На сердце у него было легко и радостно. Он обернулся вдруг и поглядел на созвездие, напоминавшее лодочный руль киней: оно по-прежнему высилось на небе. Как далеко отсюда дядюшка Хо, а вот ведь умудрился наставить и просветить здешний люд, довести его до пути!
Отойдя довольно уже далеко, он неожиданно вспомнил:
— А Тун-то где?
— Он выйдет попозже.
Вскоре появился и Туи с корзиною риса за спиной. Следом шли двое, Хоп и дядюшка Шринг. Туп сумел уломать их.
Еще через два дня шестьдесят земляков из Конгхоа — одни, потом другой, третий — отнесли рис. в Харо. Примеру Конгхоа последовали Баланг и Талунг.
* * *
Деревья на обоих берегах речки Датхоа высокие, зеленые. Вода в речке громко журчит. Тут-то люди Харо и поставили новую свою деревню — пятьдесят с лишним домов. Весь день вокруг снует, суетится народ. Разговоры, смех — точь-в-точь птичье гнездовье поутру. Тут и партизаны из Конгхоа, Баланга, Конгма: эти учат соседей из Харо, как похитрее ставить ловушки и частоколы вокруг новой деревни. Женщины Конгхоа ведут товарок своих из Харо работать в поле. Целых шесть длинных домов в лесу полны риса, что прислали окрестные деревни…
Полмесяца спустя в Харо устроили званый пир, и тамошний люд во всеуслышанье поклялся отныне и во веки веков не враждовать с Конгхоа и вместе бить француза.
Речки полноводнее Датхоа нету в здешней округе. И как ни ярится солнце, она знай себе бежит, не скудея, синяя и прохладная. Нуп стоит на открытом ее берегу — пусть ветер перебирает волосы, треплет набедренную повязку. Много лет назад девяносто человек, стиснув зубы от горя, покидали эту речку, поднимаясь на гору Тьылэй, чтобы и дальше биться с французом. Нынче они вернулись обратно. Нет, их уже не девяносто человек. Куда там! В деревнях Конгхоа, Баланг, Талунг, Дета и Харо более тысячи людей.
Он наклоняется и пьет воду из речки…
* * *
В третьем месяце пришло из провинции письмо — Нупа вызывали на совещание.
— Пойдешь, — сказал ему Тхе, — на Съезд ударников соревнования всей нашей зоны[26].
Нуп никак не мог взять в толк, что за Съезд такой.
— Там, — объяснил ему Тхе, — соберутся ударники со всей зоны и проголосуют: кто лучше всех бьется с врагом, работает в поле и крепит народное единство.
— Тогда, — сказал Нуп, — идти должен дядюшка Па. Кто, как не он, знает доподлинно нашу деревню, каждого земляка — дела их и заслуги. Он расскажет об этом получше меня.
— Нет уж, — засмеялся Тхе, — руководство провинции вызывает тебя, ты и иди. Узнаешь много полезных вещей.
Нуп собрался в дорогу. Женщины принесли и положили ему в корзину два десятка куриных яиц и флягу с медом. Мать дала четыре молодых кукурузных початка и сказала:
— Ты там, сынок, на дороге поглядывай да прислушивайся — как бы чего не вышло…
Все прыснули со смеху.
* * *
Долгий ужасный вой раздирает беззвездную черноту неба. Потом вспыхивает ослепительная зарница. На мгновение люди увидели побледневшие лица друг друга. Грохот взрыва сотряс каменные склоны. И эхо громовыми раскатами прокатилось по горам.
— Гасите огни! Гасите огни! Все спускайтесь к ручью! Живее, живее!
Снова грохнули самые большие ружья (все теперь знали, имя им — «пушки»). Снаряды разорвались где-то за полями. Потом все смолкло. Будет еще залп или нет? Отчего такой долгий перерыв?
Нуп заговорил первым:
— Лупят куда попало. Душу отводят. Злятся на горы, на камни. Сегодня лавиной из камнемета зашибло насмерть да придавило восемь солдат. Вот он и сводит счеты.
Люди потянулись к огромному камню, лежавшему у самого ручья. Уселись на камне кружком, Нуп — посередине, и стали слушать его дальше.
…Француз недавно проиграл большое сражение на севере Тэйнгуена. И решил теперь отыграться, нанести удар по здешним партизанам. Тхе сказал: француз двинул сюда два полка — это большая сила. Он пойдет по разным дорогам: спустится к фортам Томанг, Мангзианг, войдет в форты Сахуонг, Муинюнг, поднимется к фортам Хатам, Катунг, пустит семьдесят машин и перекроет дорогу на Нгазио. Француз подтянул двадцать пушек и непрерывно обстреливает склоны Тьылэй, чаще всего снаряды падают на полях Конгхоа. Карательная операция длится уже двадцатый день. Тун — он командует партизанами — провел восемь боев, защищая поля. Враг потерял двадцать солдат, но не смог захватить ни единого зернышка риса. Здорово дрались партизаны Баланга, Талунга, Дета, Конгма и Харо, они действовали вместе с бойцами шестьдесят восьмого подразделения территориальных войск…
Нуп вернулся со Съезда ударников в самый разгар карательной операции. Днем он руководил боевыми действиями, а по ночам обходил деревни, рассказывал землякам о Съезде ударников.
Нынче ночью он говорит о Съезде в родной своей деревне Конгхоа. Весь народ — парии и девушки, стар и мал — сидел вокруг. Купа малых звезд светилась в глубине ручья, точно россыпь жемчужин, оброненных женщинами бана. В непроглядной черноте ночи здесь, посреди леса Тьылэй, Пун вспоминал электрические лампочки, светившие на Съезде ударников. Он волновался, словно глаза его снова видели почтенного секретаря Провинциального комитета Партии, а в ушах звучали голоса ударников — киней и горцев, женщин и мужчин, стариков и совсем еще молодых людей, каждый из них — в свой черед — говорит о том, как воевал он с французом, работал в поле, крепил всенародное единство и дружбу. Пальцы Нупа, державшего в руках винтовку, стиснули скобу спускового механизма. Он делился с земляками теми чувствами, что полыхали в душе его, словно жаркий костер. Партия наша теперь сильна и могуча. По всей стране люди здорово бьют француза, и нет им числа. Он рассказал о брате Фыоке, который подплыл по морю к французской лодке, поднырнул под нее, перерезал привязь и тайком увел к своим, Фыок не побоялся рыб, огромных, как дом, не испугался смерти — за Партию не жалко отдать и жизнь. Рассказал о молодом парне по имени Ле Нгиеп — сколько бы мин ни поставил француз, Ле Нгиеп обезвреживал все до единой; схватить его враги так и не смогли, потому что был он проворен, как белка. Партия скажет: иди туда-то, и тотчас он на месте, слух его всегда открыт для партийного слова, как для родительских наставлений…
Самому Нупу тоже присвоили звание ударника, и он рассказал там во всеуслышание, как его деревня Конгхоа воюет с французом, выращивает рис, сплачивает свои ряды и крепит единство с соседями. А когда он закончил свой рассказ, собравшиеся на Съезд ударники подбежали к нему, подняли его на плечи и понесли по всему огромному дому. Вот радости-то было! Сам секретарь Провинциального комитета Партии встал и сказал: «Ну, французам и за сто лет не одолеть товарища Нупа и деревню Конгхоа!»
Земляки, слушавшие Нупа, обрадовались, повскакивали с мест.
— Верно! — кричали они. — Верно!
Старый Па обнял и расцеловал Нупа. Гип заиграл на своем торынге. А сестрица Зу запела, и все стали выкрикивать «е-е!.. е е!» в лад песне:
Мы — словно тысяча птиц,
Птицы драо и птицы линг,
Всюду у нас друзья,
Братья, поднимемся еще выше!..
Эхо разносило песню по горам. И грохот французских пушек не мог заглушить ее.
Закончив свой рассказ, Нуп велел зажечь костерок, заслонить его со всех сторон одеялами и сдвинуться потеснее. Потом развернул подарки и награды, полученные на Съезде, и показал землякам: фотографию дядюшки Хо — он с мотыгою на плече шел работать в поле; шелковый костюм дядюшки Хо; знамя с вышитыми на нем буквами; орден Воина первой степени и орден Сопротивления первой степени — это были награды Нупа; орден Воина первой степени и Почетная грамота от командования Народной армии Вьетнама — боевые награды деревни Конгхоа. И еще одна награда Нупа: за плечом у него висело новехонькое короткое ружье — карабин.
Люди отмыли руки дочиста — всем хотелось потрогать, подержать каждую вещь. Они не сводили глаз с дядюшки Хо, шагавшего в поле, разглядывали костюм с его плеча… Глядели, смотрели до полуночи, никак не могли наглядеться.
Тун пожирал глазами карабин. Нуп засмеялся и протянул его Туну — бери, на время, конечно. Назавтра пуля из этого карабина поразила насмерть вражеского солдата.
Три ночи подряд в Конгхоа проходили собрания. Народ услыхал о соревновании, и каждый пожелал в нем участвовать. Вот об этом-то соревновании судили и рядили целых три ночи. А потом еще четыре дня кряду француз пытался вклиниться между Конгхоа и Балангом. Партизаны заступили ему путь, дрались день и ночь и зажали его в кольцо — долго не мог француз пробиться ни вперед, ни назад. После этого сражения земляки всей деревней назвали Туна лучшим ударником боевого соревнования.
