После такой «летной школы» большинство моих однокурсников действительно думали только об одном — как бы побыстрее уволиться из этого «дурдома». Не скрою, что и сам подумывал об этом. Мол, доберусь до полка и тут же рапорт на стол. Если в училище не летали, то в полках и подавно ловить нечего. Историй про то, как люди дослуживались до майоров, так ни разу и, не поднявшись в воздух, я наслушался достаточно…
— Ну что, лейтенант, служить будем или сразу в курятник? — вместо приветствия спросил меня крепкий, татаристого вида комполка, которому я прибыл доложиться о назначении.
— Извините, не понял… — растерялся я такому приему.
— Что не понял? Про курятник? Поясняю. Сейчас половина доблестной российской авиации — курятник. Крылья на эмблемах носят, но нужны они только для того что бы до летной столовки побыстрее долететь. — Полковник смотрел на меня, и в глазах его было то насмешливое и спокойное выражение, с каким смотрят на неумелого шулера. Он словно знал, что в моем нагрудном кармане лежит аккуратно написанный за час до этого рапорт об увольнении.
…Обидно мне тогда стало, что смотрит он на меня как на пустое место.
— Если летать дадите, то никуда не потянет! — выпалил я на одном дыхании.
В глазах полковника мелькнула тень удивления…
— …Если вы мне боевого летчика искалечили, я вашу контору по бревнам разнесу! — громыхал командирский бас Калинина.
— Пальцем не трогали. Товарищ полковник, да он автоматом размахивал. Угрожал… — милицейский майор как завороженный не отрывал глаз от звезды героя на груди Калинина.
— Он что еще и с оружием был?
— Да нет… — смутился майор. — Это он у наряда отобрал. Разоружил милиционеров…
— Дааа? — на лице Калинина мелькнуло саркастическая усмешка. — Ну, я его накажу. Ведите к нему…
— Да — да! Уж накажите своей властью. — Засеменил за Калининым по коридору майор. И было не понятно, кто кого ведет за собой. Майор Калинина или Калинин майора. — Мы вообще должны возбудить дело по сопротивлению сотрудникам милиции…
— Ага. И написать, что один пилот трех милиционеров разоружил. Заковал их в наручники, загнал в патрульную машину, закрыл их там, а потом спокойно домой вернулся. — Калинин уже не скрывал своего сарказма.
— Ну, мало ли что бывает… — примирительно пожал плечами майор.
Наконец наша процессия остановилась перед обшарпанной стальной дверью камеры. Выводной сержант лязгнул в замке ключом, и она с гулким тюремным визгом открылась. Кисло пахнуло тюрьмой — безысходной затхлостью, парашей и дешевым куревом. С деревянных нар неторопливо поднялся взерошеный Доценко. Удивленно, но лениво, «с понтом» взглянул на ввалившуюся в камеру толпу, но, узнав Калинина, тут же лихо вытянулся по стойке «смирно».
— Товарищ полковник, старший лейтенант Доценко. Пребываю в капезе. Жду дальнейших приказаний!
От этой глупой тирады я думал — согнусь пополам. Но каким-то чудом сдержался.
— Ну что, Рэмбо, доигрался! — голос Калинина вдруг заполнил все пространство и, казалось, вот-вот сокрушит стены. — Ты на кого руку поднял? На власть нашу поднял. Совсем распоясался! Думаешь, управы на тебя нет? Все! Мое терпение кончилось. Пощады не жди! За мной шагом марш! — и круто развернувшись, Калинин вышел из камеры, за ним рубя кроссовками без шнурков строевым, направился Доценко.
— Жуков получите у товарищей документы этого… типа! — проходя мимо меня, бросил Калинин.
— И что, он его действительно накажет? — С жадной мстительностью, спросил меня в «дежурке» майор, протягивая целлофановый пакет в котором лежали удостоверение, кошелек, ключи и шнурки Доценко.
— Не сомневайтесь. В порошок сотрет! — радостно ответил я. — Да ему теперь лучше самому в петлю лезть…
— Ну, может не надо совсем уж так… — удовлетворенно пробурчал майор.
…В «уазике» Калинин протянул пакет с вещами Доценко.
— Какого хера ты вообще с ними связался?
— Душа не вытерпела, товарищ командир. Они старушек у рынка трясли. Которые зеленью торгуют. Мелочь у них из карманов выгребали. Ну, я и… сделал им замечание.
— Доценко, ты в вертолетном полку служишь, а не в отряде Робин Гуда. — в голосе командира опять громыхнула сталь — Объявляю тебе выговор. И в ближайший месяц все дежурные подразделения, патрули, свадьбы и похороны твои.
— Есть выговор! — с затаенной радостью в голосе откликнулся Доценко.
— И тебе Жуков, выговор. За то, что с людьми мало работаешь…
Уже подъезжая к городку, Калинин вдруг спросил.
— А как они тебя взяли-то?
— Да их УАЗ по городку ездил, с потерпевшими на борту, так сказать. А я с женой и дочкой гулять вышел. Выскочили. Окружили. Ну, не устраивать же драку на глазах ребенка. Сам залез.
— Дежурный, кто сегодня в патруле? — раздраженно схватил трубку рации Калинин. — Найти и немедленно ко мне. Всякая шелупонь по городку разъезжает, а они — ни ухом ни рылом. Буденовска им мало?..
…Я давно заметил, что каждый тип самолета откладывает отпечаток на характер летчика.
Истребители и штурмовики напоминают мне средневековых рыцарей. Заносчивые, эгоистичные и всегда индивидуалисты. Наверное, потому, что истребитель в небе один на один с самолетом. Самолет — и его латы, его щит и меч.
Бомбардировщики те наоборот — мужики артельные. Как рыбаки — поморы или бригада плотников. И на службе, и в быту. Всегда вместе, всегда все общее. И победа, и поражение. Без одного никогда за стол не сядут. На любом летном кладбище так экипажами в ряд и лежат…
Транспортники — это настоящие пираты неба. В любой точке мира они как у себя дома. Каждый знает, что ему делать. Кто-то самолет готовит к полету, кто-то на КП пробивает добро на вылет, кто-то едет на местный рынок затовариваться здешними дефицитами. Хапуги еще те. У транспортников четкая кастовость. Командир никогда не поедет на рынок за партией свежих помидор, а штурман не станет помогать техникам на заправке…
А вот вертолетчики — пахари войны. Особенно — «восьмерочники». Мужики простые, без гонора и «звездности». «Восьмерочники», как никто другой, близки солдату. Если надо — спокойно заночуют в палатке или пехотном блиндаже, позавтракают из солдатского котла.
Вертолетчики же видят войну не с высоты нескольких километров и даже не с полкового «кэпэ». Они смотрят на нее в упор. Садятся иногда прямо на передовую, под огнем. Потом техники дырки от пуль и осколков считают, кто сколько привез. Когда большие операции идут, то на полу кабины грязь с сапог, кровь раненых, лекарства из капельниц просто не успевают высыхать, слеживаются в клейкий вонючий пластилин.
Для нас все равны. На борту нет VIP кресел или скамеек для «третьего класса». Здесь рядком, — жопа — к жопе сидят и генералы и солдаты…
«…Если нужно предостеречь господина, но твое положение не позволяет этого сделать, преданность велит тебе найти человека, который поможет господину избежать ошибки…»
Хагакурэ — «Сокрытое в листве»
…Через полтора месяца он упал во второй раз.
Отказал движок. Выходивший все мыслимые сроки, он держался лишь на каторжном труде «технарей», вручную перебиравших все его «потроха», что бы хоть на пару десятков часов продлить еще его ресурс. Но «технари» не боги. И на посадке, буквально в пяти метрах от полосы движок, вдруг, встал и «восьмерка» упала на полосу.
…В тот же вечер за ужином я услышал разговор в небольшой комнате, где обычно питались наши начальники.
— Все, Михалыч, хватит судьбу испытывать. — Узнал я голос Сырцова, зам командующего авиацией Сухво. — В конце недели передашь полк Рашидову, и тебя уже ждут в санатории.
— Василий Анатольевич, я полк не брошу. — После долгого молчания угрюмо ответил Калинин. — Я их сюда привел, мне их и выводить. Это мои люди, я за них отвечаю. Прошу меня оставить с полком. Как друга прошу…
…Я знал что в «Афгане» они летали в одной эскадрилье.
— Послушай, Михалыч, — в голосе генерала зазвенело раздражение — то, что сегодня произошло, конечно, случайность, но эта случайность должна была произойти. Ты завоевался и утратил ощущение реальности. Ты идешь в разнос. Ты бросил командовать полком.
«Где Калинин»? — «Взлетел!» — я уже не представляю другого ответа, когда тебя разыскиваю. Ты должен управлять людьми, командовать, но вместо этого ты за все хватаешься сам, носишься над Чечней как рядовой летчик. Ты потерял чувство опасности. А это уже перебор. Ты знаешь, чем это кончается. А у тебя семья. И я должен им вернуть живого отца, а не труп камикадзе…
— Анатолич, я ни о чем тебя никогда не просил, но сейчас прошу как друга. Отмени свое решение. — В голосе Калинина почудилась мольба. — До замены осталось три недели. Разреши мне остаться. Слово даю — в небо без твоего разрешения не поднимусь. Но это мои ребята. Случись чего без меня — я себе не прощу. Ты же был командиром — должен меня понять…
