— Кто может распространять такие слухи? — спросил Зарубин.
— Я думаю, что это делает из зависти кто-то из сослуживцев, кого не взяли в гестапо и он остался в полиции.
— Вилли, вот еще одна просьба Центра. — Зарубин вспомнил, что с последней почтой пришло письмо из спецотдела Бокия[30] с просьбой добыть подсобный материал для расшифровки шифртелеграмм, исходящих из гестапо. — Нельзя ли добыть открытые тексты нескольких шифртелеграмм, которые будут отправлены в провинцию из центрального аппарата гестапо.
— Я постараюсь это сделать, — сразу же согласился Леман.
Зарубин уже знал, что слов на ветер он не бросает: если что-то пообещал, обязательно выполнит.
Встречу пора уже было заканчивать. Как всегда в таких случаях делается, Зарубин спросил:
— У вас нет ко мне вопросов, Вилли?
— Есть, — ответил Леман. — Мне хотелось бы знать, что вы предпримете, если со мной что-то случится?..
Через два часа, работая над отчетом на конспиративной квартире, Зарубин, писал в Центр:
«Брайтенбах /с января 1935 года Леману, по соображениям конспирации сменили псевдоним А/201. — Э.С./ вел со мной разговор о том, что мы предпримем, если с ним что-нибудь случиться.
Я сказал, что в ближайшее время он получит возможность связываться со мной тогда, когда ему будет необходимо или когда он почувствует, что ему что-то угрожает. Более того, у него будет место, где он сможет находиться до тех пор, пока будет гарантирована его переброска в ту или иную страну.
Главное, подчеркнул я ему, мы должны работать так, чтобы возможность провала вообще не возникала и ее никогда бы не было. Поскольку это зависит прежде всего от нас двоих, то это и является нашей главной задачей, с которой мы обязаны во чтобы-то ни стало справится. Эти объяснения источника удовлетворили и он ушел успокоенный, хотя на эту тему он говорил совершенно разумно, спокойно и по деловому.
Я полагаю, что связь на меня ему нужно дать немедленно. В данный момент это не так просто, так как я имею только Друккера, а также Макса и Мориса. Из этих двух адресов я должен буду выбирать.
Поскольку Макс и Морис совершенно ничего для нас не делали, я думаю, что можно будет дать их телефон, куда в случае экстренной необходимости, Брайтенбах мог бы позвонить и разговаривать с использованием условностей. От Макса и Мориса, через третьих лиц, мне сообщат о его звонке, а место встречи и время мы оговорим заранее. Разумеется, что Брайтенбах адрес Макса и Морица посещать не будет, а будет только туда звонить по телефону.
Ничего другого пока по этому вопросу придумать невозможно, так как дать ему телефон Друккера я не могу, поскольку им пользуется курьерская связь.
Учитывая, что вызовы со стороны Брайтенбаха частыми не будут, Макс и Мориц совершенно не завязаны работой с нами, это единственная у меня возможность наладить с источником двухстороннюю связь. Все другое было бы равносильно тому, что я дал бы свое настоящее имя и телефон Брайтенбаху, а этого делать пока совершенно ни к чему.
Телефон Макса и Морица я передам ему на следующей встрече. Это устроит нас, так как в случае надобности, он всегда сможет нас найти, а это его тоже очень успокоит.
Разумеется, что сейчас адресом Макса и Морица для курьерской связи мы пользоваться не должны. Этой одной, очень важной нагрузки, для Макса и Морица будет вполне достаточно.
Если вы найдете нужным, то впоследствии я могу сообщить Брайтенбаху о вызове Морица в полицию, с тем, чтобы он сам выяснил причину вызова и состояние дела. Макс и Мориц, после этого вызова, ничего подозрительного за собой не замечали. Вокруг них все спокойно.
Привет Бетти»
Пауля с нетерпением ждали в дирекции. Из Берлина, из министерства авиации, прибыл начальник отдела генерал Вальтер Дорнбергер и сопровождающие его эксперты.
По растерянному виду директора Пауль угадал неладное. Ему с трудом удалось вытянуть полупризнание: по мнению высшего командования выпуск нового летательного аппарата слишком затягивается. Дорнбергер требовал немедленной демонстрации ракеты. Доводы, что изделие еще не закончило цикла заводских испытаний, не возымели действия. Генерал настаивал на своем.
Пауль знал, что сам генерал мало понимает в ракетной технике, впрочем, как и все его окружение. Втолковывать ему что-либо было бесполезно. Пауль попробовал апеллировать к инженерам-экспертам, но те лишь пожимали плечами, боясь высказывать свое мнение.
Пауль решил не возражать. Он был уверен в своей ракете, несмотря на тяжесть выдвинутых обвинений. Он даже гордился своим новым произведением Но если комиссия захочет, то в несовершенстве опытного экземпляра она всегда найдет недостатки конструкции, даже злой умысел самого конструктора. При желании можно было придраться к чему угодно.
Пауль с тяжелым сердцем ехал на испытательный полигон.
Генерал Дорнбергер пригласил его к себе в «мерседес». Когда они остались вдвоем, отделенные от шофера стеклом. Дорнбергер стал расспрашивать его о работе, о личной жизни. Оказалось, он хорошо знал, что Пауль сын генерала фон Зандберга. Наконец, как бы невзначай, Дорнбергер задал вопрос, в котором Пауль сразу угадал главное: как он сам относится к новому изделию? Ведь он, насколько известно, не только прекрасный конструктор, но и опытный в прошлом летчик. Его мнение особенно ценно…
Пауль сердито возразил:
— Бюрократическая инерция вашего военного аппарата губит дело. Когда машина выходит на опытный аэродром — это самолет сегодняшнего дня Тем не менее, его долго проверяют, так как боятся каждой мелочи способной привести к отказу. Так и с ракетой: это опытный экземпляр, его еще нужно испытывать и испытывать, чтобы добиться безотказной работы и точности попадания.
— Значит, производители не видят недостатков в конструкции?
— Какой смысл промышленнику говорить об ее несовершенстве, когда у него запланирован ее выпуск в несколько сот штук? — откровенно ответил Пауль. — Заводчик не враг своему карману!
Дорнбергер нахмурился:
— Я говорю об обороне, а вы — о коммерции.
— Для директоров это одно и то же.
Генерал ударил себя по колену снятой перчаткой.
— Вот что, доктор, — решительно сказал он. — Мы избрали вашу ракету объектом эксперимента. Технические условия, ей предъявляемые, на мой взгляд, соответствуют бомбардировщику. В ближайшем будущем нам предстоит ее испытать в Британии…
— Позвольте, — невольно воскликнул Пауль, — но это же за пределами империи!
Дорнбергер на его возглас не обратил никакого внимания.
— Исходной позицией могут стать территории по ту сторону Ла-Манша. Я говорю с вами откровенно, доктор Зандберг, потому что хочу, чтобы вы ясно представляли задачу вашего нового изделия.
Паулю пришлось взять себя в руки, чтобы казаться спокойным.
— Район операций не определяет их характера, генерал?
— Наступление. Бомбардировка.
— Объекты?
— В основном — узкие цели, узлы сопротивления — форты, батареи… Возможны и населенные пункты.
Пауль не верил своим ушам. То, что говорил Дорнбергер, означало войну. Ни больше, ни меньше. А война с Англией означала войну с ее союзниками. Генерал испытывающе смотрел на растерянного Пауля.
— Ваше мнение?
Пауль яснее, чем когда-либо до того, ощутил, что делает не елочные игрушки. С ним еще никогда так просто и ясно не говорили о намерении уничтожать с помощью его ракет города, убивать людей. Цель его работы обычно скрывалась за цифрами и сложной терминологией технических требований.
— Я как-то не задумывался о конечных целях моей практической деятельности, — неопределенно ответил он.
— Мне очень неприятно сообщить вам, но у правительственного инспектора дирекции в Пенемюнде создалось впечатление, что процесс сдачи вашего изделия искусственно затягивается. Слишком затягивается! Скажем так.
Дорнбергер видел, как щеки Пауля залились краской.
— Он так и сказал?
Генерал предостерегающе поднял руку:
— Я говорю с вами совершенно конфиденциально.
— Что же, он подозревает меня в умышленном затягивании? — сердито спросил Пауль.
— Недостаток рвения. Скажем так… Может быть виноваты кто-либо из ваших сотрудников, ну, хотя бы те, кто ведет испытания?
Пауль молчал.
— Вы никого не имеете в виду? — спросил Дорнбергер — Мне говорили о Риделе, Греттрупе.
Пауль уверенно заявил:
— Не нахожу в их работе ни одного пробела, который можно было бы считать хотя бы ошибкой. Если кого-нибудь нужно обвинить в недостатке энтузиазма, пусть это будет главный конструктор дирекции.
— Вы?
— Вот именно.
— Не будьте слишком самоуверенны, господин доктор!
