Посовещавшись, офицеры подняли стрельбу по штоку из всех видов оружия — пистолетов, автоматов, но попробуй попади на таком расстоянии в тонкий металлический громоотвод, на котором было укреплено полотнище.
В толпе, собравшейся у стен завода, то и дело раздавался смех.
— Сроду не думал, что немчура будет так усердно салютовать красному флагу, — сострил кто-то.
Издевку подхватили, и она прошумела по толпе, как ветер по колосьям ржи. Из ворот завода выехала автомашина и возвратилась с пулеметом. Много очередей выпустил пулеметчик по штоку безрезультатно. Наконец пробитый шток дрогнул и наклонился, но флаг продолжал держаться на уцелевшей полоске железа.
Военный комендант направил на завод автоматическую зенитную пушку. Ее установили, и ствол уже медленно пополз вверх, как со стороны раздалась бешеная ругань. Гитлеровцы, обернувшись, увидели бежавшего к ним человека в меховой шапке и шубе чуть ли не до пят. Огромный и неуклюжий, он походил на медведя. Это был владелец завода Вехтер. Он подбежал к офицеру, багровый от бега и возмущения, и обрушил на него поток ругательств.
Вехтер кричал, что труба — его собственность, что разрушать ее он не позволит, что будет жаловаться Герингу.
Посиневший от холода офицер, переминаясь с ноги на ногу, — мороз был крепкий, и ноги в щегольски обтянутых сапогах давно уже онемели, — с кислой миной слушал возмущавшегося Вехтера.
Наводчик, положив руку на спуск, ждал команды. Но ее не последовало. Офицер, знавший о близком знакомстве Вехтера с Герингом, струсил и пошел к будке проходных ворот — посоветоваться по телефону со Штаммером.
— Герр Штаммер приказал так, — сказал он, возвратившись. — Ваша труба — вы и снимайте флаг. Не снимете — доложат господину Герингу. Дано сорок пять минут. Если за это время ничего не сделаете, собьем верхушку трубы. — И, взглянув на часы, отошел в сторону.
Подумав немного, Вехтер направился за проходные ворота — там все увеличивалась толпа — и на ломаном русском языке предложил тысячу оккупационных марок тому, кто снимет флаг. Никто не откликнулся. Он набавил еще тысячу, потом еще и в конце концов в отчаянии пообещал дать смельчаку пять тысяч марок.
Из толпы стал протискиваться человек. Его зажимали, били локтями, обзывали падалью, паскудой, предателем, но он все же сумел выскользнуть и подбежал к Вехтеру.
— Пивоваров, — представился он.
В этот миг из толпы вылетело что-то круглое и со стуком упало к ногам заводовладельца. «Граната…» — с ужасом подумал Вехтер и ничком грохнулся на землю. Но взрыва не последовало. Толпа захохотала, раздались свистки. Вехтер с опаской приоткрыл глаза и увидел возле себя кусок замерзшего конского навоза. Он поднялся и поспешил за добровольцем, который успел уже проскочить в ворота.
Осмотрев резиновые перчатки свалившегося с трубы гитлеровца, Пивоваров усмехнулся, отбросил перчатки в сторону и попросил пожарный пояс. Надев его, полез по скобам. На середине трубы он замешкался и продолжал свой путь уже медленно, пристегивая крюк пояса к каждой скобе, часто отдыхая. Последние скобы он одолел с трудом и, взобравшись наконец на верхушку трубы, лег навзничь отдышаться.
Офицер посмотрел на часы.
— Schneller!4
Пивоваров приподнялся, пополз на четвереньках к флагу и, сорвав его, бросил вниз. Он распластался в воздухе, вспыхнул в лучах солнца и медленно, как парашютист, стал опускаться. Попав в полосу тени, он вдруг почему-то съежился, словно тень была тому причиной, и полетел вниз.
Набираясь сил для спуска, Пивоваров сидел на верхушке до тех пор, пока офицер снова не окликнул его.
Вехтер с явным удовольствием, демонстрируя толпе, собравшейся за воротами, свою щедрость, протянул Пивоварову веер новеньких, шуршащих марок. Стоимость ремонта трубы во много раз превысила бы сумму вознаграждения.
Получив деньги, еще не отдышавшийся Пивоваров направился было к воротам, но по зловещему молчанию толпы понял, что живым ему отсюда, пожалуй, не выбраться.
А тем временем у офицера созрело неожиданное решение. Он приказал солдатам схватить Пивоварова и отправить в гестапо.
— Почему вы его арестовали? — грозно спросил офицера Вехтер.
— Я думаю, если он один мог снять флаг, то он его и повесил.
Вехтер пробурчал что-то невнятное.
Сашка присутствовал при процедуре снятия флага, и ему не терпелось мигом слетать к подпольщикам, похвастать успехом, но нашлись более неотложные дела, и в водосборнике он появился только на другой день.
— Ну, как праздник? — дружелюбно спросил его Сердюк.
— На славу, — важно ответил Сашка и подробно рассказал о переполохе, который вызвало появление флага.
Сердюк не перебивал его, но, когда Саша закончил свое повествование, сказал:
— Молодец. Только не пойму, отчего фрицы валились?
— От мыла.
— Как от мыла?
— А я, когда с трубы слазил, верхние скобы мылом вымазал. Лезет фриц, ухватился рукой за скобу — и вниз. Резина тоже не спасает — она еще больше по мылу скользит.
В насосной дружно расхохотались.
— Ну что, поднять вам еще настроение? — Сашка протянул радиограмму: — Читайте.
Сердюк громко прочитал сообщение Совинформбюро об окружении частями Красной Армии у Старой Руссы шестнадцатой германской армии.
— С этого бы и начинал, Саша. — Сердюк протянул радиограмму Вале. — Напечатайте сто экземпляров — не меньше.
— Такие сводки я бы без устали печатала с утра до ночи. — Валя бросилась к Сашке и крепко поцеловала его.
Жесточайшая битва полыхала на юге страны — враг рвался к Сталинграду.
На советско-германский фронт гитлеровская ставка перебросила новые десятки своих дивизий и сосредоточила на Сталинградском направлении огромные силы.
Потеряв надежду взять Москву с запада, гитлеровцы стремились выйти к Волге, пройти вдоль нее и, прикрываясь этим мощным водным рубежом, отрезать Москву от уральского и заволжского тылов. С запада должны были ударить немецкие армии, стоявшие под Орлом, Ржевом, Гжатском.
В кабинете директора завода на стене висела огромная карта Советского Союза с алыми флажками. С чувством боли переставлял Ротов каждый флажок, но особую боль, острую, долго не утихавшую, испытывал он, когда приходилось снимать флажок совсем, потому что его некуда было переставить.
Месяц назад, третьего июля он снял флажок, двести пятьдесят дней твердо стоявший на своем месте. Подержав его на согнутой ладони, словно каплю крови, бережно положил на стол, написал «Севастополь» и спрятал в записную книжку, где уже хранились до лучших времен флажки «Одесса», «Феодосия», «Керчь».
С этого дня флажки пришлось переставлять чаще. Восьмого июля передвинулся алый флажок у Старого Оскола, двенадцатого — у Кантемировки, пятнадцатого — У Миллерова, девятнадцатого — у Ворошиловграда. Завязались бои у Клетской, на подступах к Сталинграду. Двадцать седьмого июля Ротов переставил сразу два флажка — у Ростова и Новочеркасска, и в этот момент ему показалось: булавки укололи его в самое сердце.
Железная дорога из Чиатуры — единственного места, откуда завод получал марганцевую руду, — со дня на день могла быть перерезана.
Ротов давно опасался этого и поручил геологоразведочным партиям уточнить запасы марганцевой руды, обнаруженные в ста километрах от завода, а также разведать новые месторождения. Результаты поисков его обнадежили, но было неясно, как доставлять руду на завод по безлюдной степи, в условиях полного бездорожья.
О марганцевой руде Ротов почти ежедневно запрашивал наркомат. Сначала ему твердо обещали дать руду из вновь открытых месторождений — Полуночного и Джезказганского, — но затем в обещаниях стала проскальзывать неуверенность. Тогда Ротов усадил работников аппарата Горногеологического управления за разработку проекта добычи местных руд.
Немало забот доставляла директору новая волна эвакуированных. В основном это были те, кого гнала война из Приднепровья в Донбасс, из Донбасса в Поволжье. Сначала прибывали одиночки, а вскоре люди хлынули сплошным потоком. Обеспечение кровом стало делом сложным и порой неразрешимым. Под временное жилье были заняты школы, клубы и театр — его зрительный зал теперь походил на зал ожидания огромного вокзала. Люди размещались прямо на полу семьями и целыми землячествами. «Старожилы» занимали места у стен — здесь было спокойнее. Но и те, кто располагался посреди зала и находился в постоянной сутолоке, не жаловались: над головой была крыша, а над крышей небо, где не летали фашистские стервятники.
Вскоре не хватило и общественных зданий. Прибывшие жили в вагонах, в которых приехали. На заводских путях недвижимо стояли эшелоны теплушек.
