Только гул был слишком высоко, с таких расстояний про меткость стрельбы говорить не придется, и сомнения, зародившиеся от молчащей рации, начали разрастаться. Дернулся поторопить Урманова, но растерянный вид морского пехотинца остудил: не хватало еще нервировать молодежь. Сейчас все прояснится.
Более чем прояснилось: «вертушки» не произвели ни одного выстрела. Даже для острастки, для моральной поддержки. Холостыми патронами! Заложили вираж и, словно загулявшие буренки, унесли свои высоко задранные хвосты за перевал.
Зато прорезалась радиосвязь. Это понял по напрягшемуся Олегу, боявшемуся пропустить в эфире не то что слово — букву, запятую. И хорошо, что вышли в это мгновение на прямой выстрел боевики, спасли от ожидания. Положил их носом в склон, и пока выдавливал обратно в чащу, времени хватило, чтобы получить ответ без своего дурацкого вопроса.
— Десант вернуть, «вертушки» на базу. Бой прекратить.
Боевики в новенькой, словно только с армейских складов, «пятнашке» бросились в новую атаку, и выполнить приказ то ли «Ноль-четвертого», то ли Урманова я не успел. Трещали беспрерывные выстрелы и в той стороне, куда исчезли Бауди и Орешко.
— Еще раз, — прокричал я в перерыве между бросками гранат.
Притащив за собой рацию, Урманов упал рядом со мной — только колокольчик звякнул. Поменялись ролями — он, так же не выполняя приказ, открыл огонь, я схватился за тангенту.
— Никому не стрелять. Всем вернуться в места постоянной дислокации, — донеслось из наушников.
Ляпнул в ответ первое, что пришло в голову перед матом:
— А кто ж нас теперь отсюда выпустит?
— Конец войне, перемирие, — продолжала вещать заевшей пластинкой рация. — Секретарем Совета безопасности генералом Лебедем и Асланом Масхадовым подписано перемирие. Не стрелять. Мир. Конец войне.
Не знаю, как насчет войны, а нам с Бауди — точно конец. Мужикам со съезда в Гудермесе — тоже. Лейтенантам, которые поспешили приехать на эту бойню. Все боялись не успеть проявить себя, а их бац — и сразу на белый танец. Покружимся, ох, покружимся в вихре вальса.
— Какой Лебедь? Какое перемирие? — зашипел я в прижавшуюся к щеке мембрану, когда мне в ухо косноязычно, потому что подобное сообщение не шифровалось (предательство заранее не кодируется!), попытались объяснить, что Грозный окончательно сдан, а секретарь Совета безопасности генерал Лебедь подписал с чеченцами мирный договор. Поэтому приказ по войскам один и категоричный: огонь прекратить, всем вернуться в места постоянной дислокации.
— Сволочи! — я выпустил в мелькнувшие среди камней силуэты почти весь рожок.
Я достаточно послужил в спецназе, чтобы понять: нам никогда не вернуться ни в места постоянной дислокации, ни в Москву, ни в Генштаб. Крышка нам, смерть моим разведзверям, кто выманивал в этот день из нор «нохчей» и в одночасье оказался брошен, предан очередным миротворцем в тылу у противника. Почему? Кто решил? Когда? Почему не предупредили? Думали только о себе, о своем красивом жесте и тоге миротворца? В чем целесообразность такой поспешности, если одномоментно погибнут десятки разведчиков, заброшенных в тыл противника? Не только о своей разведгруппе речь…
Вопросы в пустоту, а на осознание собственной гибели хватило долей секунды.
— А что… «Ястреб»? — не нашел ничего более умного, как поинтересоваться судьбой главаря Урманов.
— А «Ястреб» еще покружит, покружит над Россией, — ответил я, спокойно глядя на перекатывающиеся в нашу сторону мышиные комочки боевиков. — Не дали, не дали захлопнуть клеточку… А посему подвиг отменяется.
— Но что случилось? Почему? Они нас так и оставят здесь? — Олег бросил взгляд вверх, к тоненьким полоскам облаков на блеклом небе, куда улетели вертолеты. Наше единственное спасение.
— Похоже, война кончилась, — усмехнулся я, машинально на ощупь пересчитывая гранаты в «лифчике». Не выбросить бы в пылу боя последнюю, ту, которая для себя… — Началась политика. А мы застряли в ее жерновах.
— Нас… бросили? — поинтересовался, наконец, Урманов тем, что мучило его больше всего.
— Бросают жен, Олежек. Солдат — предают. Но мы выйдем, мой друг, выйдем. И найдем когда-нибудь тех, у кого можно будет спросить: за что?
С яростью повел автоматом по вставшим во весь рост бандитам. Нет, не котом в мешке я для них буду. Тигрычем останусь! Но ноги уносить надо, потому что не будет нынче свадьбы на нашей улице. Где Бауди?
Бауди возился с Орешко.
— Закрой тот скат, — послал он лейтенанта за гряду камней, разделивших высоту.
— Здесь я командую, — никак не мог взять в толк десантник, с какой стати он подчиняется гражданскому чеченцу. С таким подходом и вшивой медальки не заработаешь, не говоря уже об орденах.
— А я и не командую, — поднял руки Бауди. — Но прошу. Наше дело — спину капитану прикрыть, чтобы не почесали невзначай штык-ножами.
Орешко сжал губы, но поскакал от камня к камню на другую сторону высоты. И едва выбрал место меж двух островерхих каменных осколков, как показались чеченцы. Сразу — и много. Так много, что Олег понял — даже рожка не хватит свалить их разом. Его мгновенно прошиб пот и он, боясь выпустить боевиков из виду, начал пластаться назад, вдавливаться в горный склон, исчезать из этой жизни, растворяться в воздухе. Чеченцы горланили, махали руками, каждый был себе командиром, но — о счастье! — свернули с тропы и ушли в заросли. Шея обмякла, перестала держать голову и Орешко уткнулся лбом в камень. Чтобы в тот же миг почувствовать на своей вмиг вспотевшей спине ствол автомата.
— Это я, — дошел до него голос Бауди, прилегшего рядом. — Что у тебя?
Ни возмутиться, ни выругаться сил не было. Ответил как нашкодивший школьник классному руководителю:
— Н…ничего. Пока тихо.
— Должны уже появиться. А бледный чего?
— Горы. С непривычки. Да и ты сзади, как кошка.
— Хорошо, что я. Ты не обижайся, мне твои погоны и ордена не нужны. Я свой дом от плесени очищаю, а за это наград не надо. Гляди в оба.
Не просил — приказал. И Орешко впервые не возразил, он принял верховодство опыта над званием. И хотел теперь только одного — выбраться из этой заварушки, остаться в живых, приехать домой и к Ларисе. И чтобы ушла банда. Чтобы увел, а точнее, вывел их самих отсюда капитан Петров…
Бауди, оглядываясь, начал отступать назад, но в это время за его спиной открылась ожесточенная стрельба. Чеченец напрягся, хищником оглядел горы, примеряя место, где могли пройти отряды боевиков. Орешко осел под валуны, и Бауди, более не таясь, побежал вниз, к тропе, желтым изгибом коснувшейся склона и вновь укрывшейся в зарослях. Там подхватил с земли окурок, прислонил к нему палец, ожегся и бросил взгляд на лейтенанта. Орешко попытался сделать вид, что не понимает гнева чеченца, но тот и не думал спорить. Одним рывком оказался рядом.
— Сколько их было? Сколько, я спрашиваю?
— Много, — выдавил Костя. — Я не успел, они…
— Будем считать, что ты ничего не видел, — вдруг бросил спасательный круг переводчик. Вскинул автомат, поправил разгрузочный жилет-лифчик, увешанный боеприпасами и перевязочными пакетами. — Но ситуацию спасать надо. За мной.
Но не лохи, ох, не лохи были боевики, который год не выпускавшие из рук оружие. Как не гоношились, не считали себя хозяевами положения, отходы свои прикрывали и вперед без разведки не совались.
Не успели Орешко и Бауди перебежать через высотку наперерез банде, из зарослей застрочил автомат. Свой, родной, Калашникова. И пули прожгли воздух над головой тоже свои, наверняка в Туле выточенные. С оружием в Чечне все шло на букву «г», как бурчал начальник артвооружения, выдавая боеприпасы на выход. Подразумевал при этом Гайдара и Грачева, в свое время оставивших Дудаеву целые склады оружия. Для борьбы с коммунистами и на поддержку демократии. Теперь получается, что вся Россия — коммунисты, а Чечня — оплот демократии? Сюда бы их, таких добреньких и мудрых. Или лучше не надо, Гайдар поставил страну на колени, Грачев уже посылал войска под Новый год брать Грозный и положил сотни, если не тысячи бойцов…
Сейчас под камни всего двух разведчиков уложил оставленный в засаде какой-нибудь пацан. Бауди нырком успел пролететь в мертвую зону, а когда не дождался лейтенанта, в раздражении оглянулся.
Десантник, схватившись за живот, катался средь камней. Достала, родная, достала, остроносая. Не пожелала расшибить лоб о камни, отыскала для себя мягкую и теплую цель, с удовольствием пробила легкую для себя преграду из кожи, завертелась от нежданного счастья внутри тела, клочками сена разрывая и разбрасывая то лишнее, что мешало устроить берлогу. И кто же придумал-то сделать ей смещенный центр тяжести? Так бы, по старинке, прилетела, впилась, даже застряла — ну и сиди тихонько, жди своего часа, пока появится доктор. Звякни потом о дно лотка, останься сувенирным подарком детям и внукам. Нет же, и берлоги ей мало, и надо в одном месте войти, а в другом — обязательно вырваться, разрывая тело в клочья. Нельзя сейчас ловить на себя пули. Плохо от этого. Больно. Смертельно больно.
