За ужином Василий Александрович больше говорил о семейных пустяках, чтобы отвлечь Захара от невеселых размышлений. Без того мужик сильно переживает, что никак не может найти общий язык с директором совхоза. Он бы рассказал ему всю правду о Витковском, да опасается, что эта правда больно ударит и по другому человеку, который ни в чем не виноват. Так что неизвестно еще, кто из них менее решителен, — Захар или он сам, Василий.
Чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу. Именно своей собственной бедой считал теперь Василий Александрович все то, что произошло на поле боя за Донцом, хотя вина лежала, конечно, на одном Витковском.
Ожила, забеспокоилась ртуть в термометрах: днем, на солнцепеке, она с маху преодолевала нулевой барьер, а к вечеру резко падала, чтобы завтра вскинуться еще выше. Весна выдалась необычайно ранней, но с крепкими ночными заморозками, и перелетные птицы, наученные горьким опытом, не спешили с юга. А какая ж это весна без птиц?
Возвращаясь из области, Алексей Братчиков заехал на площадку асбестового комбината, расположенную близ казахского селения Акбутак. Он походил с полчаса по ломкому мартовскому насту и остановился около буровой вышки, прикидывая расстояние до жилья, где над плоскими крышами саманных мазанок распускались курчавые дымки. Ну кто мог знать, что это одинокое селеньице попадет в список избранных строек, а оттуда, может быть, и на союзную карту? Почвоведы и землеустроители, искавшие здесь плодородные массивы для целинного совхоза, обошли это суходолье стороной, геологи же копнули поглубже: отличный асбест, баснословные залежи асбеста.
Когда вчера Алексей пытался возражать против навязывания ему второй стройки, Зареченцев грубо прервал его:
— Синеву еще простительно, но как вы-то не понимаете, что значит горный лен? Это кровля, изоляция, трубы. Акбутак — золотое дно для строителей.
— Мы не против асбеста. Но вопрос стоит так: никель или асбест?
— И никель, и асбест! — Зареченцев рубанул воздух ребром ладони и сердито пристукнул по столу.
«Одним словом, придется оттягивать сюда добрую треть рабочей силы, — думал Братчиков, осматривая пегую, с набухшими овражками степь. — Ничего не поделаешь, все равно заставят отпочковывать прорабские участки. Василий, пожалуй, прав: Зареченцеву важно открыть новую стройку, а там уж он найдет, с кого спросить под осень за невыполнение плана. Вся надежда на то, что это дело временное, что рано или поздно организуют специальный трест. Уж Зареченцев добьется своего. Дипломат. Умеет вовремя сбавить тон, если видит, что перехватил. Вчера на совещании прикрикнул вгорячах, а потом завел к себе в кабинет и доверительно заговорил о том, как создавался в прошлом году «Никельстрой».
Признаться, Алексей не сразу понял, к чему эти розовые воспоминания после такого жесткого разговора. Вениамин Николаевич расписывал во всех деталях, как долго подыскивали кандидатуру на пост начальника ударной стройки: то совнархозу чем-нибудь не нравится товарищ, то обкому. Консультации продолжались больше месяца. Тогда он, Зареченцев, внес новое предложение, которое сперва удивило всех своей неожиданностью, но за которое на второй же день ухватились все — и в обкоме, и в совнархозе. Он сказал: «Что мы крутимся, как белка, в номенклатурном колесе? Давайте перешагнем границу руководящего круга. Вот вам, например, Братчиков. Прошу любить и жаловать!» — «Братчиков? Кто такой? — спросил секретарь обкома. — Ах, тот самый, с кирпичного завода». — «Знаю, встречался с ним, — заметил председатель совнархоза. — Стоит подумать». И учетная карточка, и личное дело Братчикова, годами лежавшие без всякого движения, были немедленно извлечены на свет божий, и читавшие их, быть может, не раз ругнули себя с чувством за модное пренебрежение к анкетам... Рассказывал обо всем этом Зареченцев с какой-то добавкой самокритики. Но как ни старался придать забавный характер своему рассказу, было ясно, к чему он клонит: «Не забывайте, Братчиков, что не Синев породил вас как управляющего трестом, не Синевым вы и держитесь».
Алексей Викторович постоял еще с минуту, думая о своем шефе, и скользящим шагом, чтобы не проваливаться в сугроб, пошел к автомобилю. Наст кое-где уже оседал, похрустывал.
Степные проселки, слегка тронутые желтой наледью, еще держались, и он без происшествий выбрался на грейдер, что протянулся вдоль железной дороги. Вскоре его догнал балластный поезд-коротышка. Путейцы готовились к паводку: наспех латали неокрепшее полотно, расчищали забитые спрессованным снегом трубы, выкладывали булыжником откосы у мостов через овраги. Наблюдая весеннее оживление на трассе, Алексей приободрился, — немало все-таки сделано за неполный год! Скоро эта дорожка раскустится, одна из ее веток дотянется и до асбестового комбината. И зашумит стальная крона в глухой степи, издревле плотно заселенной сурками, сусликами да тушканчиками. Тогда уже не саманные хибарки с плоскими крышами, обмазанными глиной, а крупнопанельные трехэтажные дома под шифером встанут близ карьеров, заводских корпусов и теплоэлектроцентралей. Все это будет построено из материалов, взятых здесь же, где на перекрестках караванных троп зимовали в юртах бедные кочевники, веками не подозревавшие, какие богатства разбросаны вокруг, стоит лишь снять дерн или разгрести шлифованную гальку на дне пересохшей речки. Действительно, вот хотя бы этот горный лен, из которого можно выткать покрывало для всей степи. Выходит, что Зареченцев по-своему прав: надо как можно скорее строить в Зауралье город за городом. Напрасно Василий нападает на Вениамина Николаевича, без конца рассуждая о пережитках довоенных лет: тогда, мол, в тридцатые годы, мы брались за все сразу, потому что у нас ничего не было, а сейчас-то можно вести работы более последовательно, концентрируя средства то на одном, то на другом участке, продвигаясь вперед уступами, маневрируя, чтобы выигрывать время не только темпом, но и эффективностью каждого рубля. Рассуждает как управляющий Стройбанком. Но финансистам легко теоретизировать, — походили бы они в брезентовых прорабских куртках, понюхали бы цемента, тогда узнали бы разницу между экономическими выкладками и бутовой кладкой.
То нерешительно поддерживая Синева, то споря с ним, Братчиков не мог все-таки не признаться себе, что он втайне завидует ему. Ведь если бы не Василий, поднявший всех коммунистов на ноги, стройку наверняка бы законсервировали на зиму, и теперь никто бы и заикнуться не посмел о новом комбинате. Зареченцев будто не помнит этого. Одним словом, хорошая мина при плохой игре. Начать строительство, нашуметь в газетах, выпросить у Госплана столько денег, а потом, убедившись, что задачка не по силам, доказывать тому же Госплану «целесообразность временного прекращения работ», — это ли не шараханье из стороны в сторону? «Синеву еще простительно», — вспомнил он слова Зареченцева. Ловко умеет прощать, будучи сам кругом виноватым. Не получится ли так и на этот раз?
Чем ближе подъезжал к дому Алексей Викторович, тем больше сердился на самого себя. Да как он мог без боя сдать правильную позицию, — согласиться строить два комбината одновременно, — не имея еще никакой производственной базы? Как он сейчас, позволительно спросить, будет оправдываться перед тем же Синевым? Тот, ясно, не остановится на полпути, пойдет в обком, напишет в Москву. Василию действительно нечего терять. Ну, а тебе-то что терять, Алексей Братчиков? Дальше Зауралья не пошлют, ниже прораба не разжалуют.
И выходит, что ты сам настоящий п е р и г е й щ и к, хотя и любишь подтрунивать над кем-нибудь из старых дружков-пенсионеров, вовремя сошедших с апогея.
Из-за Сухой речки долетело тревожное курлыканье усталых журавлей. Братчиков прислушался, велел остановить машину. Все громче, громче журавлиный клик. Он достал из внутреннего кармана полушубка недавно приобретенные очки и, запрокинув голову, стал вглядываться в высь, еще белесую, едва начинавшую линять после мартовских буранов и метелей. Головной косяк вымахнул из синей проталины неба и размашистым пунктиром косо перечеркнул белое снеговое облачко. Подлетая к озеру, на берегу которого шла стройка, птицы, сбитые с толку, описали круг над озером и, не сразу подчинившись зову вожака, только на втором круге начали вытягиваться в цепочку. Вот они снова подравнялись и, сомкнув длинные вереницы в острый угол, продолжали свой полет на север.
Алексей положил очки в карман. «Стареешь, стареешь, братец... Впрочем, дело не в очках, — их можно сменить за свою жизнь с десяток. Плохо, если душа перестает быть зрячей...»
— А тебе только что звонили из области, — встретив его у крыльца, сказала Мария Анисимовна.
— Не успеешь доехать, как барабанят.
— Что-то срочное.
