Конечно, с Гефелем и Кропинским не станут расправляться так быстро. Но это больше всего и волновало Бохова. Он был один в бараке. Рунки находился в канцелярии, а дневальные понесли в кухню чаны из-под еды. Бохов малевал для блокфюрера бессмысленные изречения, и его мучила тревога. Он отбросил перо и подпер кулаками голову. Необходимо прежде всего оповестить группы Сопротивления. Но это можно сделать только вечером, после переклички. А что еще разыграется до тех пор? Голова Бохова раскалывалась от дум. Может быть, все его опасения не имеют под собой почвы? Может быть, Гефель устоит и скорее даст себя убить, чем… Но он еще жив, а пока он жив, не исчезла опасность. Бохов уставился в доску стола.
Неужели он желает Гефелю смерти? Содрогнувшись, он отбросил эту жестокую мысль… Оставалось еще много других мыслей, и они расплывались, как круги по воде. Бохов думал об оружии, которое спрятано в надежных местах. Гефелю были известны некоторые тайники. Однако о карабинах в цветочных ящиках он ничего не знал.
Но разве не сам Гефель спрятал в мешках вещевой камеры несколько пистолетов, принесенных в лагерь советскими и польскими товарищами? Это было в ту пору, когда американцы еще не разбомбили оружейные заводы вблизи лагеря.
Не посвященный в тайну хранения этих пистолетов не сумел бы их обнаружить: на мешках с одеждой стояли фальшивые номера. Но тому, кто знал секрет, достаточно было протянуть руку… Единственным знающим был Гефель. Тайник был надежным, и только при измене…
Бохов закрыл глаза. Он ни о чем не хотел думать, ни о чем! Но кругообразные волны, расширяясь от той точки, где кануло в глубину жестокое желание, непрестанно возникали вновь…
Только при измене…
Думать об этом без конца становилось невыносимым! Что, если какому-нибудь ничего не подозревающему заключенному из команды по глупой случайности попадет в руки такой мешок?
Бохов беззвучно застонал. Вся подпольная деятельность была парализована, и это угнетало его. Ему казалось, что его суставы отяжелели, и он ощущал давление под ложечкой. Что же теперь делать? Конечно, прежде всего следует обезопасить аппарат от возможного предательства. Но удастся ли вообще обезопасить его? Или, может быть, первым делом перенести в более безопасное место пистолеты? И как это осуществить? Как?
Бохов не мог так просто взять и отправиться к какому-нибудь товарищу из вещевой камеры: «Послушай, мне надо тебе кое-что сказать, но только держи язык за зубами, понял?» Этим он выдал бы себя.
Бохов прижал к глазам кулаки. Тревога, как крыса, вгрызалась во все его мысли. Внезапно его охватила ненависть к Гефелю, виновнику подкрадывавшихся со всех сторон опасностей. Из-за легкомыслия Гефеля он, Бохов, вынужден теперь выдавать одну тайну за другой. Но Бохов быстро подавил в себе эту ненависть, зная, как опасно поддаваться чувствам, и тут же разум подсказал ему, что надо идти к Кремеру, только к Кремеру, и посвятить его в тайну хранения оружия. Кремер был единственным, кто мог взять на себя охрану пистолетов. Надо дать Кремеру поручение найти среди вещевой команды человека, который непосредственно наблюдал бы за тайником. Черт побери! Вот так одна тайна за другой и ускользает сквозь петли сети!
Бохов отнял руки от глаз и заставил себя мыслить четко. Какая польза от этих мучительных раздумий? Другого решения все равно не найдешь.
Кремер тоже сидел у себя, сжимал жесткие кулаки и проклинал Гефеля с его мягкосердечием и ребенка, без вины виноватого в том, что попал в лагерь. Лагерного старосту грызла тревога, и он, так же как Бохов, чувствовал свое бессилие перед лицом грозных опасностей, подобных силам стихий. Он тоже не имел права терять время и ломать себе голову над разными проблемами, надо было действовать.
И Кремер начал действовать. Из карманного фонарика, которым ему, как лагерному старосте, разрешено было пользоваться, он вынул батарейку, заменил ее старой, выгоревшей, вставил лампочку и вышел из барака.
Он отправился к Шюппу. Как хорошо, что ему пришла в голову мысль захватить фонарик! Шарфюрер как раз находился в бараке, а у Кремера был предлог для посещения. Он пришел затем, чтобы Шюпп сменил ему батарейку. Два-три тихо произнесённых слова, быстрый взгляд — этого им было довольно, чтобы понять друг друга, и немного позже Шюпп был уже у Кремера.
— Попытайся выяснить, чего они хотят от Гефеля. Мне необходимо знать.
Шюпп озабоченно почесал в затылке.
— Как же мне это сделать?
Кремер нетерпеливо махнул рукой.
— Все равно как. Ты выполнял и не такие поручения. Ступай в карцер и чини там хотя бы световую проводку.
Шюпп вздохнул.
— Для этого сначала надо, чтобы она испортилась.
И вдруг лицо его приняло удивленное выражение. Рот и глаза округлились. У него, видимо, блеснула мысль.
— Ферсте!
Он произнес лишь одно это слово. Кремер с сомнением покачал головой.
— Я уже думал о нем. Кто такой, собственно, Ферсте? Держит он нашу сторону или это прислужник Мандрила?
Шюпп напряженно заморгал. Взглянув через окно на большие часы над воротами лагеря, он вдруг заторопился.
— Попытаюсь.
«Будь осторожен, Генрих!» — хотел предостеречь его Кремер, по Шюпп уже вышел.
Шюпп вспомнил, что у Ферсте, которого держали в строгой изоляции от лагеря, каждый день в это время были свободные полчаса. Он обычно прогуливался близ ворот с наружной стороны. Шюпп знал о Ферсте очень мало. Расхаживая по своим делам, Шюпп часто видел уборщика на прогулке. Из чистого любопытства, желая хоть немножко прощупать этого человека, Шюпп, проходя мимо, дружески подмигивал ему.
Ферсте не откликался на это приветственное подмигивание, но лицо его не выражало и недовольства. Для Шюппа это служило хорошим предзнаменованием. Полный надежды, отправился он теперь с ящиком инструментов к порогам. Ему не надо было брать пропуск, его удостоверение обеспечивало ему свободный выход за пределы лагеря. Он начал возиться у здания комендатуры, проверяя кабель к микрофону. Этот кабель выходил из комнаты коменданта и, обогнув здание, шел в лагерь. В этот час у ворот было тихо. Дежурный блокфюрер, торча у окошка, томился скукой. Время от времени он подходил к Шюппу и смотрел, как тот орудует со штепселем.
— Что-нибудь неладно? — спросил он.
— Пока нет, — философски ответил Шюпп. — Но когда комендант включит микрофон, тот может оказаться неисправным, и тогда поднимется буча. — Шюпп постучал пальцем по контактному стерженьку. — Дело в том, что это изделие военного времени и с ним всегда что-нибудь не так. Вот посмотрите, здесь внутри ламели, они часто перегорают.
Блокфюреру было скучно.
— Заткнись! — скривив физиономию, добродушно буркнул он.
Объяснения Шюппа его не заинтересовали.
Шюпп был доволен. Он выдумывал себе одну задачу за другой. Уборщик карцера должен был появиться с минуты на минуту. И действительно, вскоре лязгнула железная решетка карцера и показался Ферсте. Отметившись у блокфюрера, он отправился на прогулку. В Шюппе росло напряжение. Обстоятельно исследовав контакт, он пошел вдоль кабеля.
— У вас проводка в порядке? — непринужденно спросил он у Ферсте, нарочно став так, чтобы блокфюрер мог его слышать.
Уборщик, удивленный таким непосредственным обращением, глянул на Шюппа и ответил коротким кивком. Незаметно для блокфюрера Шюпп прикрыл один глаз. Ферсте уловил этот тайный знак. Для Шюппа началась вторая фаза маневра. Идя вдоль кабеля, он протиснулся сквозь ворота. Если его знак пробудил в Ферсте любопытство, тот должен будет искать встречи. На это Шюпп и рассчитывал. Он с удовлетворением отметил, что уборщик хочет подойти ближе и вопросительно смотрит на него. Шюпп, деловито возясь с кабелем, сквозь зубы шепнул:
— Жаль, я бы не прочь починить вам проводку!.. Что им надо от Гефеля? — скороговоркой добавил он.
Ферсте прошел мимо и направился к воротам, чтобы показаться блокфюреру. Шюпп был как на иголках. Решающее слово было сказано. Как отзовется на него уборщик? По его виду ничего нельзя было понять. Спокойно продолжал он прогулку. Но когда он снова проходил мимо Шюппа, тот заметил на лице уборщика какое-то особенное выражение. Черты лица его были строги и неподвижны, но он медленно опустил глаза. Это означало согласие. Для Шюппа теперь все было ясно. Он повесил ящик с инструментами через плечо. Кабель микрофона был в порядке.
Возвратившись к Кремеру, он сказал:
— Думаю, дело пойдет!
Сеть групп Сопротивления, насчитывавших всего лишь по пять человек, охватывала все национальности. В каждом бараке была одна, а то и несколько таких групп, которые ничем не выделялись. Только участники этого движения знали друг друга. У ИЛКа была разработана система оповещения. Связные, отчасти выполнявшие инструкторские обязанности, заботились о том, чтобы новости и приказы быстро доходили до руководителей отдельных групп, а те в свою очередь осведомляли отдельных членов.
