«15.11.41 г. Сегодня пеленг 348° дистанция 22–24 кабельтовых самолет противника при плохой видимости видел три всплеска бухте. Узнайте капитана буксира 13».
«Узнайте капитана буксира 13…» Мошенский мысленно повторил про себя эту фразу. Нет, это не те мины. Те вроде бы оттралили, подорвали. Вроде бы… На войне у каждого своя работа. Дело плавбатарейцев — засечь места падения парашютов с минами. Дело минеров — вовремя протралить и подорвать. Вовремя… Знать, там, на подходе к бухте Казачьей, кто-то вовремя не засек те сброшенные мины. Кто-то вовремя их не подорвал. А может, и тралил, старался подорвать, да мины-то магнитные, поставленные на определенное количество контактов. Скажем, на число «тринадцать»…
«Фу-ты, дьявольщина! Сдалось мне это число! — в сердцах подумал Мошенский. — Когда ты кончишься, наконец, 13 февраля 1942 года!» Взглянул на часы. Кончилось. Шел первый час ночи.
«Прощайте, дорогой верный «Дооб», Иващенко, Ефимов, Орлов и кто-то еще незнакомый, столько раз помогавший «Квадрату», и тогда, во время ноябрьского шторма, и много раз еще, когда вода и снаряды кончались… «Не скажет ни камень, ни крест, где легли…»
Сумерки. Снег. Нелетная погода. Похожие на ночных сторожей, нахохлились дежурные расчеты. Их, как всегда, два. На мостике крутят головами сигнальщики. Рядом с ними — дежурный по батарее лейтенант Даньшин. Отвернувшись от всех и вся, посасывает пустую трубку. Хочет быть самим собой, при собственных привычках, но в то же время не желает попадаться на глаза Середе или Мошенскому.
Скоро ужин. С минуты на минуту должен выскочить на верхнюю палубу, в белом колпаке и фартуке, Иван Кийко — спросить «добро» на ужин.
…В кубрике шумно. За столом собрались доминошники.
«Заходим «на лысого». — «Ходите, заходите…» — «Извольте бриться!» — «Изволим». — «О! Артиллерия главного калибра!» — «По хвосту его, по хвосту!»
Лейтенант Хигер сидит в застегнутом на все крючки и пуговицы кителе, выбритый, благоухающий тройным одеколоном. Его слабость: любит играть «при полном параде». Чуть откинувшись, снисходительно поглядывает на партнеров. Умение молниеносно оценить обстановку, быстро подсчитать очки дает Хигеру в игре большое преимущество. Если бы не его компаньон, добродушный, медлительный Иван Тягниверенко, то игра бы, наверное, утратила прелесть и интерес. Тягниверенко, простой смертный «козлятник», в конце игры допускает промах за промахом, и Хигер, вздыхая, кое-как умудряется свести игру к «трудовому козлу», высадить противников.
Проигравшие, два Алексея — Лебедев и Рютин, вылезают из-за стола нехотя. Освобождают для очередников насиженные банки-табуреты. Игра обещает быть интересной. Теперь Тягниверенко и Хигер вряд ли усидят. Против них садятся умы плавбатареи — «студенты». Бывшие студенты, конечно. Донец и Сиволап.
Донец — графист-вычислитель. Ему по самой должности положено быть сообразительным. Он в кругу «козлятников» самый серьезный соперник у Семена Хигера.
Двадцатилетний чернявый Дима Сиволап до призыва на флот учился на втором курсе Одесского института инженеров морского флота. И если домино действительно «не вторая игра после перетягивания каната», то именно сейчас, когда сели за стол «умы», это и выяснится.
Донец зашумел костяшками, стал размешивать домино. Весело спросил:
— Кто-то тут засиделся? Надо бы «на жирного» высадить!
— Да вам, ребята, сподручней «на лысого»!
Кто-то подначивал Донца, намекал на его залысины, но Донец — человек необидчивый.
— Если общество желает — могём и «на лысого»!
Хигер сдержанно улыбнулся. Тягниверенко большой, сильной ручищей подтянул к себе костяшки домино…
— Лейтенант Хигер! Хигер есть? — прокричал от дверей заглянувший в кубрик посыльный.
— Здесь! — отозвался Хигер.
— Вас к командиру!
В рубке Хигер застал «военный совет». Не было только Середы. Но вот и он вошел, преисполненный чего-то загадочного и, судя по выражению лица, хорошего. Хигер научился по внешним признакам определять настроение командира и комиссара… Даньшин, одетый по-штормовому, стоял в дверях. Он — само спокойствие и невозмутимость. Мошенский оглядел собравшихся. Сказал негромко, но голосом отнюдь не будничным, чуточку звенящим:
— Товарищи командиры, нам позвонили из штаба ОВРа. Контр-адмирал Фадеев приказал представить к правительственным наградам особо отличившихся бойцов и младших командиров плавбатареи. Такая новость, товарищи.
— Это мы мигом! — заверил Хигер. — Скольких человек от батареи подавать, товарищ командир?
— Укажите всех, кого считаете нужным, — ответил Мошенский. Одновременно с ним уточнил и комиссар:
— Но учтите — лучших из лучших!
— Когда представить список? — деловито спросил Даньшин.
— Через двадцать минут.
— После ужина, значит… — прикинул Даньшин.
— Нет, товарищ лейтенант. Я сказал, через двадцать минут, — твердо повторил Мошенский. Посоветовавшись со старшиной батареи Сиротовым, лейтенант Хигер составил список, принес его в рубку. Мошенского не было. Список взял Середа. Словно взвешивая тяжесть написанного, держал листок на весу, за уголок. Пробежал глазами фамилии. Укоризненно сказал:
— Лучших из лучших, товарищ Хигер! А вы половину своей батареи написали…
— Так ведь все воюют хорошо, товарищ комиссар! Середа насмешливо взглянул на Хигера — так смотрит мудрый учитель на нетерпеливого ученика. Устало произнес:
— Сократите вдвое.
В тоне не просьба — приказ. Хигер в сердцах хлопнул дверью рубки, успев на ходу выдохнуть: «Есть, вдвое!»
…Шумело невидимое в темноте море. Ветер не освежал разгоряченное лицо. Сократить вдвое! Легко сказать…
Мошенский аккуратно переписал фамилии представляемых к награждению старшин и краснофлотцев. Перед тем как позвонить в штаб, удалил из рубки всех, даже Афанасьева.
— Идите, товарищ Афанасьев, покурите минут десять-пятнадцать!
— Дак я ж не курю, товарищ командир! — удивился было старшина, но сообразил, сориентировался: — Есть, покурить на свежем воздухе!
Мошенский дозвонился в штаб, продиктовал фамилии: «Старшина 1-й статьи Самохвалов Виктор Ильич, старшина 2-й статьи Бойченко Михаил Сергеевич, краснофлотцы Биркин Минай Андреевич, Чумак Иван Фомич, Рицкий Тимофей Матвеевич, Лебедев Алексей Иванович…»
* * * ХРОНИКА Начальнику ОВРа контр-адмиралу тов. Фадееву Рапорт
3 марта 1942 г. в 12.19 по пеленгу 210° обнаружили самолет противника Хе-111, который шел курсом на аэродром на высоте 250 метров. Нами открыт огонь в 12.20 из орудий 76,2-мм калибра с дистанции 44,5 кабельтова способом «по штурмовику подвижными завесами».
Снаряды рвались нормально. Один снаряд разорвался около самолета. После шестого залпа самолет противника отвернул на обратный курс и пошел на снижение курсом в море. По пеленгу 240° самолет скрылся за береговой чертой.
В 12.45 с аэродрома сообщил политрук Филоненко, что самолет после нашего обстрела упал в море. Падение самолета видел начальник продснабжения аэродрома интендант 3-го ранга Огарев и другие командиры, находившиеся с ним.
Старший лейтенант Мошенский.
У «Квадрата» появилась своя шлюпка — четверка. Ее передали с затонувшего «Дооба», и боцман Бегасинский с двумя краснофлотцами довольно быстро привели ее в образцовый флотский порядок.
Работа была знакомая, милая сердцу. А еще спорилась она потому, что Мошенский пообещал Бегасинскому увольнение на берег, к семье, которая у мичмана по-прежнему жила в Севастополе…
Слово свое Мошенский сдержал.
Солнечным мартовским утром боцман Бегасинский возвращался на плавбатарею веселый и помолодевший. На веслах лихо сидел старшина Василий Платонов. Едва шлюпка причалила к трапу, как с бортов посыпались добродушные подначки и шутки:
— Товарищ мичман, вы прямо как адмирал, к парадному трапу причаливаете!
— Еще бы не адмирал — от жены едет.
Бегасинский поднялся на палубу, грузной уверенной походкой направился к мостику. Доложил Мошенскому о прибытии с берега без замечаний. И таким дорогим, довоенным повеяло от этого рапорта, что все стоявшие на мостике заулыбались.
— Дома все хорошо? — поинтересовался Мошенский.
— Нормально, товарищ командир.
— Не ожидали, наверное? — спросил комиссар.
— Какое там… Как снег на голову.
— Хорошо, боцман. Приступайте к своим обязанностям. — Мошенский дал понять, что разговор окончен.
Бегасинский козырнул и направился в баталерку, к Пузько. А по пути опять шутки:
— С прибытием, Александр Васильевич!
— Спасибо, Бесчастный.
