Я у Борькиных нар еще ни разу не был. Оказалось, что он живет в самом конце от входа в барак, на первом этаже сдвоенных нар. Тетя Фрося, высохшая до костей, лежала в косынке, ватнике и ботах с шерстяными носками. Открытые неморгающие глаза. Рядом лежало кашлем окровавленное полотенце. Борис потрогал ее бледные щеки и руки – они были холодные. Сердце не билось. Борис не заплакал. Видимо, он уже разучился плакать. Он молча наклонился, закрыл ее глаза, положил свою голову на грудь, обнял тетю Фросю за плечи и так постоял несколько минут. Тихо, как бы сам себе прошептал: «Я отомщу!»
Я стоял в оцепенении. Шел познакомиться с живой тетей, а оказался у мертвой. Но еще больше было мне неприятно, когда Борис деловито стал раздевать свою тетю. Сначала снял с головы шерстяную косынку – рассыпались красивые темные волосы. Потом стал снимать с нее ватник. Приподнял за спину левой рукой до положения полусидя, поочередно вытащил руки из рукавов, а потом выдернул и ватник из-под нее.
– Зачем ты ее раздеваешь? – поморщился я.
– У нас нет одеяла. Раньше ночью мы прижимались и согревали друг друга. Теперь ее ватник даст мне тепло, – он взял белое полотенце с пятнами крови, обмотал им стойку нар.
– А это зачем? – удивился я.
– Это сигнал для похоронной команды, что на нарах есть покойник, надо убрать, – пояснил Борис. – Теперь давай помянем душу ее творожком с кухни, который был ей предназначен.
Борис достал из кармана пергаментный пакетик. Развернул его, перочинным ножом разделил творожок на две части.
– Боря, можно я половинку своей доли отнесу сестренке? – спросил я с надеждой.
– Нет, Витя, нельзя. Начнутся расспросы, откуда взял. Нам не надо расспросов.
У Бориса откуда-то появились две чайные ложки. Мы молча съели творожок. Встали около тети Фроси. Борис вдруг перекрестился сам и перекрестил покойницу.
– Господи, прими ее в царство Божие. Она хороший человек. В годы войны заменила мне маму, – просил он у Бога.
***
Я вернулся домой, то есть к своим нарам, уже в сумерках. Все приготовили кружки, собрались идти в очередь за чаем.
– Ты где пропадал так долго? – с тревогой спросила бабушка. – Мама твоя заболела тифом, увезли ее в какой-то тифозный барак. Она так хотела проститься с тобой! Может, и не увидитесь больше.
– Типун тебе на язык, мама! Что ты каркаешь раньше времени? – одернула ее Оля. – Может быть, и поправится, Бог даст.
Меня словно холодной водой окатили. Только что с Борькиной тетей прощался, а здесь уже своя беда поджидала. Я раньше слышал, что тиф – очень опасная болезнь, многие от нее умирают. Значит, и в нашем бараке появился этот безглазый, безносый брат смерти по имени тиф.
Потянулись дни и недели в томительной безвестности и тревоге.
На другой день я рассказал Борису о тифе, о маме.
– Надо жить, надо терпеть. Может быть, наши немцев и дальше погонят, до нас дойдут.
– Я что подумал, Боря… Может быть, на нас беды посыпались потому, что мы у предателя картошку ели?
Борис привстал со скамейки, окинул меня оценивающим взглядом и назидательно сказал:
– Пускай все думают, что дядя Вася – предатель. Это даже хорошо. Только я и еще кому надо знаем, что ему можно верить. Этот разговор выкинь начисто из головы, если не хочешь познакомиться с иголками под ногтями. И хватит об этом, – продолжил Борис. – Сегодня после ужина я познакомлю тебя с учителем истории, который рассказывает всем желающим о различных приключениях путешественников и рыцарей. Так что приходи к печке, я встречу тебя.
После ужина Борис привел меня к нарам недалеко от печки. Там на третьем этаже было много свободного пространства и накидано с десяток брикетов прессованной соломы. Человек десять слушателей, в основном мальчишки и девчонки, уже сидели на брикетах. Мы с Борей поднялись к отдельно сидящему мужчине в серой куртке и белой рубашке с галстуком.
– Здравствуйте, это Витя, – отрекомендовал меня Борис.
Мужчина внимательно посмотрел на меня. Не сказав ни слова, кивком головы показал на свободный брикет. Мы с Борей сели.
– Что ж, давайте начнем нашу встречу, – сказал учитель четким, приятным голосом. – Сегодня я расскажу о Зигфриде, о кладе нибелунгов и битве с драконом. О красавице Кримхильде и других приключениях Зигфрида я расскажу в другие дни. Так что приходите слушать продолжение моих рассказов хоть каждый вечер.
– Итак, – начал он, – нидерландский король, отец Зигфрида, созвал тысячу доблестных рыцарей на широкий пир в честь посвящения сына в рыцари и в честь проводов его на битву с нибелунгами. Было зажарено пять сотен баранов, сотня быков, десять сотен гусей и угрей. Открыто двести бочек вина. Столы просто ломились от изысканной пищи. Со всех сторон слышались здравицы в честь благодетеля-короля и его славного сына. Зигфриду подарили непробиваемый щит и кольчугу, стальной шлем и вороного коня. А меч подарили такой острый, что он на лету разрубал подброшенную пушинку!
Учитель встал, опираясь левой рукой на трость, а правой ладошкой показал, как он разрубил бы такую пушинку. Потом успокоился, сел на свой брикет и продолжал:
– На заре, еще солнце не успело искупаться в Рейне, Зигфрид со своим отрядом рыцарей отправился в путь. Два короля воинственных нибелунгов ждали с ним встречи… Через две недели прискакал в Нидерланды гонец с радостной вестью: «Оба короля нибелунгов убиты, отряды воинов разбиты и просят Зигфрида стать их королем». Еще Зигфриду достался клад золота и драгоценностей, спрятанный нибелунгами в огромной пещере. Но вход в пещеру сторожит страшный дракон, которого еще надо победить. А шкура дракона такая крепкая, что от нее отскакивают и меч, и стрела, и копье. Только брюхо дракона имеет мягкую кожу. Но как заставить дракона лечь на спину или встать на задние лапы?! И Зигфрид придумал. Он вырыл узкий ров, устроился там со своим мечом и стал дразнить дракона. Рассерженный зверь пошел на человека на своих коротких лапах, накрыл своим телом ров, где тот лежал. А Зигфриду этого и надо было. Он воткнул свой меч прямо в сердце чудовища. Ров наполнился его кровью. Тогда Зигфрид столкнул дракона в сторону, скинул с себя всю одежду и обувь, искупался в драконьей крови. И не заметил, что между лопаток прилип к телу маленький липовый листок. Вся кожа воина ороговела, стала непробиваемой для стрелы, меча и копья. И только на месте листочка осталась незащищенная кожа, уязвимая для любого оружия…
Учитель встал, потянулся. Завороженные слушатели раскрыв рты сидели и ждали продолжения.
– Все на сегодня, хватит. Приходите завтра, продолжение следует, – усмехнулся он.
Кажется, что только-только он начал рассказ – и уже перерыв. На самом интересном месте. А Боря говорит, что он больше часа рассказывал. Мы попрощались с учителем и спустились на пол.
– Ну как тебе, понравилось? – спросил Боря.
– Не то слово! Я как будто побывал в другом мире! Так складно, так образно он говорил, будто я рядом стоял и одежду Зигфриду подавал, пока тот купался. Очень жаль, что не пришлось мне в школу ходить столько лет!
Мы распрощались с Борисом и разошлись по домам. «Боря обещал меня познакомить с учителем, а сам даже имени его не назвал, – думал я по дороге. – Словом единым с ним не обмолвились. Непонятно как-то».
От мамы никаких вестей. Занозой в сердце саднил вопрос: как она там? Чем ей можно помочь? Жива ли еще она? Ведь если умрет, то могут нам даже не сказать об этом. Увезут в общей куче покойников. «А я тут развлекаюсь, сказки слушаю», – вдруг устыдился я.
Красных повязок на стойках нар, то есть сигналов о том, что на нарах лежит больной тифом, с каждым днем становилось все больше и больше. Теперь больных никуда не увозили – оставляли здесь же болеть и умирать, так как тифозный барак давно был переполнен. Все больше больных лежат без сознания, и новая начальница Хильда не дает им ни баланды, ни чаю, ни хлеба. Лекарств – никаких. Если есть рядом родственники, то хоть воды принесут из бочки – попить и сделать холодный компресс.
На нашей стойке тоже появилась красная повязка. На третьем этаже, над нами, заболела девочка Тая. Все щебетала, капризничала – и вдруг замолчала. Ее кока Нина, стоя на коленях, негромко молилась вслух:
– Господи! Ты всемогущий, всевидящий! Зачем тебе моя девочка? Не отнимай ее у меня, Христом Богом прошу! Если уж надо тебе, так возьми кого-нибудь из немецких детишек!
Моя бабушка осторожно коснулась ее руки:
– Нина! Нина, послушай меня! Твоя Таечка жива еще. Не хорони ты ее раньше времени!
Нина оглянулась на бабушку непонимающим взглядом.
– Возьми кружку да миску, пошли в очередь за баландой, – уговаривала бабушка.
– Какая баланда?! Мне ничто в рот не полезет, пока Тая больна. Она же оставит меня сиротой, если…если… – и Нина расплакалась.
– Поплачь, поплачь, горемычная. Может быть, полегчает, – утешала бабушка.
