Двое часовых-гвардейцев в зеленых мундирах и сиренево-розовых чикчирах, стоявших у решетки, сделали на караул. Премьер ответил на приветствие и очутился на улице.
Под теплой тенью каштанов стоял его экипаж, и он энергично вскочил на подножку.
— Куда прикажете? — спросил черномазый кучер.
Премьер оглянулся по сторонам.
— Поезжай за город, Петриль… К Георгосу, — тихо сказал он.
За городом дорога побежала белыми известковыми изгибами в гору, среди отвесных скал, на обрывах которых висели, вцепляясь корнями, корявые горные сосны.
Бойкие гнедые лошадки легко несли экипаж, и Коста сладко задремал.
Он проснулся, когда экипаж, уже в паутине сумерек, спустился в долину, зеленую от виноградников, и остановился у мазанки, прилипнувшей задней стеной к ржаво-бурому обломку скалы.
Навстречу лошадям шарахнулись белолапые, мохнатые, как медведи, собаки.
Они норовили вскочить в коляску и вытащить премьера, и Петриль яростно хлестал их кнутом, когда дверь мазанки раскрылась и хриплый голос крикнул:
— Эй вы, черти!.. Назад!
Собаки поджали хвосты и удалились с суровым рычанием. Вылезший из мазанки хозяин подошел к экипажу, держа в руке винчестер.
— Кого принесло? — спросил он не слишком приветливо, вглядываясь в гостей.
— У тебя, видно, болят глаза, Георгос, — ответил Коста.
Подошедший опустил ружье на землю.
— А, это ты, Коста, — сказал он, ухмыльнувшись, — я слыхал, что ты стал очень важным барином. Зачем тебе понадобилось приезжать в гости к такому мужлану и барсуку, как я?
Коста выпрыгнул из коляски и пожал руку хозяину.
— Не бойся! Барин я или не барин, но я не забываю старых друзей. В свое время, старина, мы немало настреляли здесь вместе чужой дичи и одинаково не любили лесничих. И чиниться нам не пристало. У меня большое дело к тебе. Вынеси сюда на столик хорошего старого винца, да поторапливайся. Мне очень некогда.
Горец взглянул на него пристально.
— Что тебе так загорелось? Неужели ты недоволен своим барством и хочешь приняться за старые дела?
Коста усмехнулся.
— Старые дела? Ах ты, ворона! Я не занимаюсь больше мелочью. Я задумал большое предприятие…
Он замолчал. Георгос придвинулся ближе.
— Какое?
— Тащи вино! — ответил Коста, усаживаясь на табуретку перед вбитым в землю столом.
Георгос зашлепал по земле мягкими горными туфлями и скрылся в мазанке. Через минуту он появился снова с глиняным круглопузатым кувшином, двумя кружками и куском овечьего сыра.
— Может, это покажется тебе невкусно после королевских фиглей-миглей?
— Не дури, — ответил премьер, наливая вино. Он отхлебнул глоток и крякнул. — Ты хочешь знать, какое дело? Изволь! Ты знаешь об этих вон?
Коста повернулся к морю и указал на далекие огни.
— О заморских чертях?
— Ну да!
Горец крепко выругался и сжал кулаки. Коста засмеялся.
— Ну вот! Я хочу украсть у них весь Итль и подарить его северянам.
Георгос крепко схватил премьера за руку.
— Ты не врешь? Ты вправду хочешь это сделать?
— Разве я когда-нибудь врал горным друзьям?
Хозяин оставил руку Косты и одним глотком осушил кружку.
— Ну, слава судьбе, — радостно сказал он, — по правде, я не доверял тебе. До нас сюда дошли слухи, что ты продал душу королю и иностранцам. И я хотел тебя вычеркнуть из памяти. И все друзья тоже.
Коста пожал плечами.
— Дураки! Горный воздух, видимо, разжижает мозги, если вы могли поверить такой чепухе. Я продался? Ты видел когда-нибудь человека, который мог бы меня купить? Жалкий осел!.. Да!.. Так вот, пришло время действовать. Пришло время показать большую фигу странствующим грабителям в генеральских мундирах. И мне нужна твоя помощь. Немедленно! Сегодня же!
— Я слушаю тебя, — просто сказал Георгос.
Премьер склонился к его уху и зашептал. Горец слушал и одобрительно мычал, но вдруг встал и отрицательно покачал головой.
— Нет, — сказал он решительно, — тебе помочь мы согласны, но с королевой мы не хотим иметь дела. Твое дело связываться с помазанниками, а мы им не слуги.
— Молчи! — крикнул Коста и тяжелым нажатием рука посадил Георгоса на скамью. — Ты не знаешь этой королевы! Она не их поля ягода. Она славная женщина!
Он снова нагнулся и зашептал. Сухое, морщинистое лицо Георгоса изумленно вытянулось, он присвистнул и осушил вторую кружку.
— Ах, репейник ей под хвост, — протянул он восторженно, — вот это баба! Нет, ты не заливаешь?
— Что я сказал — то сказал, — сурово отрезал Коста, — так согласен ты или нет?
Георгос встал и протянул жесткую, как дерево, руку.
— Бери, — сказал он, — что тебе нужно?
Коста не торопясь закурил сигару.
— Коротко! Мне нужно сотню парней. Все на лошадях и с ружьями. К полуночи они должны ждать у сторожки на дороге к промыслам. Им предстоит простая работа…
Коста опять понизил голос.
— Ладно, — сказал Георгос, когда он кончил, — теперь я знаю, что ты прежний парень, и засохни все мои виноградники, если я не заткну ножом глотки тому, кто станет врать, что ты продался. Все будет сделано.
— Смотри же, не опаздывай. Ну, а теперь прощай, — поднялся Коста, — мне пора делать то, что должен делать я сам.
Он попрощался с Георгосом и поехал обратно в столицу.
С поворота шоссе открылся вид на ночной город. Он лежал на берегу, притаившийся, сверкая тысячами огней, прищуренными, хищными зрачками. Над домами стояло бледное и зловещее электрическое зарево.
Коста поджал губы.
— А интересно, черт побери, — проворчал он сквозь зубы, — когда старый библейский хрыч попалил Содом, было ли над ним такое же зарево? Я думаю, что в наше время можно устроить лучшую иллюминацию.
Коляска спустилась к берегу и проезжала по главной улице мимо подъезда «Преподобной Крысы».
У подъезда остановился автомобиль, и Коста увидел, что из него вылез генерал фон Брендель в сопровождении двух дам.
Премьер хлопнул себя по лбу и остановил коляску.
— Генерал, — крикнул он главнокомандующему, — подойдите-ка на минутку.
Фон Брендель приблизился к коляске.
— Простите, что я отравляю вам свободные минуты, генерал, но у меня есть небольшой вопрос. Какое положение на фронте?
— Блестяще, — поднял плечи фон Брендель, — система моих укреплений…
— Не то, — невежливо перебил премьер, — система ваших укреплений мне отлично известна. Но, мне кажется, там полное затишье, и не приходится ожидать боев.
— Да! Я думаю. Противник настолько потрясен мощью нашей обороны, — сказал с достоинством главнокомандующий, — что не осмелится повторять наступление.
Коста лукаво прищурился.
— Тогда, я думаю, можно будет разрешить капитану Адлеру вернуться в столицу. Нехорошо, генерал, заставлять такого милого человека сидеть в глуши, когда мы все наслаждаемся жизнью, — сказал он, — могут подумать, что вы боитесь его соперничества в войне с очаровательными женщинами и нарочно загнали малого на фронт. Я полагаю, что вы не откажете вернуть его.
Фон Брендель щелкнул шпорами.
— Я согласен с вами, ваше превосходительство. Я сейчас же распоряжусь вызвать его. Я не хочу, чтобы меня упрекали в эгоизме. Кстати, мы устроим торжественное награждение Адлера за победу над ассорскими бандами.
Генерал раскланялся, и коляска тронулась дальше.
* * *
Коста нашел королеву в будуаре. Она сидела у окна в костюме для верховой езды.
— Ну, что? — спросила она, порывисто поднимаясь навстречу.
— Все как надо. Вы, я вижу, уже готовы? Не стоит так торопиться, в нашем распоряжении еще три часа.
— Я очень волнуюсь, — сказала Гемма.
— Вот это уже нехорошо. Этого совсем не нужно. Видно, что у вас мало наметки в таких историях. Тут нужно быть спокойным, как будто идешь обедать. Впрочем, это в крови у всей вашей породы.
— Какой породы? — спросила удивленная Гемма.
— Не сердитесь, барышня. Я не хочу вас обидеть. Но вы все-таки из белоручек. Вы не умеете владеть этими самыми… нервами. В опасную минуту вы теряете способность действовать хладнокровно и начинаете дергаться, как паяц на ниточке. И всегда у вас какая-то истерика. А этого нельзя.
Гемма опустила голову и ответила виновато:
— Я постараюсь взять себя в руки. Думаю, что это пройдет.
— Отлично! А на дорогу выпейте стакан хорошего вина. Это здорово бодрит. Ну, пока отдыхайте — я пойду довершать сегодняшние дела. В одиннадцать я зайду за вами, и мой кучер проводит вас на дорогу, — закончил Коста.
Он вышел и направился в свой кабинет во флигеле дворца.
Там он уселся за письменный стол и взял перо, но услыхал осторожный стук в дверь.
— Войдите, — сказал он с неудовольствием, откладывая перо.
