Консьержка с торжествующей улыбкой прислоняется к стене. Ее маленькие крысиные глазки светятся радостью. Несмотря на воздушные налеты, огонь и смерть,_ она связалась с полицейскими вермахта; при охоте на людей они действуют быстро.
Мускулистый штабс-фельдфебель со значком охотников за головами вежливо подносит руку к краю каски.
— Документы, — холодно улыбается он, требовательно протягивая руку.
Менкель беззаботно пожимает плечами.
— У меня нет документов, — спокойно говорит он и опускает руку в карман за пистолетом. К своему ужасу, пистолет он забыл.
Штабс-фельдфебель спокойно улыбается. Он не первый раз встречает человека без документов.
— Когда он поднимался, на нем была офицерская форма, — взволнованно бормочет консьержка.
— Поднимался? — переспрашивает штабс-фельдфебель, не глядя на нее. Ему хочется дать ей пинка. Сильного. Не потому, что ему жалко Менкеля, но она внушает ему отвращение.
— К Петерс, на второй этаж, — пищит она, стараясь услужить. — Там уже давно происходит что-то странное. Она высокомерная буржуазная сука. Никогда не поздоровается, как подобает настоящим национал-социалистам!
— Второй этаж, Петерс, — говорит штабс-фельдфебель и начинает грузно подниматься по лестнице.
— Нет, — протестует Менкель пронзительным голосом. — Она лжет! Я ни к кому не заходил! И не был в форме!
— Ах, не был, подлый изменник народа?! — яростно вопит консьержка.
— Пошли, — вежливо говорит штабс-фельдфебель, ведя Менкеля за руку.
Кованые сапоги громко топают по лестнице. Ступени скрипят. Люди за запертыми дверями испуганно прислушиваются. Все знают, что означают эти шаг и.
— Это был второй этаж, — торжествующим голосом хвастается консьержка. — Я увидела на панели, когда он позвонил в дверь.
Штабс-фельдфебель стучит в дверь, это сильный, властный стук, какой могут производить только полицейские при диктатуре.
— Именем фюрера, откройте!
Он стучит снова. На сей раз сильнее.
— Кто там? — спрашивает фрау Петерс из-за двери.
— Полиция вермахта! Немедленно открывайте!
Звякает цепочка. Дверь приоткрывается.
— Фрау Петерс? — спрашивает штабс-фельдфебель, поднося руку к краю каски. Он вежлив и официален, но крайне холоден. Арест людей стал для него обыденным делом.
Она кивает, понимая, что все кончено.
— Знаете этого господина?
Она кивает снова.
— Где военная форма? — спрашивает он и отталкивает ее от двери.
— В кухонном шкафу, — хрипло отвечает она.
Он указывает подбородком одному из своих людей, и форма вскоре найдена.
Штабс-фельдфебель издает протяжный, понимающий свист, когда видит офицерскую форму и желтую кобуру. С волчьей улыбкой смотрит на Менкеля.
— На вас была эта форма?
— Да.
— Она ваша?
— Нет.
— Где взяли ее?
— Снял с мертвого гауптмана.
— Вижу, что не с оберста! — Штабс-фельдфебель достает из кобуры пистолет, вынимает обойму и пересчитывает патроны. Их там пять. Недостает двух. Он нюхает дуло и, приподняв брови, снова смотрит на Менкеля. — Из него недавно стреляли! Вы застрелили гауптмана, так ведь?
На запястьях Менкеля защелкиваются наручники. Стальные браслеты врезаются в плоть.
— А с виду такой симпатичный, славный человек, — усмехается один из «ищеек», — только убийце не нужно выглядеть чудовищем Франкенштейна[89]!
— Убил офицера! — говорит другой. — Тяжкое преступление! И забрал его пистолет! Черт возьми! Вы за это поплатитесь головой! Можете быть уверены!
— Ошибаетесь, я никого не убивал, — протестует в ужасе Менкель… — Когда я его обнаружил, он был убит взрывом бомбы.
— Смотрите-ка, — ухмыляется штабс-фельдфебель. — Убит взрывом бомбы! В таких случаях от человека, как правило, мало что остается. Но, само собой, могут происходить необычные вещи! Форма, видимо, лежала аккуратно сложенной рядом с изуродованным телом, а герр гауптман практиковался в стрельбе, перед тем как бомба упала ему на голову? Это могло бы послужить объяснением отсутствия двух патронов. Теперь скажите откровенно, вы считаете нас простачками? Кто вы? Еврей, коммунист, дезертир? Выкладывайте! Спойте, пожалуйста, небольшую песенку! Все равно скоро запоете, так почему бы не избавить нас от трудов? Голову вам все равно отрубят! Лучше уж свыкайтесь с этой мыслью!
— Я гауптман медицинской службы Альберт Менкель, сто двадцать шестая пехотная дивизия.
— Так-так, — отвечает штабс-фельдфебель с сильной иронией, — почему не генерал? Странный вы тип. Немецкий офицер медицинской службы в здравом уме не станет расхаживать в краденой форме. Зачем, если есть своя? Что представляет собой форма офицера-медика?
— Я бежал из транспортной колонны заключенных, — признается Менкель, глядя мимо штабс-фельдфебеля. — Но даю вам слово, что фрау Петерс ничего об этом не знала. Я сказал ей, что нахожусь в отпуске.
— Оставьте, — усмехается штабс-фельдфебель. — Похоже, вы все-таки принимаете нас за простачков. — Поворачивается к фрау Петерс. — Мне хотелось бы узнать, в самом ли деле сюда приходят офицеры-отпускники и бросают свою форму в кухонный шкаф? Нет, в это никто не поверит. Вы тоже арестованы. Должен предупредить, что если попытаетесь бежать, мы откроем огонь.
— Мои дети, — шепчет фрау Петерс в ужасе.
— Нужно было раньше думать о них, — отвечает штабс-фельдфебель, доставая из кармана наручники. — Ваши браслеты, мадам, чтобы избежать всяких глупостей по пути. Пошли!
— Дети рождаются каждую минуту, — говорит один из «охотников за головами», ведя фрау Петерс за руку вниз по лестнице.
— Хайль Гитлер! — громко кричит консьержка и вскидывает руку в нацистском салюте.
Они едут к Шпрее, путь их освещают бесчисленные пожары. Сворачивают к большому серому зданию на Принц-Альбрехтштрассе, и арестованных поглощают подвалы.
В эту самую минуту наша перегруппированная часть поднимается на борт самолета «Юнкерс-52» в аэропорту Темпельхоф, чтобы лететь обратно в Финляндию.
Многие офицеры уверены, что их ждет смерть, и хотят продать свою жизнь как можно дороже.
Офицер по национал-социалистическому воспитанию Гитлеру. апрель 1944 г.
Из грязного окна бара Хейно Порта видит бегущего из банка финского капрала с пистолетом в одной руке и серой коробкой в другой. По пятам за ним следуют два солдата, появившиеся из вращающихся дверей. Они бегут по улице со всех ног.
— Как думаешь, поддельный чек? — с любопытством спрашивает Малыш.
— Что-то вроде этого, — задумчиво отвечает Порта. — Обычно из банка не выходят с пистолетом в руке!
— Черт возьми, ограбление! — радостно кричит Грегор и высовывается из двери, чтобы посмотреть, куда делись трое солдат с пистолетом и серой коробкой.
— Я знаю, где они, — говорит Малыш с лукавой улыбкой. — Пошли, спросим, что у них за добыча.
Троих солдат находят в нелегальном кабаке.
— Сколько мы получили с этого? — отеческим тоном спрашивает Порта, приставляя дуло «парабеллума» ко лбу ближайшего.
Капрал, здоровенный человек со злобным лицом, плюет на пол и спрашивает Порту, не надоела ли ему жизнь.
— Я спросил — сколько? — презрительным тоном повторяет Порта, спуская предохранитель.
— Мы еще не считали, — отвечает сержант, очень похожий на полевую мышь.
— Тогда давайте считать, — довольно усмехается Малыш и тянется к коробке. Какой интерес иметь деньги, если не знаешь суммы?
Крышка слетает с треском.
— Теперь все ясно, — хрипло кричит Грегор и подбрасывает в воздух пачку бумаг с изображением финского льва.
Похожий на мышь сержант валится грудью на стол, его душат рыдания. Здоровенный капрал разбивает три стула в щепки за неимением лучшего.
— Ну и дельцы! — говорит с язвительным смехом Порта. — Стянули облигации военного займа, которые даже еще не выпущены в обращение! А бумага такая жесткая, что не годится и на подтирки!
На другой день этих троих расстреливают в назидание всем остальным. Казнь происходит на плацу артиллерийских казарм. Преступников ставят к стене бани. Расстрел производит команда финских егерей. Они приехали на велосипедах и прислонили их к стене авторемонтной мастерской.
Поскольку Малышу всегда хотелось иметь велосипед, он крадет два, пока их владельцы расстреливают грабителей банка.
Мы долго пользовались этими велосипедами.
В канцелярии пятой роты в Титовке царит невыносимая скука.
Хайде временно назначили старшим писарем роты. Меня поставили разбирать личные дела. Кроме того, гауптфельдфебель Гофман использует меня в качестве посыльного. На раненую ногу мне больно ступать, но его это не беспокоит.
