Что бы Аврора ни делала, делалось лишь с позволения супруга. Даже идя на работу, она спрашивает разрешения мужа, и если немного задерживается, то непременно сообщает. А вообще, она постоянно хочет быть рядом с ним и постоянно заботится о нем, так что когда пришли на консультацию к лечащему хирургу, а Аврора здесь переводчик, врач просто удивляется столь быстрому выздоровлению, даже омоложению. И когда доктор задает молодожену интимные вопросы, Аврора от смущения их даже не пе-реводит, краснеет. А мужчины и без переводчика об этой теме говорить могут. И Цанаев, хотя тоже смущается, да удивляясь, рассказывает, какой бурный у него медовый месяц:
— Боже! — хватается за голову хирург. — Это в вашем-то возрасте? Невозможно… так часто нельзя.
— А я иначе не могу. Так получается… Только сейчас я почувствовал и понял, что такое любовь!
— Так нельзя. Опасно!
— Только так хочу, так хочу жить, — умоляет Цанаев.
А доктор, видя, как порхает вокруг супруга Аврора, спрашивает у профессора:
— Все чеченские женщины такие?
— Должны быть такими. Но не все, — отвечает Цанаев, а Аврора дополняет:
— Все от мужчины зависит.
— Как вас ценят, — улыбается доктор.
— Если честно, — смущен Цанаев, — даже не знаю, за что меня Бог наградил?!
А наградил — однозначно! И Цанаев — уже опытный мужчина, и он знает, что такое женское жеманство, показуха, артистизм. У Авроры этого от природы нет, и ей бы это не пошло. Она такая, какая есть: откровенная, искренняя, порой до грубости прямолинейная. Однако, последнее не в отношении к Цанаеву. И Цанаев восхищен, он витает в какой-то неземной прострации, потому что вокруг него забота; как ребенок, он окружен всемерным вниманием, а главное, он еще не может понять, но всеми порами души и тела ощущает то, что Аврора вообще о себе не думает, а основная забота — создать вокруг мужа и, главное, в его душе — комфорт, спокойствие и уверенность.
Поначалу Цанаев противился этим «телячьим нежностям», но потом понял, что все это необходимо ей, — на самом деле ему самому. После ужина, который Аврора готовила по его вкусу и пожеланию, — прогулка в парке, а перед сном — купанье в ванной. Даже в детстве его так не купали: с кончиков волос до мизинца, и отдельная процедура вокруг свежих ран. И она не просто мыла, Аврора, что-то нашептывала, методично обрабатывала каждую клеточку, просто соскабливала закупоренные возрастом поры, так что сам Цанаев удивлялся, как в первые дни мутнела в ванной вода, и когда казалось, что тело все выскоблили, началось иное: он явственно стал ощущать, осязать и чувствовать, как из его нутра через кожу стал выходить скопившийся за десятилетия никотин — эта смоляная гарь, от которой его ныне тошнит. А Аврора его моет, моет, ласкает и все шепчет:
— Расслабьтесь, успокойтесь, ни о чем не думайте, все будет хорошо, сейчас будем спать.
И она его, расслабленного, разморенного ванной и массажем, укладывала спать. Блаженно засыпая в полумраке спальни, он знает, что она еще немало повозится по хозяйству, и сквозь сон он не то что услышит, он чувствует, осязает шелест платья, шорох шагов и ее запах. А она, тут же в спальне, будет долго молиться, шептать, и он знает, она молится и о нем и за его родных. И потом, с молитвой на устах, она тихонько, осторожно ляжет рядом с ним, даже не прикасаясь. Да его тело уже током прошибло, даже волос дыбом встал; и все от пьяняще-дурманящего запаха ее тела, словно запах, впитанный с детства, аромат парного, нежного, кисло-сладкого молока… Он и не шелохнется, только сердце, будто только что завели, начинает бешено стучать, и под его звук он явно слышит, как и она учащенно-жарко задышала.
Лежа к ней спиной, Цанаев тихо шепчет:
— Обними меня.
Невесомая, словно облако любви, по-кошачьи ласково, осторожно прикасается она к нему — это сильное, молодое, упругое тело все в пылу. И она обнимает его — так нежно! Приятно, точно воздушные крылья бабочки обвили и как будто вознесли, воспарили.
— Вам нельзя… Врач сказал, — шепчет она.
А он уже развернулся, сам от страсти кипит… Но что его страсть, его желание и любовь?! Это просто стартер, толчок, импульс, от которого в ней возгорается такая неземная буря желания, настоящий взрыв! Космический взрыв любви. И Цанаев понимает, что вот, наверное, от такого взрыва произошла жизнь, произошла Вселенная, произошли люди, их любовь!..
…И Цанаев, вроде бы, знает Аврору, ее природную застенчивость и прямолинейность, ее революционное рвение и меру во всем, ее активность и одновременное пребывание в тени. Да это днем в иной ситуации. А вот ночью в ней пробуждается хищница — настоящая пантера или рысь, горделивая царица и хозяйка леса, буйство мира! Величавая пластика зверя, и она все проглотит, с наслаждением жадности все съест!
…За окном еще темно, да Цанаев проснется от шума воды в ванной: Аврора купается. А потом будет вновь шелест ее платья, шорох шагов, запах ее; она молится, в этой предрассветной тишине ночи он слышит шепот ее мольбы:
— Пошли мир, любовь и согласие всем людям доброй воли земли; дай здоровья моим родственникам и племянникам. Дай здоровья, спокойствия и здравомыслия моему мужу и его родным, его семье. Соедини их с миром и согласием… Прости меня, прости! Я так благодарна Тебе за это счастье. Заслужила ли я его? Или своровала, отобрала? Прости. Прошу, чтобы все меня простили. Прости!
С рассветом Цанаев просыпается. Она стоит рядом, тихая, покорная, словно не было ночью стихии вулкана.
— Мед, пожалуйста, — а потом настой из лечебных трав, и они пойдут на прогулку, после чего завтрак, где обязательно что-то национальное: сискал,[12] чіепалгаш[13] или хингалш.[14] И при этом всегда с утра тихо-тихо, ненавязчиво играет чеченская мелодия, и она, тоже как некий ритуал, спрашивает:
— Можно, я на работу пойду?
Была бы у Цанаева возможность, он ни за что ее никуда бы не пустил, хотел бы, чтобы она всегда была рядом, они были вместе — однако, без работы как жить? Откуда деньги на жизнь взять? И без того ему очень неловко и уже не в первый раз говорит:
— А для меня работы нет? Или старый уже? Впрочем, я ведь языка не знаю.
— Работа есть, и еще будет, — обещает Аврора. — Просто вам необходимо время для реабилитации.
— Я здоров, сама знаешь… И не могу я весь день здесь сидеть. Да и стыдно, какой же я мужчина-кор-милец?
— Гал Аладович, — отвечает она, — в моей лаборатории особых секретов нет, вы-то и не будете куда не надо лезть. Тем не менее, допуск ограничен. Я могу за вас поручиться?
— Ты сомневаешься во мне?
— Я уже подала на вас заявку. Будет собеседование и контрольный тест. Вы согласны? Таков здесь порядок.
* * *
Цанаеву представлялось, что особый отдел, куда его пригласили, будет каким-то мрачным помещением с зарешеченными окнами, как в России. Отнюдь. Было светло, свободно, приветливо, и его называли не иначе, как профессор. Лишь переводчик, мужчина в годах, нацмен, азиат, явно бывший гражданин СССР и, как Цанаев подумал, бывший чекист, хотя бывших не бывает, — был несколько угрюм, искоса глядел. Однако, и это, как считал Цанаев, не помешало ему успешно пройти собеседование. А потом ответы на тест — подобие или, так оно и есть, некий детектор лжи. И хотя переводчик несколько раз пытался Цанаеву подсказать, Гал Аладович эти советы отверг и ответил так, как считал нужным, — на то он и профессор.
Аврора переживала. И Цанаев был в ожидании. Ответ поступил скоро и совсем не такой, как они ожидали. Профессору Цанаеву предложили по контракту прочитать курс лекций по своей специально
гости в местном университете и такой гонорар, что он воскликнул.
— Особо не восхищайтесь, — пояснила Аврора. — Это, по сравнению с вашей зарплатой в Москве, сумма приличная, а по здешним меркам — средняя, как и отношение к вам, точнее, к нам.
— Что ты хочешь сказать? — удивлен Цанаев.
— Допуск в лабораторию ведь не дали.
— Ничего, — рад профессор. — Читать лекции в Норвегии — разве не почет?
— Почет, но за вами еще будут наблюдать.
— Да что за секреты в вашей лаборатории? — возмутился Цанаев. — Мне надо готовиться к лекциям, — все же он уже почувствовал свою востребованность.
Лекции были не обременительны: через день — две пары, так что он имел возможность спокойно подготовиться. Понятно, что читал он на русском, и тут же шел синхронный перевод. На удивление Цанаева, перевод делал компьютер. Все все понимали, и в аудитории — не только студенты, но и молодые ученые, профессора, а иногда, когда успевала, даже Аврора сидела за последней партой.
В отличие от Москвы, здесь задавали очень много вопросов, и Аврора потом говорила:
— Так приятно вас слушать, держались молодцом. Вас еще больше здесь стали уважать.
