Игорь Гергенрёдер - Комбинации против Хода Истории[сборник повестей]

Пудовочкин отдёрнул сторожа от окна.

— А это, хрыч, чтоб фамилие не путал! — шлёпнул старика левой ладонью по уху. У того из носу брызнула кровь. Свалился на месте.

Несколько человек лежат за большим надгробным камнем.

— Как хотите, господа, а жечь избу нельзя! — прочувствованно сказал Усольщиков.

Поручик смотрел с досадой:

— Атаковать? Он ещё не менее двоих подстрелит, швырнёт гранаты, а

стариков всё равно убьёт! Надо стрелять по окнам, под прикрытием огня — к домику. Бросить на него факела. Как военный заявляю: иначе никак!

— Э-эх, — тяжело вздохнул Усольщиков, — был бы жив капитан Толубинов, сказал бы, что делать: и как военный, и как русский человек.

Поручик в ярости привстал с земли:

— А я не р-русский?

— Русский, господин Кумоваев, безвинных живьём не пожжёт! Да прилягте вы! — Дюжий купец с силой придавил поручика к земле.

Тот поперхнулся злым смехом:

— А как же Пудовочкин? Тоже нерусский? Или, скажете, не жёг ещё безвинных, а только… к-хм, шлёпал?

— Русский он. И большинство его отрядников — тоже. Я не возражаю. Но они — про–оклятые! Они отдалися, они — потерянные. Это уметь надо пости–игнуть, тут — тайна…

— Ах, тайна! — Олег Кумоваев отвернулся.

Усольщиков, остыв, предложил мирным тоном:

— А не отпустить его к лешему? Взамен стариков?

— Как это исполнить? — сдерживаясь, спросил поручик.

— Пусть берёт сторожа с женой, идёт с ними к лесу. Мы будем приглядывать с отдаленья. У леса подойду к нему безоружный, с конём: скачи, подлец!

— Ускачет! — офицер усмехнулся. — А на прощанье вас и стариков пристрелит.

— Совершенно-с так оно и будет, — заверил Василий Уваровский.

— Ах, цар–рица немецкая, яп–понский городовой! — смятенно воскликнул

Усольщиков. — Ну не может того быть, чтобы нельзя было не жечь стариков!

Поручик старался придать лицу безразличие.

— Вам угодно выставлять меня извергом, а я вам объясняю: как только они попали ему в руки, они — уже мёртвые. Мы ничем не можем им помочь, как не можем воскресить тех, кого он убил раньше!

— Вот что, господа, — произнёс до того молчавший Бутуйсов, — предложу–ка я себя в заложники. Знаю, знаю, что вы скажете: он и меня возьмёт, и их не отпустит. Ну и пусть! Пронесу револьвер или хоть ножичек, улучу момент — и…

— Никогда-с! — возразил Уваровский. — Он вас без поднятых рук не подпустит. А как войдёте — обыщет.

— Если уж так, — энергично заявил Усольщиков, — то лучше я пойду! Всё ж таки, Борис Алексеич, — с дружественной мягкостью обращался он к бывшему приставу, — я немного помоложе и посильнее вас.

Подполз на четвереньках доктор Зверянский.

— Раненых перевязал, — сообщил он, — их домой унесли. А несчастному Бортникову я впрыснул морфий: разорваны кишечник, печень… Ну, а вы, господа: когда берём негодяя?

Ему объяснили. Доктора тотчас объяло воодушевление:

— Пойду я! От моего постояльца–комиссара, господа, я знаю: этот мерзавец охотно показывается врачам, беспокоится о здоровье.

— Пойдёте — и что? — спросил поручик с тоскливой иронией.

— Дам ему пилюлю, отвлеку его, а тут вы подберётесь…

— Шутка-с! — обронил Уваровский. — Не станет он сейчас брать пилюли-с. Не то время.

Остальные поддержали приказчика.

— Но другому он тем более не доверится! — доктор вдруг вскочил на могильный холмик, встал во весь рост: — Господин Пудовочкин! Я — врач! Вам нужен врач?

Пудовочкин мгновенно навёл винтовку.

Каждое движение правой руки стоило боли. Он прицеливался, скрипя зубами. Боль пульсировала под мышкой, отдавалась в локтевой сустав.

— Впустите меня! — крикнул Зверянский.

Раненый убрал палец со спускового крючка.

— Идите сюда, доктор! Советская власть вам зачтёт.

Зверянский подхватил чемоданчик с инструментами, неторопливо направился к домику. Левая рука согнута, кисть поднята на уровень головы; доктор, улыбаясь, показывает окошку растопыренные пальцы.

Усольщиков, лёжа за могилой, перекрестил его в спину, пробормотал:

— И немолод, и — врач, а — сорвиголова! О-ох, болит душенька…

— Это называется: потери растут! — бросил поручик.

Впустив Зверянского, заперев дверь, гигант указал стволом пистолета на чемоданчик:

— Покажьте саквояжик.

Глянув в него, скользнул к одному окошку, к другому. Понаблюдав, повернулся к доктору. Тот стоял, подняв мускулистые руки, кряжистый,

гладко выбритый, тугощёкий. «А как в клетку к тигру входят… — мелькали мысли, — или на войне изо дня в день — вставай и иди: под пули, на колючую проволоку, на штыки, под сабли конников…»

— Дрожите, — умилился Пудовочкин. Левой ручищей похлопал доктора по карманам.

«Какие ангельски чистые глаза! — с ужасом подумал тот. — Какое добродушие! Хоть в няньки к младенцу нанимай».

— По имени–отчеству как будете?

Зверянский ответил. Спросил, нельзя ли опустить руки?

— Угу.

Доктор глубоко вздохнул, чтобы не так учащённо вздымалась грудь. Огляделся в тесной низкой избе. Ярулкин сидел на лавке у стены; глаза полузакрыты, под носом и на подбородке запеклась кровь. Рядом, поставив ноги на пол, лежала боком на лавке его жена, молча следила за пришельцами. Пудовочкин, посматривая в окно, спросил доктора:

— Вас мой комиссар прислал?

— В какой–то мере…

Зверянский, волнуясь, соображал: что он, собственно, сможет здесь сделать? Не дал ли маху, придя сюда?

— Он не захвачен? Отбивается? Что с ним?

— У него всё в порядке. Ваш отряд, впрочем, истреблён!

— Ой ли?

Доктора пронял озноб: до того неузнаваемо изменились глаза Пудовочкина. Они точно уменьшились, остекленели. В Зверянского впились ледяной испытующий ум и злоба. Через мгновение глаза сделались мутными, как бы пьяными. И лишь затем опять стали прозрачно–добродушными, простецкими.

— Ну, вы обманывать не будете, — тепло сказал Пудовочкин. — Стало быть, перебили недотёп. Чего там — других наберём…

Миг — и он у окошка. Трижды стрельнул в него из пистолета. Вот он уже возле другого окна, у которого стоит «винчестер». Быстро прицеливаясь, послал три пули из него.

— Подбираться начали, хулиганы! — И беззлобно рассмеялся.

Из–за могил донеслось:

— В дом не стрелять! Там доктор!

— Теперь будут нянькаться, — любовно заметил Пудовочкин. — Вон этих, — кивнул на Ярулкиных, — спалили б со мной за милую душу. А с вами — никак и никогда! Я эту публику знаю. У них — фасон! Не пускали вас ко мне идти, а? Эх, и отменно вы им поднас…!

У доктора защипало корни волос. «Если я ничего не смогу и он окажется прав, — резнуло по нутру, — о! Лучше броситься на его пулю.»

Те, кто пытался приблизиться к избёнке, в растерянности лежат за могильным холмиком. Поручик извивается, кусает руку. Пуля раздробила ему голень.

Отдаваясь в руки убийце, Зверянский почему–то думал, что поведёт себя находчиво. Теперь он ужасался, что не в силах хитрить.

Пудовочкин сказал:

— Комиссара моего вы спрятали, а он прислал вас меня вызволить?

Тут бы и подтвердить, войти в игру, но он с оторопью услышал собственные слова:

— Видите ли, чтобы вы знали… я — вам враг!

Доктор мысленно проклинал себя, в ярости хотел повернуться и уйти и вдруг вспомнил, что уйти ему не дадут. От мысли, что он мог об этом забыть, ему стало ещё хуже.

— Хорошие вы люди — какие с фасоном! — нежно смотрел Пудовочкин. — Обмана не выносите. Без благородства никак не живёте. — Он сидел на полу сбоку от окошка. — Прибыли, стало быть, старичков спасать? Каким манером?

Доктор стоял перед ним: руки на груди, взгляд устремлён поверх головы гиганта. «Какое безрассудство — прийти сюда! — билась мысль. — А всё характер: вспыхнул как спичка и прямиком в клетку.»

— Я пришёл, — выговорил с усилием, — как врач… оказать помощь тому, кто в ней нуждается.

— Правильно! — одобрил Пудовочкин. — Очень верю. На то и фасон у вас, чтоб только так и делать. А я, Александр Романыч, ранен.

— Ранены? — доктор встрепенулся, подхватил с пола чемоданчик. — Надо осмотреть, и перевязку…

— С этим покамесь не удастся — на ваших хулиганов каждый миг нужен глаз да пулька. Вы б сделали мне укольчик от боли. Морфий у вас при себе? Иголочка чистая? Вот и ладно.

«Наконец–то! — мысленно вскричал Зверянский. — Всобачу ему лошадиную дозу!» Сейчас казалось, что он этого и ждал. Вовсе не безрассудство, что, вопреки воле друзей, он пришёл сюда. Его вело чутьё.

— Потребуем телегу с парой лошадок, — свойски делился Пудовочкин. — С вами да со старичками сяду. Докатим до Четвёртого разъезда, а там на проходящий на Пензу вскочу. Ворочусь через пару неделек с другим отрядом: пожалте, господа виновники, к ответу! Фасон уважаете? Ну–ка, подержите фасон перед косоглазой!