у меня.
— Пойдем, покажу.
Южнее водонапорных баков — какая-то выемка, похоже, воронка от бомбы. Справа от нее торчат сухие ветки. Они не укрывают бруствер воронки, но мешают просматривать, что делается внутри. С левой стороны — кустарник. Рядом с ним, на краю воронки, лежит хвостовик мины с рваными, закрученными, как рога у горного барана, концами.
— Ну, как думаешь, сидит там снайпер? — спросил старший лейтенант.
— Место хорошее, он оттуда может видеть все, а самого незаметно, — ответил я.
Рядом с командиром роты в траншее сидел сухой, жилистый Степан Кряж — связной Шетилова — и курил. Совсем молодой парень, но все звали его по имени и отчеству — Степан Иванович. Солдаты его уважали и побаивались. Уважали за смелость, а побаивались за крутой нрав.
Докурив самокрутку, связной сказал:
— Вот если бы я был снайпером, то сделал бы себе огневой пост вон там... — Степан Иванович протянул руку и не успел договорить: разрывная пуля ударила ему в запястье.
Кто же радуется ранению товарища? Я, конечно, не радовался. Но унылое настроение у меня сразу улетучилось. Теперь не нужно было подбадривать меня отвлекающими от обиды разговорами: предстоял поединок с ловким снайпером, умеющим стрелять навскидку.
Для начала решил оборудовать несколько ложных позиций, втянуть противника в борьбу, а там видно будет...
— Мне нужен помощник, — попросил я Шетилова, после того как проводили к санитарам Степана Ивановича.
— Для чего?
Я ответил:
— Оборудовать два или три огневых поста. Одному не справиться.
— Хорошо, будет у тебя помощник.
Прикинув, на какой высоте была поймана на прицел рука связного, я сделал отметку на стене траншеи, затем отстегнул пехотную лопатку и начал выбирать песок для подлокотников.
Через час мне удалось обозначить три снайперских поста. Это на всякий случай: вдруг придется сегодня же вступить в поединок. На третьем оставил на бруствере каску — для приманки. И не успел отойти, как она оказалась на дне траншеи! По вмятине было видно, что снайпер сделал выстрел с той же позиции, с какой раздробил руку связного. «Ловок! — подумал я. — Ну, коль тебе не терпится, постараюсь успокоить сегодня же до заката...»
К полудню мне удалось высмотреть впереди щиток от нашего «максима». Он был замаскирован пожухлой травой и ветками кустарника. Меж веток чернело смотровое отверстие щитка. Изредка в нем поблескивал зрачок дульного отверстия. Посылать пулю в этот зрачок бесполезно — она уйдет рикошетом от ствола в сторону и только спугнет снайпера. Надо выждать, когда он привстанет или хотя бы приподнимет голову.
Ждать пришлось недолго. Снайперу принесли обед. Над щитком показались две каски. Но какая из них принадлежит снайперу? Что-то блеснуло. Стаканчик от термоса. Ага, снайперу, видно, принесли горячий кофе. Так кто же будет пить? Вот один запрокинул голову. Допивает последний глоток — мне виден его подбородок. Я нажал спуск. Голова опрокинулась назад, а блестящий стаканчик упал перед щитком.
И тут ко мне подполз здоровенный солдат лет сорока. Плечи широкие, лицо угрюмое.
Вот так встреча! Но я молчу. Неужели не вспомнит?
— Тюрин, — назвал он себя, — Петром зовут, по отцу Ивановичем.
— Здравствуй, Петро Иванович, — сказал я невозмутимо. — Зачем пожаловал?
— Ротный послал. Иди, говорит, к «кровавому блиндажу», там, говорит, твой земляк, уралец, позиции строит. Это вроде про тебя он так сказал.
— Выходит, ты в мое распоряжение прибыл.
— А кто ты такой есть, чтобы мной распоряжаться?
— Твой земляк, — ответил я, еле сдержав улыбку. Петр Тюрин, по прозвищу Подрядчиков, мой односельчанин, не может узнать меня!
— Земляк, земляк... Слыхал уж от ротного. Говори толком, чего тебе надобно от меня?
Справа, невдалеке от нас, на косогоре, виднелся разбитый блиндаж. Я кивнул в ту сторону:
— Нельзя ли нам приспособить этот блиндаж под снайперскую позицию?
— Приспосабливалась кобыла к болоту — без копыт осталась. Три пулеметных расчета там погибло. «Кровавый блиндаж» его зовут. Пристрелян, смерть туда ходит без запинки, как ветер под худой зипун.
Меня разбирал смех, я слушал Тюрина и улыбался. Земляк обиделся, глаза его сузились, над бровями поднялись бугры, голова до ушей ушла в плечи.
— Ты чего щеришься, зубы скалишь? Я, чай, постарше тебя. Не то повернусь и уйду, поминай как звали. Пособлять тебе пришел, а ты насмешки строишь.
Тюрин мешковато привстал, повернулся ко мне спиной.
«Уйдет», — подумал я, зная норов своего односельчанина.
— Подрядчиков, погоди! — вырвалось у меня.
Тюрин повернулся. Его глаза широко раскрылись, шея вытянулась, он в упор смотрел на меня. Наконец, взгляд его будто прояснился и потеплел.
— Никак, Василий? Григория Зайцева сын!
Разговор оборвала пулеметная очередь. Разрывные пули лопались на бруствере, обдавая нас песком и мелкими осколками. Тюрин прижался к стене окопа, крякнул:
— Заметили, сволочи, теперь не дадут головы поднять.
— Дадут, — успокоил я Тюрина. — Этому пулеметчику надо устроить ловушку.
— Как же ты ему устроишь? — спросил Тюрин с недоверием в голосе.
Я не спеша рассказал ему о своих методах снайперской охоты, начертил на стенке окопа схему — с каких точек можно держать под прицелом пулеметчиков.
— Одного срежем — другие будут побаиваться.
— Тут еще снайпер ихний объявился, — почти шепотом предупредил меня Тюрин.
— Говори громче, я ему уши свинцом заткнул!
Смотрю, ожил мой земляк. Легко повернулся в одну сторону, в другую, проворно заработал лопатой.
— Погоди, Тюрин...
— Петром Ивановичем зови меня.
— Хорошо, Петр Иванович, — согласился я. — Лопатой будем работать ночью, а сейчас принеси сюда перископ, лист фанеры и два гвоздя.
— Ладно, пойду, раз велишь. А ты-то как тут? Снайпер-то...
— Его уже нет, — напомнил я.
— Ну, гляди. Выходит, сам себе хорошо веришь... Я пошел.
Часа два я занимался маскировкой своей основной позиции, чуть в стороне от главной траншеи. Закончил и только тут почувствовал, как устал и как хочется спать. С сожалением вспомнил про своего земляка: зря послал старика за фанерой, эту работу можно было сделать и позже. Прижался спиной к стенке окопа и сразу крепко уснул.
Прошло еще часа два. Сквозь дремоту слышу, как разыскивает меня Петр Иванович, передвигается по траншее взад-вперед. Его бархатный баритон ласкает мой слух. Земляк ворчит про себя, возмущается, потом, совсем как в деревне, на крестьянском дворе, по-отцовски кричит:
