— Тьфу ты, — с презрением сказал Порта, — это ерунда. Вот у меня был один офицер, прямо-таки сущий маньяк убийца. Фамилия его была Линденау. Мы прозвали его Папа Линденау — можно сказать, в знак привязанности. — Порта улыбнулся, словно смакуя особенно приятное.воспоминание. — Его сожгли дотла под Киевом. Я наблюдал за тем, как он горел. — Порта громко засмеялся, потом снова опустил взгляд на эсэсовца. — Поверь, Билерт грудной младенец по сравнению с Папой Лиденау.
— Откуда ты знаешь? — ревниво спросил водитель. — Ты ни разу не имел дела со штандартенфюрером.
— Это тебе так кажется. Ты поразился бы, узнав, с какими людьми я имел дело в свое время — и находился в личных отношениях.
— В личных? — Водитель нахмурился. — Как это понять?
— Люди в моем положении, — с достоинством ответил Порта, — ведут дела и с теми, кто наверху, и с теми, кто в самом низу. А когда ведешь дела с людьми, то вступаешь с ними в личные отношения — никуда не денешься, иначе вести дела невозможно, так ведь? То есть вы многое знаете друг о друге, понятно? Например, если я предложу тебе что-то, а ты купишь, можно сказать, что у нас личные отношения — надеюсь, тебе ясно.
Водитель молчал, ему не хотелось верить словам Порты, но он не мог их сразу отвергнуть. Порта закрыл один глаз, тщательно прицелился и, пожалуй, уже в десятый раз попал в цель. Водитель высунулся еще больше и возмущенно уставился на капот машины.
— Кончай плеваться! — заорал он. — Посмотри на мой флаг! Он испорчен!
— Да, — с ленивой улыбкой согласился Порта. — Вид у него такой, будто он побывал под ливнем.
Побагровевший водитель бросился к передку машины и безуспешно попытался отереть рукавом флажок досуха.
— Еще раз плюнешь, — сказал он, возвращаясь на место, — и наживешь неприятности.
— Думаешь, я боюсь? — насмешливо спросил Порта.
Эсэсовец захлопнул дверцу и, убрав голову из окошка, с подозрением взглянул на него.
— Ты правда имел дела со штандартенфюрером?
— Тебе ни к чему знать.
— Ну, я спрашиваю — скажи.
— Так я и сказал тебе. Может, побежишь к нему, как говорил, и выложишь свои жалкие сведения? Ты быстро поймешь, имел я с ним дела или нет — но хочу предупредить. — Порта наклонился к самому лицу эсэсовца. — Не стоит, если не мечтаешь о долгом пребывании в Торгау.
— Кто говорил о Торгау? — Водитель отвел голову и посмотрел на Порту с видом оскорбленной невинности. — Кто говорил о доносах штандартенфюреру?
— Ты. Только что. Вспомнил?
— Выбрось из головы. — Водитель пожал плечами. — Это был просто треп. Я не собирался делать ничего такого. — И попытался рассмеяться. — Ты вроде хотел рассказать про того офицера? Папу Линденау, который сгорел заживо под Киевом?
— Как насчет сигарет?
— Возьму, не беспокойся, возьму! — с жаром ответил водитель. — Только скажи свою цену — а я в придачу дам тебе адрес одного местечка.
— Что это за местечко?
— Очень классное. Превосходное заведение. — Водитель зажмурил один глаз. — Можешь мне поверить, на целую ступень выше обычного.
— Ладно, подумаю, — снисходительно сказал Порта. — Только больше никаких разговоров о беганьи к Билерту, а? Маленькие люди вроде тебя не должны соваться в такие вещи. Ты не представляешь, в какую историю можешь влипнуть. Взять, к примеру, меня. — Порта выпятил грудь. — Знаешь, в штрафной полк не попадают за здорово живешь. А вы в СС очень вольготно себя чувствуете. И размякаете. Я далеко не уверен, что поступаю правильно, предлагая тебе этот товар. Откуда мне знать, что ты не попадешься? А если такое случится, попомни мои слова, твой приятель Билерт не очень этому обрадуется. Он профессионал, этого у него не отнимешь. А ты, — Порта скривил гримасу, — ты лопух. Скорее всего, струсишь в последнюю минуту, и нам обоим придется несладко.
— Я никогда не трусил! — негодующе возразил водитель.
— Да, но это очень опасный товар. Я еще не продавал тебе такого.
Водитель облизнул губы.
— Слушай, я даю три тысячи вместо одной — и ящик порошкового молока в придачу. Что скажешь?
— Откуда это порошковое молоко?
— Из Дании, — с гордостью ответил водитель. — Стянул там из организации Тодта.
— Его не ищут?
— Нет, конечно. И дам адрес, который обещал. Справедливей и быть не может, так ведь?
Порта сделал вид, что размышляет. Почесал под мышкой, сдвинул каску с затылка на лоб. Задумчиво поцыкал одним из немногих оставшихся зубов.
Эсэсовец, теперь домогавшийся опиума больше всего на свете, пришел в отчаяние.
— Только что вспомнил, — сказал он. — У меня есть целая пачка фотографий, можешь взять, если хочешь.
— Фотографии? — пренебрежительно сказал Порта. — На кой они мне?
Водитель лукаво подмигнул.
— Их стоит иметь. Точно тебе говорю. — И сделал руками несколько непристойных движений. — Не обычное дерьмо! По настоящему художественные штуки. Все, о чем ты только мечтал. На все вкусы. Такие, что кастрированная обезьяна может приняться за рукоблудство.
— Кастрированных обезьян не знаю, — возразил Порта; но тем не менее эта идея как будто показалась ему привлекательной. — Где эти фотки?
— У меня при себе. — Водитель хитро улыбнулся. — Не та вещь, какую можно оставлять где попало.
— Дай-ка взглянуть.
Порта протянул грязную руку, но водитель ответил на смешливо:
— Черта с два! Думаешь, я вчера родился?
— Ладно. Сам знаешь, что можешь сделать со своими вонючими картинками!
Порта отвел руку, поправил винтовку на плече и собрался уходить.
Водитель тут же высунулся из машины и схватил его за руку.
— Не спеши — мы еще можем как-то договориться.
Оба недоверчиво смотрели друг на друга.
— Покажи картинки.
— Я буду показывать их тебе издали, — пошел на компромисс водитель.
— Знаешь, что? — презрительно сказал Порта. — Я мог бы продать эти сигареты где угодно, втрое дороже твоей цены. Предлагаю их тебе первому только потому, что у меня есть странное предчувствие — ты вскоре станешь одним из нас.
— Одним из вас? — Водитель бросил на него быстрый, встревоженный взгляд. — Это как понять?
— Одним из нашей части. Вот, взгляни на это так — ты прикладывал свои грязные ручонки к стольким темным делам, что когда-нибудь тебя выведут на чистую воду. Ловок ты недостаточно. Рано или поздно влипнешь, и, судя по тому, как ведешь себя, скорее рано, чем поздно. А когда это случится, приятель, думаю, мы будем наслаждаться твоим обществом — станешь маршировать вместе с нами, прятаться в траншеях вместе с нами. И тогда поймешь, что прибыл на конечную станцию. После небольшого срока в Торгау, само собой.
— Да? Думаешь? Так вот, здесь ты ошибаешься. Если наступит такой день, когда меня турнут из СС и определят в штрафной полк, то не в вашу грязную часть, а в кавалерию. Там есть свои штрафные полки.
— А, речь о Тридцать седьмом уланском, — сказал Порта. — Беда только в том, что ты совершенно отстал от жизни. Этого полка больше нет. Сорок девятая калмыцкая дивизия разнесла его в пух и прах. Уцелело всего человек десять, поэтому восстанавливать полк не стали, так что тебе не повезло[35].
Водитель так уставился на Порту, что глаза едва не вылезали из орбит.
— Это правда?
— Стал бы я врать?
Наступило долгое молчание. Порта стоял у машины, небрежно выковыривая грязь из под ногтей.
— Если я… э… попаду к вам, — заговорил наконец водитель, — как, по твоему, мне там придется?
Порта пожал плечами.
— Трудно сказать. Кто-то выживает, кто-то гибнет. Кого-то презирают, кого-то уважают.
— У вас в роте трубачи есть?
— Трубачом, значит, хочешь быть? — Порта посмотрел на него сверху вниз и усмехнулся. — Это перемена взглядов, не так ли? Минуту назад ты на нас даже смотреть не хотел. Теперь мы уже не столь самоуверенны, правда?
— Я никогда не был самоуверенным, — горячо запротестовал водитель. — Не такой дурак. В этом треклятом мире не стоит быть слишком уж уверенным в себе. Каждому понятно, что под начальством штандартенфюрера до старости не дожить. Шансов в вашей части будет, пожалуй, столько же. Если меня отправят к вам — сможешь ты как-то мне помочь?
— Помочь? — переспросил Порта, сразу же насторожась.
— Стать трубачом. Погоди, покажу тебе. — Водитель полез в перчаточный ящик и достал трубу, блестящую, с золотой кавалерийской ленточкой.
— Смотри. — Он указал на приклеенные к инструменту розочки. — Видишь? Я получил их на конкурсах. Где я только ни играл на этой трубе. Играл на одной пирушке у Адольфа, куда собрались все шишки. Играл для старого короля Кароля, играл в тридцать восьмом году, когда приехал Чемберлен и его замучили разговорами. В английских газетах даже напечатали мою фотографию. Указали фамилию и все прочее. Люди обращали на меня больше внимания, чем на Адольфа и Чемберлена.
