— Ты что, дура, утонуть хочешь?
Десантник вцепился в Машу, не вырваться из его сильных рук.
— Лежи! — грозит.
Маша затихла — будь что будет.
Под вздох облегчения танк выбрался наконец-то на противоположный берег и помчался вперед, а когда остановился, десантники подтолкнули девушку:
— Дальше нам не по пути. Слезай!
Спрыгнула Маша на землю, обрадовалась ее твердости и надежности и дала себе слово на танк больше никогда не садиться — на своих двоих на войне надежнее.
Захваченный плацдарм был небольшим, и санроту Маша нашла быстро. Хотела было рассказать девчатам о том, что пережила на переправе, над собой посмеяться, десантников добрым словом вспомнить, но ее сразу же отправили с Дусей Кузнецовой и Аней Ощепковой в тыл полка за лопатами.
Бой не затихал, и бомбежка продолжалась. И бежать пришлось, и в воронках укрываться, однако под бомбу все-таки попали. Выбрались из завала и не узнали друг друга — такие все грязные и черные. Маша почувствовала боль в руке. Загнула рукав, небольшую ранку увидела.
— Дуся, перевяжи, — попросила и не услышала своего голоса.
Крикнула громче — то же самое. И Дуся с Аней ничего не слышали. Пришлось объясняться как глухонемым.
Лопаты достали и всю ночь копали окопы и щели, создавая круговую оборону, а утром санрота вслед за полком двинулась вперед.
* * *
Комбат Березовский вгляделся в осунувшееся, потемневшее после болезни лицо замполита и спросил, отводя от него глаза:
— Как себя чувствуешь, Яков Прокофьевич?
— Хорошо.
— Ну это ты, положим, приукрашиваешь. Я на этот счет имею другие сведения, но... В общем, «командировка» тебе, Яков Прокофьевич, если не возражаешь. Бери своего друга Тимошина, самых надежных санитаров, сестер, старшину Гусева — и за Оппельн в деревню Альтшенкендорф, — показал на карте маршрут. — Звонил комдив Песочин. Утром туда начнут свозить раненых, а мы еще когда снимемся. — Промолчал, еще раз с сомнением оглядывая тощую фигуру капитана Коршунова. — Оденься потеплее — ветер что-то разыгрывается.
Через полчаса были в пути. Снег валил пригоршнями, его не успевали очищать со стекол дворники. Метель разыгралась по-русски, дорогу переметало на глазах. Все чаще подвывал мотор, то и дело приходилось браться за лопаты, плечами помогать машине.
Впереди разливалось малиновое зарево. Ехали к нему. Потели,_ вытаскивая машину из сугробов, мерзли в кузове, защищенном от ветра лишь брезентовым тентом, проезжали пустые, без единого огонька немецкие деревни. Тимошин все чаще обеспокоенно поглядывал на Коршунова:
— Ты бы не лез куда не надо, Яков. С твоими легкими...
— Оставь в покое мои легкие, — перебивал Коршунов. — Окрепли они «на свежем воздухе», ни черта им не сделается.
Добрались до Оппельна. Город горел. Половина, за Одером, была в руках фашистов. Зашли в первый попавшийся дом. Печь теплая, а хозяев нет. Обогрелись и поехали дальше. Услышав запах печеного хлеба, остановились в какой-то деревне. В ней оказались тылы дивизии. Забросили в машину мешки с хлебом, и дальше.
До Альтшенкендорфа добрались под утро. Свиньи голодные бродят, коровы недоеные. Жителей нет. Остановились у школы.
Коршунов пошел разыскивать штаб дивизии, докладывать о прибытии. Адъютант Песочина сразу же провел его к комдиву. Тот поднялся, крепкий, высокий, выслушал доклад и обнял замполита:
— Спасибо, капитан! Вовремя прибыли. Как доехали?
— На машине и на своих плечах, товарищ полковник.
— Молодцы! Раненые вот-вот начнут поступать. Идиг организуй людей, капитан.
Вернулся Коршунов, а парты уже вынесены во двор и составлены под навес, машина разгружена, перевязочные материалы приготовлены, даже борщ варится. Тимошин делал краткий инструктаж:
— Оперировать не будем — нет для этого сил, но операционную приготовить. Наша задача: выявить тяжелых, оказать им первую помощь и отправить в Оппельн. Для остальных: первичная обработка ран, уколы, завтрак, и пусть спят до прибытия батальона. Следить за дыханием, пульсом и без нужды не тревожить, чтобы набрались сил перед операцией. Вопросы есть? Нет? Тогда по местам.
Перемерзшим, мокрым после ледяной купели раненым маленькая деревенская школа показалась настоящим раем. Не ожидали они такой встречи, расплывались в улыбках. Сытный завтрак, сто грамм к нему, как и ожидал Тимошин, валили людей в сон. Тихо и покойно в школе. Санитары бесшумно приносят на операционный стол раненых, Тимошин осматривает, дает назначения, спешит к следующим. Его первый помощник — медсестра Лида Васильева. Лида пришла в санбат из полка, ухаживала за тяжелыми. Присмотревшись к ней. Тимошин взял ее в операционно-перевязочный взвод и не ошибся. Подруга Тани Дроздовой, такая же маленькая, но не шумливая, Лида умела работать быстро и четко.
Начавшаяся ночью метель не стихла и днем. Приехал обеспокоенный начальник политотдела дивизии подполковник Тереньтьев, спросил Коршунова:
— Как вы тут? Держитесь?
— А куда мы денемся?
— Ваши застряли в пути из-за заносов, прибудут не скоро, — выжидательно посмотрел на Коршунова.
Капитан протер воспаленные глаза:
— Наши за Одером стоят, а мы здесь стоять будем. Сколько потребуется.
— Тесновато у вас. Машин подбросим. Побольше эвакуируйте.
— Вот за это спасибо, товарищ подполковник.
— А ты людей подбодри, Коршунов. Расскажи, что наша берет.
— А что их подбадривать? Они столько времени добирались до Германии, так ждали этого часа, что ни в каком утешении не нуждаются.
Замполит был прав. Еще сутки продержались, продолжали работать и после прибытия основных сил. Поток раненых не иссякал, каждого перед концом войны хотелось выходить, спасти во что бы то ни стало, и врачи, сестры, санитарки себя не жалели.
Лишь когда раненых стало поменьше, организовали работу в две смены. Это время наступило не скоро.
12
Над полями Германии носился холодный ветер. Застыла и звенела под сапогами земля, но бои продолжались, и плацдарм расширялся.
Через три месяца Гитлер отдаст приказ затопить берлинское метро, а накануне штурма Шургаста фашисты открыли шлюзы на Одере. За одну ночь уровень воды в реке поднялся на три метра. Вода снесла наплавные мосты, отрезала наступающие части от тылов.
После морозов неожиданно наступила оттепель. Снег растаял, стали множиться лужи, на полях перед городом образовалась непролазная грязь. По ней и пошли под смертельный огонь пушек и пулеметов солдаты дивизии. Укрытие — в бороздах, в холодной воде и грязи.
В Литве Нина Рябова добилась перевода в минометную роту, стала заряжающей 82-миллиметрового миномета, наконец-то сама стреляла по фашистам, наносила им урон и до конца войны думала шагать вместе с ротой. Однако солдат предполагает, а начальство располагает. Скоро Нину Рябову вернули на свое место — минометчики и без тебя есть, сказали, а такого санинструктора поискать надо.
Стала работать в паре с Марией Кветкиной. Украинка по-прежнему звала Нину малышкой, жалея ее, незаметно выбирала себе самых тяжеловесных. Не разлучаясь и на день, прошли от Вислы до Одера, а позавчера Кветкина сказала, что переводится в тыл на хозяйственные работы.
— Почему? Зачем? — удивилась Нина. — Ты не сделаешь этого!
— Изделаю. Мине надо живой быть, чуешь? До дому, до хаты вернуться.
— Так ты и останешься. Я счастливая.
— Ты — да, а я — ни. И не треба мине бильше тяжелюг поднимать.
— Врачи сказали? — опешила Нина, сообразив, о чем говорит Кветкина.
— Ни. Сама чую. А к врачам пиду, домой отправят.
— Вот и хорошо. Так и надо.
— Ни, — снова не согласилась Кветкина. — Пока чоловик мой туточки, и я з ним буду. Мабуть, война эта скаженна скоро кончится.
«Чоловика» Кветкиной Нина знала. Его вместе с Марией перевели в полк после расформирования артиллерийской бригады. «Чоловик» был хороший, не хотела Кветкина с ним расставаться, раньше времени покидать полк, потому и пришла к такому, казалось бы, неразумному решению. Все это поняла Нина и не стала больше отговаривать.
Перед боями за Шургаст ушла Мария в тыл, вместо нее никого не дали, и осталась Нина одна. Загрузив до отказа несколько санитарных сумок, расположилась в лесу недалеко от дороги, чтобы легче было вывозить раненых.
Фашисты отчаянно бились за Шургаст. Бой затянулся до вечера и шел с переменным успехом. Раненых было много. Не успевала Нина их перевязывать да отпаивать, кого можно, спиртом, чтоб перемерзшие, в мокрых шинелях, они хоть немного согрелись по пути в медсанроту. Вымоталась до чертиков, запарилась. Просила, чтобы подослали кого-нибудь на помощь, но повозочные каждый раз говорили, что и в санроте тоже с ног сбились и никого не дают.
Здоровенного детину приволокли на плащ-палатке двое. И палатка ни на что не похожа, и солдат тоже. Нина соскребла палкой ошметки грязи, разрезала ватные брюки. Рана большая, глубокая и тоже вся в грязи. Очистила ее, обработала йодом, обложила стерильными салфетками, бинт как следует затянула, чтобы меньше крови терял солдат, и увидела, что к ней идут двое. Узнала командира дивизии полковника Песочина и его адъютанта. Комдив, как всегда, в фуражке с малиновым околышем, шинель распахнута. Лицо измученное, старое. Поднялась для доклада. Песочин остановил:
