В конце обеда, когда они взяли по сигарете и закурили (остаток пачки пошел на то, чтобы задобрить официанта и добыть еще бутылку вина), Луиджи начал говорить о своей матери, о том, какой удар нанесло ей известие о страшной бойне в Ардеатинских пещерах, о том, как она помогала преследуемым римским евреям, но он ни разу даже намеком не упомянул о Сандре. Было ли это умышленно? Свидетельствовало ли это умолчание об их полном отчуждении? Или оно означало что-то другое?
Случай, происшедший вскоре, еще больше встревожил Сент-Роза, так что у него закололо сердце. При выезде из города небольшое эсэсовское подразделение проверяло редкие гражданские машины, ехавшие к Сульмоне и фронтовой полосе. Они обыскали «фиат» с тупой тщательностью, ощупали сиденья, проверили все, вплоть до шасси. Столь же тщательно унтер-офицер, командир подразделения, проверил документы и лично перерыл багаж. Он начал с вещевого мешка Сент-Роза, в котором лежало немного белья и кое-какие туалетные принадлежности, в том числе допотопная бритва с весьма впечатляющим лезвием — подарок Джакомо. Затем унтер-офицер взялся за туго набитый чемодан Луиджи. Все шло хорошо до тех пор, пока он не увидел кожаный портфель Луиджи и не потребовал его открыть. Луиджи возразил, сказав, что там нет ничего, кроме служебных документов. Немец не обратил внимания на его слова, вытащил подряд все папки и тут же положил их обратно, оставив у себя в руках нечто вроде книги в кожаной обложке. Сент-Роз заметил, что Луиджи заволновался, и начал опасаться, как бы тот не сорвался. Однако это была не книга, а небольшой альбом с фотографиями, переложенными листами прозрачной бумаги. Все это были фотографии Сандры. На одной из них она была снята в профиль, лицо было ярко освещено, а взгляд чист и безмятежен — как видно, ее фотографировали в тот редкий момент, когда она находилась в ровном и добром настроении, — Сент-Розу были знакомы эти редкие случаи. Унтер-офицер холодно сунул альбом в портфель и отдал его Луиджи. Сент-Роз, который приблизился было, опасаясь, как бы не произошло неприятности, быстро отошел, и все его мысли разлетелись, как внезапно вспорхнувшие птицы.
Они поехали дальше и, словно сговорившись, молчали до самой Сульмоны. При въезде их ожидала еще одна проверка, у поста итальянских карабинеров, которая обошлась без осложнений. Проспект Овидия и чудесный дворец Аннунциаты. Не останавливаясь — повсюду прохаживались патрули, — они выехали через Неаполитанские ворота, и с этого момента все ориентиры, указанные Лукой, начали появляться один за другим. В конце проселочной дороги у подножия холма, покрытого виноградниками, стоял дом, который они искали, — ничем не примечательный дом с огромным, обращенным в сторону шоссе плакатом-рекламой аперитива (об этом тоже упоминал Лука). Из трубы над крышей струился дымок. Не показываясь на улице, яростно залаяли собаки. Наверное, они были на привязи или взаперти. Оставив Луиджи в машине, Сент-Роз пересек двор, завернул за угол и направился к застекленной двери, за которой, как он заметил, двигались занавески. Дверь открылась прежде, чем он ее коснулся. Человеку, спросившему, кто ему нужен, он ответил, что ищет некоего Франко Пьятелли.
— Это я.
— Я от Луки.
— Знаю.
— Вы меня ожидали?
— Я и есть Лука.
Сент-Роз протянул ему руку и сказал, что он вполне соответствует описанию, которое дал ему Филанджери.
— А вы соответствуете тому описанию, которое дал мне Бургуэн.
Оба засмеялись, и Сент-Роз в нескольких словах рассказал о том, как они с Луиджи добирались из Рима.
— А почему же он остался? Сходите за ним!
Сент-Роз опять завернул за дом и направился к «фиату», стоявшему у входа, но, к его великому удивлению, машина уже шла в направлении Сульмоны. Солнце играло на ее заднем стекле, а выхлопные газы создавали легкое синее облачко. Что означал этот отъезд? Встревоженный Сент-Роз вернулся к Луке, который стоял у порога и поглаживал двух огромных псов, чтобы успокоить их.
— Да, это странно, — сказал он. — Но может, он не любит выслушивать благодарности. Многим добрым людям это бывает неприятно.
Сент-Розу показалось, что эта фраза прозвучала с некоторой иронией.
— Вас это как будто задело, — продолжал Лука. — Разве самое важное не в том, что вы сюда добрались?
Действительно так. И все же радость от того, что первый этап пройден благополучно, была омрачена странным поведением Луиджи, вызывавшим у Сент-Роза беспокойные мысли. Лука ввел его в комнату, потолок которой пересекали большие деревянные балки. Здесь блестели медные кастрюли, на столе, покрытом клеенкой, стоял глиняный кувшин, чашки, расписанные цветами, какая-то деревянная утварь — все очень простое, обычное, плод человеческого труда. Сент-Роз понимал, что мог бы опьянеть от счастья, но его душевная подавленность была сильнее. Обе собаки, сидевшие у порога, не переставали рычать и следили за ним своими красными глазами.
Вечером маркиза и Сандра долго сидели у камина. Два часа назад Луиджи позвонил из Л’Акуилы и в разговоре употребил условную формулу, означавшую, что поездка прошла успешно. Сандра пребывала в каком-то оцепенении, почти не слушала свекровь, пока та не начала говорить о Сент-Розе, восхищаясь его сердечностью. (Вряд ли можно было предположить, что маркиза что-то подозревает.) Сандра жаловалась на бессонницу, и маркиза пообещала прислать с Софией таблетки, которые выписал ей доктор Марко, когда она болела. Старуха встала, оперлась на палку, повернулась лицом к огню, безжалостно осветившему ее набеленное лицо, кроваво подкрашенный рот, веки, усыпанные блестками.
— Пойду помолюсь за Жака, — сказала маркиза. — Ему еще предстоят тяжелые испытания.
И она стала медленно подниматься по лестнице, теряя в этом сумраке все краски, кроме белой и черной. Казалось, сейчас она войдет в одну из больших барочных рам там, в галерее, и останется в ней навечно со своей саркастической улыбкой и застывшим взглядом.
Шел дождь, и Сандра внимательно прислушивалась к шороху дождевых капель на маленькой площади, словно за окном кто-то ходил взад и вперед на цыпочках и искал, как пройти. С ней уже случались такие галлюцинации. После смерти дочки. Те же быстрые шаги, едва касавшиеся земли, она слышала и тогда, хотя вокруг никого не было. Вначале она оборачивалась назад с трепещущим сердцем. А затем продолжала идти, ожидая, когда шаги послышатся рядом. Однажды между шелестящими от ветра деревьями в безлюдной аллее на вилле Боргезе она вдруг повернулась с безумным криком: «Дорогая моя, дорогая!»
Позднее София спустилась от маркизы и пожелала Сандре спокойной ночи. Сандра еще немного посидела в кресле, затем разбросала угли в камине, потушила свет в гостиной и отправилась к себе в комнату, где сразу же почувствовала себя пленницей. В доме воцарилась гробовая тишина. Иногда издалека чей-то голос кричал: «Свет!» — и крик этот вонзался в сознание Сандры, будоража его, как луч света будоражит ночью гладь озера. Не обращая внимания на холод, сводивший ей ноги, Сандра сбросила домашние туфли и, застыв в сонной неподвижности, босиком стояла на ледяных плитках. Она друг увидела себя в зеркальном шкафу и вздрогнула: «Пора ложиться, я простужусь», но поняла, что любое движение бессмысленно, и обвела глазами комнату — широкую кровать, покрытую парчовым покрывалом, картины, свадебную фотографию, красивые настенные часы XVII века, которые давно уже стояли, альбомы по искусству, которые собирал Луиджи. Присутствия Луиджи в этой комнате, пожалуй, не ощущалось, и на Сент-Роза Сандра уже не сердилась. Исчезло возмущение, подтачивавшее ее в течение последних дней, место его заняла ирония, позволявшая взглянуть на себя со стороны и не дававшая возможности себя жалеть. Тем не менее вспоминалось, как накануне она долго смотрела на черную машину, увозившую Сент-Роза и Луиджи, и как шофер из министерства, их сообщник, помогал им перед отъездом. Еще она вспомнила, что провожала их без особого волнения, будто уезжали чужие ей люди, и чувство покинутости, которое она испытывала, не имеет к ним никакого отношения.
Сандра еще не ложилась, но всю ее пронизывал холод, шедший от плиток пола, и она села на ручку кресла, зарыв ноги в ковер. Отсюда она все еще видела себя в зеркале. Да, этот призрак с мутным взглядом и горькой усмешкой — она, и Сандра вновь вздрогнула. «Дело не в том, что все кончено, — думала она, — главное — знать, как жить в пустоте, ведь у меня больше ничего не осталось». Мысли роились у нее в мозгу, держали в плену, уводили в тупик, далекий от реальной жизни. «Я больна, должно быть, у меня жар». Она вспомнила, что уже находилась в таком состоянии, когда ощущение времени утрачено. Образ Сент-Роза уже не имел власти над ее чувствами, не поднимал в ней той светлой волны, которая прежде придавала ей силы. Но как могла она так себя обмануть? Ну и холод! Весь город точно вымер, и только возглас «Свет!» пролетал над ней, как большая белая птица. На этот раз Сандра, даже не сбросив халата, забыв о гимнастике и ночном туалете, скользнула под одеяло. Но, погасив свет, она не могла перенести темноты и, стуча от озноба зубами, снова села, зажгла лампу и обнаружила, что все предметы в комнате кажутся ей чужими. Часы в доме пробили одиннадцать. Или двенадцать? Она не считала. Выходит, что такую женщину, как она, вроде бы неглупую, обманул мираж. Было над чем посмеяться. Старые часы на комоде, как всегда, показывали четыре часа, точнее — четыре часа двенадцать минут, и их белый глаз, казалось, наблюдал за ней. Спать. Она хотела уснуть, но как заставить себя погасить свет? А свет мешал ей, выводил из оцепенения, в котором она находилась. И ни единой сигареты. Она давно не выходила из дому, чтобы раздобыть их. Особенно ей не хватало «грифа». Сандра встала, принялась бродить взад и вперед по комнате с таким чувством, словно она топчет собственное сердце. «Как я могла так обмануться?» И в то же время она понимала, что этот мучивший ее вопрос не был столь важен, что главное заключалось в другом. Главным было растущее безразличие ко всему, овладевшее ею с тех пор, как на нее обрушились ярость и упреки Сент-Роза. Разве он не понимал, что она поддалась страху тут же потерять его? «Еще мгновенье, палач!» Ирония тоже может стать прибежищем. В зеркале шкафа она увидела осунувшееся, бесплотное лицо, следствие недавних бессонниц, спутанные волосы, бледные губы. По комнате плыл слабый запах камфары, которую маркиза заставляла Луиджи носить с собой против тифа, и этот запах казался запахом ее души, медленно разлагавшейся и распадавшейся на мелкие осколки. Никогда уже она не составит из этих обломков что-то единое, гармоничное. Она внимательней присмотрелась к себе. После разговора с Сент-Розом Сандра перестала следить за своей внешностью, и вот результат — сухая кожа, помятые веки. Конечно, она быстро изменилась, хотя по-прежнему прекрасны были ее глаза. Еще недавно в любовном пылу мужчины шептали ей слова восхищения, но теперь все это становилось уже безразличным. Она чувствовала себя душевно опустошенной, беззащитной, стареющей. Сколько лет было бы сегодня ее дочке? Да-да, восемнадцать! При этой мысли у нее пробежал мороз по коже. Сандра подумала, что с таблеткой снотворного она бы уснула, но маркиза забыла передать ей с Софией свое лекарство, а сама она об этом не позаботилась.
