class="p1">Второй раз за пять месяцев. Полет Гагарина был совершен 12 апреля. Новый успех русских. Снова человек в космосе.
И подробный рассказ о полете. И мужественное родное лицо… Среди канонических изображений Богородицы…
Продолжая путешествие, мы остановились в большой деревне, неподалеку от Бордо.
Лопнула автобусная рессора. Требовалось вмешательство кузнеца. Мы нашли его на окраине деревни, большого, бородатого, добродушного, совсем традиционного французского кузнеца. Традиционный… с одной поправкой. Правую ногу ему заменял деревянный протез.
— Воспользуйся случаем, возьми у него интервью, — как всегда, подшучивали мои друзья. — Спроси у него, участвовал ли он в Сопротивлении?
Я был уверен, что кузнец участвовал в Сопротивлении. Я показал ему католическую газету, купленную в Бордо, и спросил, собирается ли он в Лурд «на исцеление» и знаком ли с древней историей взаимоотношений своего собрата по оружию и Богородицы трех колосьев.
Кузнец усмехнулся, небрежно скользнул взглядом по богородицам на первой полосе и одобрительно ткнул пальцем в портрет Титова.
Он не ответил мне на вопрос о Лурде.
— Титов!.. — сказал он восхищенно. — О… о… Титов…
— Вы уже знаете Титова? — спросил я.
— Весь мир знает Титова, — резко сказал кузнец. — Весь мир.
Он взял у меня газету, быстро пробежал глазами заголовки и, хитро прищурив совсем рыжие, как и борода, глаза свои, добавил, обведя пальцем портреты Богородицы и космонавта:
— Здесь — Успение… (Assomption), — и он ткнул пальцем в землю… — Вы это понимаете, мсье товарищ. А здесь — Вознесение (Ascencion).
Он весело, какими-то раскатами захохотал, подмигнул мне и поднял палец в высокое безоблачно-синее небо.
Когда я, много позже, рассказал об этом эпизоде Герману Степановичу Титову, космонавт усмехнулся и сказал:
— С боженькой мне пришлось особенно трудно в Соединенных Штатах. Благочестивые американцы задавали бесчисленные вопросы: встречались ли мы с богом на самом высшем, космическом уровне, и кто его сопровождал, и как выглядит все святое семейство… Жаль, что со мной не было этого вашего кузнеца. Он бы внес в это дело надлежащую ясность.
1
Всю ночь я читал книгу Пьера Дэкса «Убийца». События, описываемые в романе, помогали мне понять то, что происходило в эти суровые осенние дни тысяча девятьсот шестьдесят первого года в Париже.
Реакция пыталась вернуть себе все позиции, утраченные в первые годы освобождения. На арене опять появились французские фашисты, которые как открыто, так и замаскированно боролись против всяких демократических свобод, против народа. Все выше подымали голову петэновцы и коллаборационисты. Возникали связи между ними и деголлевцами, которые, казалось бы, боролись против них в годы Сопротивления.
Над всем этим миром подлецов в романе царил хитрый капиталист Кадус, благопристойный и респектабельный Кадус, который мог пойти на любую подлость, совершаемую, впрочем, не его руками, а при помощи наемных убийц.
А убийцы нужны. Для них развертывается новое поле деятельности. Им будут прощены все прошлые грехи, вся былая связь с фашистами, все преступления перед родиной.
«Мир этих людей, — писал Дэкс, — весь… состоял из подлецов, дергавших за веревочки более или менее опасных паяцев…»
Главный персонаж романа Даниэль Лавердон был одним из эсэсовских палачей. Это он убивал и уничтожал французов. Ему не удалось бежать вовремя. Он был присужден к тюремному заключению, как военный преступник. Но вот он вышел на свободу. И у старых своих хозяев, снова занявших свое место под солнцем, он потребовал своего куска добычи.
Да и им он нужен для всяких грязных дел. Впрочем, иногда он может и помешать. Слишком откровенные палачи должны еще находиться в тени.
«Бывают времена, — говорит один из этой компании шпиков и предателей, — когда убийцы не нужны. Больше того, они мешают. К сожалению, консервирование людей еще не освоено. Конечно, есть Индокитай, Марокко, Тунис — словом, колонии… Но во Франции пока для этого дела подходит только тюрьма…»
Пока… Очень хорошо это «пока»… А вот Лавердон считал, что это «пока» уже миновало, что он нужен не только в Индокитае, но и здесь, в Париже. Он готов к немедленным, активным действиям. Убийство — это его профессия…
Вчера мы проходили по улице Фобур Пуассоньер через несколько часов после того, как там взорвалась очередная бомба оасовцев. Кровь убитых и раненых еще не 170 была смыта с мостовой. Больше не было «пока». Убийцы, делавшие свое кровавое дело сначала во Вьетнаме, а потом в Алжире, уже понадобились в самом Париже.
Да, в Париже было неспокойно… Казалось, многие персонажи книги Дэкса во главе с Даниэлем Лавердоном снова призваны «под ружье» или, выражаясь по-современному, «под бомбы»… Они угрожали жизни всех честных патриотов Франции.
Утром, в гостинице, я перелистал свежие номера парижских газет. По утверждению весьма умеренной газеты «Монд», три четверти оасовцев — профессиональные убийцы, люди без родины, без чести, без совести…
Газеты изобиловали грозными и позорными сообщениями: «17 покушений за прошлую ночь в Париже», «20 покушений…», «21 взрыв в департаменте Сены за 24 часа». Похороны Камила Блана, мэра Эвиана, убитого оасовцами, превратились в массовую антифашистскую демонстрацию.
— Руководители ОАС, — гневно заявил в палате депутатов под свист и вой правых коммунист Фернан Гренье, — сознают свою слабость, свою изолированность от народа… Они рассчитывают на создаваемую ими обстановку в стране, обстановку террора… Они держат платных наемников… таких, как убийца Верилак (не прототип ли это Лавердона?), служивший в антибольшевистском легионе и присягнувший Гитлеру, когда французские патриоты падали под пулями нацистских карательных отрядов…
Да. В Париже было тревожно. Многочисленные ажаны ходили по Большим бульварам, подозрительно и зло вглядываясь в прохожих.
Я условился с Пьером Дэксом о встрече. Сегодня же, на улице Фобур Пуассоньер, в редакции еженедельника «Леттр франсез». Я уже давно переписывался с Дэксом, обменивался с ним книгами, многое знал о нем по рассказам Арагона и заочно полюбил его.
Дэкс принадлежал к тому поколению французских писателей, которые закалились в огне героической борьбы французского Сопротивления против немецкого фашизма.
Восемнадцатилетний юноша, участвовавший в первой антифашистской демонстрации парижской молодежи, вожак и знаменосец, был арестован осенью 1940 года немецкими оккупантами и брошен в фашистские застенки. Он прошел свои «университеты» в тюрьмах и лагерях, испытал все ужасы самого страшного лагеря в Маутхаузене, бежал из лагеря и боролся против фашизма с оружием в руках. Армия Сопротивления была продолжением «университетов» молодого коммуниста. Он кончил войну в звании подполковника вооруженных сил Сопротивления. Он стал писателем, другом и соратником Арагона, написал уже немало книг — повестей, романов и теоретических исследований…
…Он оказался именно таким, каким
