Глава четырнадцатая
Вечером на землю обрушился ливень.
Воронцов лежал в окопчике. Он расстрелял почти все патроны. Зарядил последний диск и ждал. Ждали и пулеметчики, с опаской поглядывая на конец ленты. Ждали немногие уцелевшие стрелки. Они берегли последние три-четыре патрона, которые остались в магазинах их винтовок. Никто уже не обращал внимания на одиночные фигуры, мелькавшие между догоравших машин. Пусть уходят. Он молил, чтобы немцы, при их упорстве, не решились на еще одну атаку. Его рота, вернее, то, что от нее осталось, просто не выдержит.
Раненых оттаскивали в лес и складывали за деревьями. Но гаубичным тяжелым снарядом, разорвавшимся в самой середине этого госпиталя, убило всех. Тела разметало, развешало по сучьям. Уцелели только те, кто, перевязав раны, остался в окопах. Они решили умереть здесь, на позициях, и судьба пощадила их.
Приполз Нелюбин. Лицо бледное, в грязных потеках. Воронцов глянул на него и сразу понял: Кондратий Герасимович не в себе.
— Авдей… — И он махнул рукой в сторону всполья. В глазах и жесте чувствовались непомерная усталость и мука.
— Танки отошли на исходные. Там, правее, — сказал Воронцов.
— Ходил я туда. Командир сказал, что его танк был подбит.
Они некоторое время молча смотрели в дымящееся поле. Ливень хлестал и хлестал. В окопах лежать стало невозможно. Снизу подплывало.
— Численко! — приказал Воронцов. — Обойдите раненых и вытащите всех из окопов.
Потоки воды шевелили умытую траву, кружились вокруг брустверов, медленно разрушая их. В поле еще дымились горящие танки, рвались боеприпасы. Но и там уже затихало. Казалось, именно этот внезапный обвальный ливень остановил сражение, и люди, участвовавшие в нем, начали медленно приходить в себя.
— Лежит где-нибудь раненый… — Нелюбин снял каску, и дождь струями бежал по его стриженой голове, по лицу, по шее.
— Ну что ты мучаешься, Кондратий Герасимович? Хочешь сходить туда? Поискать?
Нелюбин кивнул.
— С кем пойдешь?
— Да есть несколько охотников.
— Смотри, Кондратий Герасимович, трофейщики народ ненадежный.
— Эти — мои. Я с ними в пекле побывал. Вон, смотри, гвардейцы уже побежали.
И действительно, слева от опушки стали отделяться группы людей по двое-трое и одиночки. Сгорбившись, они перебегали к обгорелым «гробам», ходили вокруг них, заглядывали под гусеницы. «Бюссинги» подошли к опушке ближе, чем танки. Танки во время боя повернули влево, чтобы отразить фланговую атаку КВ и «тридцатьчетверок». А бронетранспортеры, поддерживая огнем пулеметов наступающие цепи пехоты, двигались прямо на окопы гвардейцев и штрафников. Их пожгли артиллеристы и бронебойщики. Один из «гробов» гвардейцы забросали гранатами.
Воронцов встал. Пока лежал, ноги были сухие. А теперь вода с мокрой одежды потекла в сапоги. Дождь шел теплый. Бойцы посматривали в небо, как на внезапное избавление, и посиневшие губы их дрожали. Воронцову тоже хотелось улыбнуться, но и у него ничего не получилось.
— Медведев! — окликнул он взводного-3. — Где Медведев?
— Убит Медведев! — донеслось с правого фланга.
— Как убит? Почему не доложили сразу?
Под березой, срубленной наполовину то ли снарядом, то ли очередью крупнокалиберного пулемета, сидел на корточках сержант. Воронцов узнал его голос — помощник командира третьего взвода. Видимо, он теперь и исполнял обязанности Медведева. Сержант встал и побрел к Воронцову.
— Товарищ лейтенант, я вам докладывал. Вы мне отдали приказ — принять командование взводом на себя.
Значит, во время боя он действовал правильно. Теперь, когда все кончилось и по всполью, уставленному разбитой техникой, бродили группы бойцов, Воронцов не мог вспомнить деталей боя и последовательности событий. Что-то произошло с памятью. Возможно, снова его окликала контузия. О том, как проходил бой, он теперь мог догадываться только по россыпи гильз вокруг своего и соседних окопов, по количеству убитых, лежавших и здесь, в заполнявшихся дождевой водой окопах, и там, в поле.
— Медведева сразу убило. Миной. Его, Гапоненко и Скуратова. Я ж вам докладывал. — Сержант то и дело проводил бледной ладонью по такому же бледному осунувшемуся лицу.
— Сколько раненых?
— Трое, товарищ лейтенант.
— Сколько живых?
— Трое, товарищ лейтенант. Трое нас всего и осталось. Скобарь, Дошин и я.
Только теперь Воронцов заметил, что рука сержанта перевязана. Грязная повязка намокла. Когда сержант опускал руку, вниз по пальцам стекали бурые тяжелые капли.
— Товарищ лейтенант, когда за ранеными приедут?
— Приедут. Приедут, сержант. Не волнуйся. Ты уже отвоевал. — И Воронцов кивнул на повязку.
— Да я не за себя. Я потерплю. Мне кость не задело. Только вот кровь что-то не останавливается. Я за Скобаря беспокоюсь. «Животник» он. Его поскорее надо в госпиталь.
Воронцов знал, что раненых в живот спасти можно в течение шести часов. Позже нет. Он закинул за спину автомат, огляделся. На опушке копошились раненые. Человек двадцать. Все, что осталось от роты. Позади его окопа, шагах в пяти, вода заливала довольно большую воронку. Так вот почему его пошатывало и тряслись колени. Бомбу на их позицию кинул «лаптежник». Не меньше сотки, определил Воронцов, окидывая взглядом очертания воронки.
— Численко, остаешься за меня. Вот, с сержантом. Я пойду искать транспорт.
— Побыстрее, лейтенант. Побыстрее. Сам видишь, что тут… — Лицо Численко, бледное, перекошенное болезненной гримасой, тряслось. Он почему-то сидел на корточках и смотрел, как вода заполняет воронку.
— Постараюсь. И проследи, чтобы раненым в живот не давали воды. И чтобы они из луж не напились.
Он знал, что санитарные машины и конные повозки ППГ [12] сразу после боя прибывают на передовую, чтобы забрать тяжелораненых. Но никаких машин и повозок пока не было. Казалось, что о штрафной роте забыли сразу, как только закончился бой.
Воронцов вышел на дорогу. Ливень немного утих. В колеях стояла вода. Вначале он думал, что начало развиднять, что тучи разошлись и, как это часто случается после ливня, в небесный пролом на землю стало просачиваться солнце, озаряя все вокруг особым, малиново-желтым светом. Но, подняв голову и обнаружив, что небо по-прежнему, от горизонта до горизонта, затянуто плотной пеленой низких облаков, понял, что вода в дорожных и лесных канавах подкрашена не солнцем. Кругом лежали тела убитых. Их еще не собрали. Только оттащили от дороги, чтобы не мешали проезду, не пугали коней.
— А ну стой! — Воронцов схватил под уздцы серую понурую кобылу. — Поворачивай сюда!
Возница, закутанный в плащ-палатку, забранился, соскочил с повозки:
— Куд-да! Ты кто такой, чтобы тут командовать!
— У меня тяжелораненые. Следуйте за мной.
— А у меня — приказ!
— Приказ? — Воронцов остановился и посмотрел на возницу таким взглядом, что тот осекся и отступил в дорожную канаву, залитую водой. — У нас тоже был приказ. Мы его выполнили. Теперь вы выполните свой. Доставьте моих людей в ближайшую санчасть. Им нужна срочная помощь.
Подбежала женщина. На ней тоже была плащ-палатка, и Воронцов не мог видеть ее погон. Но, судя по голосу и интонации, спокойной и уверенной, звание она имела не ниже капитана. И на вид лет тридцать, не меньше.
— В чем дело, товарищ лейтенант? Мы из гвардейского ППГ. Срочно эвакуируем…
— А мы что, не люди?
Госпитальное начальство, конечно же, знало, что рядом с гвардейцами атаковала отдельная штрафная рота. Чужих в госпитали всегда брали неохотно. Тем более сейчас, когда раненые поступали и поступали и конца этому потоку не было видно.
— Товарищ военврач, у меня трое тяжелых. Один ранен в живот. Прошло уже около часа. Я вас прошу…
Женщина посмотрела на него, и глаза ее вздрогнули.
— Вы контужены?
— Возможно.
— У вас сужены зрачки.
Воронцов махнул рукой и дернул лошадь за уздечку, выводя повозку с дороги.
— Поезжай, Тихонов! Поезжай! — крикнула военврач вознице, который все еще растерянно стоял посреди дороги. — А вам, лейтенант, я тоже настоятельно рекомендую обратиться к врачу!
Воронцов вдруг почувствовал благодарность к этой властной женщине. Но сил, чтобы обернуться к ней, он не нашел.
Они проехали полянку. Вскоре Воронцов вывел повозку на опушку. Раненые тут же увидели его, обрадовались, замахали руками. Нет, не забыли о них, устоявших здесь, на лесной опушке.
— В первую очередь грузите раненых в живот, — распорядился он. — Потом тех, кто не может передвигаться самостоятельно. — И, увидев сержанта, спросил: — Нелюбин не вернулся?
— Нет, — ответил Численко, придерживая рукой перекошенное лицо.
— Что с тобой?
— Сам не знаю.
Дождь становился все тише и тише. Юго-западную оконечность всполья окаймляла сизая вызревшая туча. Из нее часто били молнии. Они вспыхивали, как бронебойные трассы, затем ломались, ветвились. И только потом слышался удар и следом за ним рокочущий глубинный раскат. Нет, думал Воронцов, выстрел «фердинанда» все же пострашнее.
