Ее сын, рядовой Российской Армии Ермишин Дмитрий Николаевич, попал в плен к боевикам, выполняя почетную обязанность и конституционный долг каждого совершеннолетнего гражданина Российской Федерации мужского пола не нашедшего достаточно денег чтобы подкупить военкома, врачебную комиссию или ректора в дающем отсрочку институте. Учитывая дешевизну царившую в сфере принимающей взятки, а также большое количество и разнообразие ведущих к вожделенной отсрочке путей, таких как рядовой Ермишин оказалось совсем немного и были они как раз тем, не самого лучшего качества человеческим материалом, что по скудоумию, неумелости или бедности отмазаться не сумел. А потому Дмитрий Николаевич оказался в этих диких горах, где и выполнял вышеозначенный долг. Плохо ли хорошо он это делал, осталось неизвестным, известным был лишь один непреложный факт: примерно три месяца назад, рядовой Ермишин в составе охраны снабженческой колонны 231 мотострелкового полка, везшей продукты на дальний блок-пост попал в устроенную воинами ислама засаду. В результате грамотных действий последних и практически полной необученности защитников колонны федеральные силы потеряли БТР сопровождения, два бортовых „Урала“ и взвод бойцов срочников, одиннадцать из которых были найдены на месте с перерезанными глотками, а еще восемь бесследно исчезли, видимо были уведены „чехами“ в качестве носильщиков — продуктов им в руки попало достаточно много, самим переть на горбу не резон. Среди пропавших без вести числился и рядовой Ермишин. Однако в противовес остальным своим товарищам совсем бесследно он не пропал — не прошло и месяца как его уже оплакавшие сына родители получили самое обычное пришедшее по почте письмо, в котором без вести пропавший сообщал, что находится в чеченском плену, из которого будет немедленно освобожден, если родители уплатят чеченскому народу компенсацию за те беды и разрушения, что он за без малого два месяца своей службы в составе оккупационных войск успел нанести независимой Ичкерии. Компенсация выражалась в довольно скромной для таких случаев сумме в сто тысяч, разумеется, долларов, на деревянные неконвертируемые рубли восстановить все то, что умудрился разрушить рядовой Ермишин, видимо, не представлялось возможным. Ну просто монстр какой-то, ишь, сколько всего наломать успел! Для семьи, где и отец, и мать были простыми учителями в обычной средней школе, несмотря на все модные поветрия не удосужившейся даже переименоваться в гимназию такая сумма была астрономически нереальной. Даже если продать квартиру, ржавую „копейку“ и маленький бетонный гараж в не престижном гаражном кооперативе, даже если обойти всех друзей и знакомых и занять у них все их сбережения, даже если взять кредит в банке, под самые сумасшедшие проценты…
Не стоит думать, что захватившие Диму Ермишина чеченские боевики были настолько тупы и жестоки, чтобы глумиться над его несчастными родителями, требуя за освобождение сына заведомо непомерную для них сумму денег. На самом деле косвенно в выдвинутом требовании был виноват сам плененный солдат. Дима изначально выгодно отличался живостью ума и сообразительностью от серой массы своих призванных под армейские знамена сверстников, как-никак давала о себе знать общая интеллигентность семьи. Он и в институт-то не поступил не по глупости и отсутствию необходимых знаний, здесь уж родители-учителя постарались, подготовили по всем предметам, да и с медалью по окончании школы подсуетились. Завалился на экзаменах Дима скорее из-за завышенного уровня притязаний, очень уж ему хотелось учиться в престижном МГИМО, очень уж не хотел он жить теми же серыми и полуголодными буднями, что жили родители. Скромно учительствовать за нищенскую зарплату решительно не хотелось, а хотелось захватывающих приключений, экзотических стран и огромных денег. Все это обещал элитный столичный ВУЗ, вот только попасть туда оказалось не так просто, и провинциальных медалистов съехалось со всей страны, пруд пруди. Короче, срезался Дима, не набрал проходного балла, но настолько был уверен в себе, что заранее ни в какой другой ВУЗ документов не подал, а после провала в МГИМО переиграть уже не успел. И автоматически, не прошло и нескольких месяцев, превратился из просто Димы в рядового Ермишина, по военной специальности гранатометчика. Однако немалый объем знаний и подвижный, сметливый ум от этого никуда не делись.
Вот они и проявились в полной мере в плену. В первый момент, когда страшные бородатые „чехи“ окружили беспомощно замерших подле брошенного оружия солдат, он впал в ступор и ничего не ощущал кроме всепоглощающего ужаса перед этими гыркающими на своем по-волчьи рычащем языке, весело смеющимися, когда его товарищам ловко, будто предназначенным на закланье баранам, режут горло, людьми. Ему повезло, его не убили на месте — „чехам“ были нужны носильщики. А потом был длинный переход, банда спешила укрыться от преследования в непроходимых горных теснинах, шли быстро, почти бежали. Тяжело нагруженные солдаты едва выдерживали темп заданный привычными к ходьбе по горам боевиками к тому же шедшими практически налегке. Уже на третий день они начали выдыхаться, падающих от усталости пленников боевики жестоко избивали, заставляя двигаться дальше, заставляя держать темп. Когда побои не помогали и обессилевшие пацаны уже не могли подняться даже под градом болезненных ударов, их молча и деловито убивали, быстро и аккуратно перерезая горло, поклажу убитых навьючивали на остальных. До спасительного забытого богом и людьми аула расположенного высоко в горах дошли лишь трое носильщиков. Здесь банда остановилась, здесь было безопасно, федералы сюда добраться не могли, да и нечего им было делать в этом маленьком в десяток дворов селенье.
За время пути Дима успел присмотреться к своим пленителям, изучить их привычки, подметить полную наивность во многих житейских вопросах, вспомнить шепотом передававшиеся из уст в уста в ПВД рассказы о попадавших в подобные ситуации бойцах их полка и наметил для себя план спасения, который впоследствии действительно принес свои плоды.
О выживших пленниках вспомнили на третий день после прихода в аул. Все это время трое солдат провели в глубокой яме, куда им раз в день опускали кувшин с водой, еды не было совсем. Старослужащий ефрейтор рассказал желторотым „чижам“ для чего чехи используют вот такие вот с изогнутым носиком кувшины, ими самими называемые „жопными“. Но никакое отвращение к подобной посуде не могло пересилить жажду, воду из кувшина все равно пили. Утром третьего дня в яму заглянул бородатый чех и, весело улыбаясь, скинул вниз веревку с узлами, потом, ткнув пальцем в ефрейтора, поманил его наверх. Ефрейтор смертельно побледнел, но, решительно закусив губу, ухватился за веревку. Назад он не вернулся. Спустя примерно час тот же самый чех вновь скинул вниз веревку и знаком показал, что пришла очередь Димы. Солдат почувствовал, как противно затряслись у него поджилки, а в животе заворочался холодный комок, он уже почти любил свою яму и готов был провести в ней остаток жизни, лишь бы не идти туда, куда его настойчиво звал бородач. Но идти пришлось.
Дорога не заняла слишком много времени. Щурясь от яркого солнца, он, понукаемый конвоиром, прошел по единственной улочке аула, исподлобья разглядывая столпившихся около домов одетых в черные глухие платья женщин и орущих и галдящих чумазых детей. Некоторые из них, особенно мальчишки постарше провожали его красноречивым жестом, проводя ладонью по горлу, черные выпуклые бусинки глаз горели ненавистью. Путь закончился в одном из дворов за металлическими крашенными в зеленый цвет воротами. Двор был плотно набит одетыми в камуфляжную форму бородачами, в которых он с большим трудом узнал своих недавних спутников. Из грязных пропахших потом и порохом оборванцев они превратились в настоящих военных франтов, одетых в чистый и выглаженный камуфляж, украшенных расшитыми золотом арабской вязи зелеными повязками и яркими в дорогих инкрустированных серебром ножнах кинжалами. Посреди двора в плетенном из соломы кресле-качалке восседал командир, молодой с веселыми голубыми глазами, что довольно не типично для чеченца. Дима помнил, что командира зовут Саламбек. А чуть правее командира лежал ефрейтор, лежал неподвижно и как-то неловко, а в натекшей из-под него черно-красной луже никак не желавшей впитываться в землю, вовсю копошились огромные зеленые мухи. Дима вздрогнул было и отшатнулся назад, но приведший его бородач сильно толкнул его вперед, так что обессилевший пленник рухнул на колени прямо перед командирским креслом. Боевики весело захохотали.
— Как зовут? — улыбаясь, спросил командир, по-русски он говорил чисто, без акцента.
— Рядовой Ермишин, — еле выдавил из враз пересохшего горла Дима.
— Нет, — усмехнулся командир. — Имя, имя твое как?
