Вечером бородатый казак принес Храпчуку топор.
— Устроил себе нары, теперь спать можно! — сказал он, усаживаясь на табурет и снимая шапку.
— Спать? — деланно удивился старый машинист. — А кто же Матроса будет ловить? Ну и ротозеи же вы! Матрос ночью сам приходил, напрашивался, чтобы его поймали, а казаки нары устроили да спят. Чудеса!
— Выспаться надо было, сосед. А то завтра чуть свет поднимемся!
— Куда это?
Казак потрогал бороду, покашлял и, как будто между прочим, сказал:
— Да хозяйка Конкордия поведет в бурятский улус. Гармаев там какой-то есть… Вроде на подозрении.
Храпчук подал Номоконову руку.
— Спасибо, служба!
— За что, сосед?
— Да за это самое… что вот топор вернул.
Глаза Храпчука хитро улыбались.
— Так это, паря, тебе спасибо за это самое… за топор-то! — Казак тоже хитро прищурился…
Храпчук начал одеваться.
— Ты уж, Калистрат, завтра на огонек заходи, почаюем, расскажешь, как съездили. А теперь мне недосуг, на станции дела…
Казак поднялся с табурета, надел папаху…
— Я тоже так думаю, торопиться тебе надо… Иногда и минута большое значение имеет…
* * *
Пронька Хохряков прибежал к Васюрке, когда тот показывал Витьке буквы по старому букварю.
— Да не «мы», а эм! Понял?
— Ем! — твердил Витька.
— Тятька тебя срочно требует! — шепнул Пронька, едва переводя дыхание от быстрого бега.
Васюрка взглянул на будильник.
— Зачем?
— Важное дело! — зашептал Пронька.
Васюрка начал одеваться. Витька закрутился около него, как всегда, пустился в рев.
— И я пойду с тобой! Я боюсь один!
— С тобой я останусь! — уговаривал Пронька. — Васюрка за картошкой к нам пошел. Мы с тобой букварь будем читать! Ладно?
Витька мгновенно перестал плакать.
— А красивый цветок из бумаги сделаешь?
— Сделаю!
— Два! — вдруг набавил цену Витька.
— Можно и два!
Васюрка, одетый, стоял у порога.
— Ты погоди! — крикнул ему Витька. — А то я побегу за тобой босиком по снегу — будешь знать!
Младший Чураков хлопнул Проньку по выпуклому карману пальто.
— А это что у тебя?
Пронька покорно вытащил железный клин, которым сбивают с кона бабки.
— У меня такого нету! — сказал Витька и протянул руку.
Завладев клином, он погрозил им Проньке.
— Давай катушку от ниток!
— Нету у меня катушки! — вскричал Пронька.
Витька решительно взялся за шапку. Тогда Пронька начал шарить по карманам и нашел маленькое зубчатое колесо от часового механизма.
— На, оголец! Больше ничего у меня нет!
— Ну, ладно! — согласился наконец Витька, пряча в карман Пронькино добро. — Я ведь, Проха, умею считать до сорока, а букварь не учил. Покажи-ка, где тут буква «мы».
Они уселись за стол…
Хохряков ждал Васюрку во дворе своего дома.
— На тебя вся надежда! Выручай! Ты ведь был у Цыдыпа Гармаева? Дорогу к нему знаешь?
— С Эдисоном был!
— Сейчас поедешь?
— Один?
— Один! Верхом!
— Мне к утру на работу вернуться!
— Старайся!
— Поеду! Только у меня пальто на рыбьем меху.
— Я тебе шубу дам! Иди, пока чаю горячего выпей на дорогу, а я Гнедого оседлаю!
И вот Васюрка в седле.
— Так и скажи Цыдыпу: «Приказано уходить к Матросу, утра не ждать!»
— Понятно! Можно ехать?
— Погоди! Если на дороге встретят, что скажешь?
— Я уже придумал… Скажу — у Хохрякова, у вас это, бычок потерялся. Вы попросили меня в улус съездить, может, бычок-то к бурятскому скоту приблудился.
— Пожалуй, ничего! Езжай!
И Хохряков шлепнул Гнедого по холке.
— Гони, не жалей!
Глава двадцать восьмая
Весна
Пришла весна…
Солнце согнало с горных вершин тонкий снег. По глубокому оврагу, пересекавшему поселок Гора, шумливо заплясали на камнях потоки мутной воды. С бугра в веселый ручей заглядывала большими окнами школа, а чуть ниже провожали его обгорелые столбы бывшего японского склада.
На реке лед почернел, потрескался, вздулся. Зареченские ребятишки все же ухитрялись бегать по нему на другой берег и приносили оттуда вербу, густо усыпанную бело-серыми барашками. На станцию была только одна дорога — через узкий временный мост, сбитый из жердей. Держался он на покосившихся сваях старого, разобранного осенью моста и весь шатался…
В начале апреля Усатый передал всем двойкам радостную весть: на юго-востоке Забайкалья партизаны, объединившиеся в Алтагачанскую лесную коммуну, 29 марта вышли из тайги бить семеновцев и японцев. Первые бои прошли успешно, красные заняли несколько сел. Это было начало широкого партизанского движения. В белогвардейских газетах, выходивших в Чите, появились скупые сообщения о схватках с «лесными бандитами».
Босоногая команда собралась, как всегда, в чураковской бане. Костя предложил одно интересное дело. Но для него нужно было много лоскутков красной материи. Дома отрывали и обрезали все, что было красного цвета. Даже у младших сестренок посдергивали с кукол алые платьица. Бабушка Аничиха повесила на забор одеяло, сшитое из разноцветных квадратиков. Ленька чуть не заорал от восторга. Через чураковский огород он подкрался к одеялу и отпорол все квадратики из красного сатина, прихватил и несколько малиновых.
Каждый день, вернувшись из школы, подпольщики бросали сумки, наскоро обедали и уходили вверх по реке. Отсюда в прошлом году сплавляли лес и на берегу остались груды коры. Ребята приносили с собой топоры и ножи и увлеченно трудились, выполняя свой замысел…
Наступил день, когда мастеровые не смогли попасть из Заречья в депо и на станцию, а дети — в школу: на реке тронулся лед.
— Лед пошел! Лед пошел! — кричал Кузя, вбегая в избу Хохряковых.
Пронька выскочил из-за стола, не допив из блюдца чай, накинул на плечи пальтишко, схватил шапку, но тут же бросил ее на лавку. Крутанувшись на одной ноге, он кинулся к сундуку, покопался в нем и вытащил старую, измятую кепку.
— Скорей! Скорей! — торопил Кузя, жалея, что не надел фуражку раньше Проньки. Шапка сразу показалась ему тяжелой, но бежать домой не хотелось.
Кузя и Пронька прыгали через лужи. Друзья так торопились, словно боялись, что весь лед пронесется без них, и нечем будет вспомнить весну.
Лед тронулся! При первых же толчках сломало мост-времянку. Старые сваи вырвало из земли и понесло вместе с глыбами льда, которыми они обросли. Развалился, рассыпался настил из жердей. Полноводная река вздулась, хлынула на берега, запруженные народом.
Любят русские люди ледоход. Старые и малые собираются к реке, как на праздник. Часами любуются они ее весенним пробуждением. Машинист Храпчук снял шапку и весело закричал:
— Проснулась, матушка!
Лед шел то сплошным полем — хоть переходи по нему с одного берега на другой, — то вдруг река, будто желая отдохнуть от тяжелого груза, оставалась некоторое время чистой, лишь белые льдинки кружили, как лебедушки. Потом вдруг на водный простор вырывались нагромождения ледяных скал. Им было тесно. Сталкиваясь, они со звоном раскалывались, с вершин сыпались кусочки зелено-белого льда, хрустально блеснув, они ныряли в воду.
Костя передал всей команде, чтобы завтра после обеда приходили к заливу. Для отвода глаз взять корзины или мешки, будто для сбора самоварного топлива — сухих сосновых шишек…
И на второй день ледохода на берегу густо стояли люди. Пришли и расселись на бревнах несколько казаков из макаровского дома. Теперь все больше любовались не льдинами (они проплывали редко), а широким водным раздольем. Река подбирала на затопленных берегах доски, бревна, сено и все тащила вниз. Пронесло большие сани, собачью конуру, крышу какой-то избушки или сарая…
Витька, сидевший на заборе и щелкавший семечки, вдруг закричал:
— Смотрите, что плывет-то! Ур-ра!
За небольшой льдиной, как на буксире, шел кораблик из сосновой коры. Нос у него был затесан острым углом, на середине возвышалась палочка-мачта, а на ней развевался красный флажок. В толпе стало шумно, все сразу заговорили. Какой-то мастеровой в замасленной куртке сказал громко:
— Ловко, братцы! Настоящий пароход! Открылась, значит, навигация!
— Еще плывут, еще! — сообщал Витька с забора.
И верно, из-за мыска показался новый кораблик с флажком, а за ним сразу два, они шли рядом, борт о борт.
— Целая флотилия! — восторгался мастеровой. — Вот здорово придумано!
— Большой пароход идет! — возвестил Витька.
Покачиваясь, проплыл двухмачтовый корабль с большими флагами. Чубатый казак бросил окурок, взял камень, протолкался сквозь толпу и кинул его в корабль. В толпе зароптали. Но камень не долетел до цели. От волны корабль только сильнее качнулся и поплыл дальше. Кто-то крикнул:
— Крепко держится! Молодец!
Казаки пошептались и ушли. А кораблики все плыли, как весенние цветы, даря людям надежду и веру.
— Двадцать семь, двадцать восемь! — считал Витька. — Да их, наверно, миллион!
