— Идите к начальнику штаба.
Мне и в голову не пришло, что в этой развалюхе мог находиться начальник штаба такого знаменитого полка, и тут же по достоинству оценил маскировку.
— Если будет расспрашивать о том печальном событии в Глинье, расскажите все, как было,— предупредил меня Головачев.
— А разве ты не докладывал?
— Кратко. Подробно доложу комбату Москвину. Напишу объяснение. У нас принято говорить начистоту.
— Я думаю...
— Не обижайтесь, старший лейтенант, не поминайте лихом. Мне и без того ой как лихо!..
Мы попрощались. Жаль было лейтенанта, но еще больше — погибших товарищей.
По рассказам капитана Назарова и Александра Бикбаева я предполагал увидеть богатырскую личность — этакого партизанского вожака, в потертых, видавших виды полевых ремнях, увешанного трофейными пистолетами, а в маленькой, с одним окном комнатке, за кухонным столом сидел обыкновенный человек в защитной хлопчатобумажной гимнастерке, без всяких знаков различия, подпоясанный командирским ремнем. Простое, крестьянское, чуть продолговатое лицо со вздернутым носом, со спокойными глазами.
Я поздоровался, назвал последнюю должность и звание.
— Узлов,— ответил он и подал руку.— Садитесь, отдыхайте с дороги.
Я присел и начал свой рассказ, стараясь говорить как можно короче.
Он слушал меня терпеливо, внимательно, не перебивая ни одним словом. Своим спокойствием, скупыми жестами он напомнил мне полковника Бориса Ефимовича Жмурова.
— Крепко вам досталось, крепко,— проговорил Узлов, после того как я закончил свой беглый рассказ. И я с радостью почувствовал, как установилась внутренняя связь между ним и мною.
— Теперь у вас все позади. Ничего. Подлечим и отправим домой. Мы готовим к отправке большую группу раненых, которых нельзя здесь вылечить. Улетите и вы. Узлов написал записку. Подавая ее мне, сказал:
— Я вам покажу дорогу к госпиталю. Передадите это врачу Тимофею Федоровичу Левченко. Он вас устроит, прикрепит к санитару и зачислит на довольствие.
Я поблагодарил и сказал, что у меня есть конь, которого надо куда-то определить.
— Какой конь? Вы же сказали, что он пропал в Глинье?
— Это другой. Мне дали его в пятом батальоне.
— Молодцы ребята, что позаботились. Пойдемте, посмотрим вашего сивку-бурку.
Мы вышли из хаты. Солнце заливало верхушки деревьев вечерним светом. Полянка, где ютилась эта невзрачная избушка, выглядела в багровом отсвете как игрушечная. Оседланная Пчелка, последний, как я думал, мой ратный конек, мирно пощипывала у прясла нетоптаную, сочную травку.
— Добрая лошадка. Пригодится. Хорошо. Я распоряжусь. А вы ступайте. Тут недалеко.
Мы прошли с ним за избушку и остановились. Над лесом нависало чистое предосеннее небо.
— Немного пройдете полем, увидите часового, а скорее, он сам вас заметит, отдадите ему записку. Скоро ужин. Подкрепитесь и отдыхайте.
Кинув на плечи вещевой мешок, я направился вдоль лесной опушки краем поля, пытаясь представить себе госпиталь, глубоко зарытый в землю, потому что перед нашим приходом сюда недавно прилетали вражеские самолеты и бомбили Железенку.
Отойдя от избушки начальника штаба метров на пятьсот, я услышал звуки тарахтящих в лесу колес и учуял запах пищи, приправленной лавровым листом; потом в уши ударил раскатистый на вечерней зорьке хохот. Из кустов вышел часовой и перегородил винтовкой плотно утоптанную тропинку.
Я подал ему записку, и он пропустил меня вперед.
Лес жил шумно, многоголосо. Не успев собраться с мыслями, увидел под зеленой растопыренной елью задранные кверху оглобли, телегу, кибитку с порыжевшим верхом, в каких обычно наши казаки ходили на летние лагерные сборы. Поодаль, чуть ли не под каждым деревом стояло еще несколько таратаек. Это был госпиталь, разумно поставленный на колеса, подвижный, маневренный.
Возле одной из телег находилась группа разнообразно одетых бойцов. Многие были на костылях. Среди сидевших на чурбаках вокруг наспех сколоченного стола находился и доктор Левченко. На него мне указал молодой светловолосый парень в синем свитере с перебинтованной ногой.
— Пройдем в нашу приемную,— спрятав записку начальника штаба в карман гимнастерки, проговорил Левченко. Потрепав стоявшего рядом пятилетнего малыша в короткой синей курточке, добавил:— Ты, Юрка, побудь здесь. Я скоро вернусь.
— Хорошо, папа,— ответил Юрка. У него были темноватые курчавые волосы и широкий, как у отца, лоб.
— С вами сын? — спросил я по дороге.
— Да.
— И жена тоже?
— Нет,— сухо ответил врач. Я понял, что вопрос мой был не к месту. Война на каждом шагу сопровождалась трагедиями, и я необдуманно лез с расспросами.
Приемный пункт находился близко, около одной из телег. Стол, застланный белой простыней, стоял просто на вольном воздухе.
— Контрактура. Стопроцентный анкилоз. Поражен лучевой нерв,— осматривая мою правую руку, говорил Левченко.— Это всегда долго заживает. Если и можно что-то сделать с вашей рукой, то только на Большой земле. Туда вам надо.
— А им, Тимофей Федорович, разве не надо? — показывая на играющих, спросил я.— Сынишке вашему?
— Надо и им... Побудем пока на Малой. Немного осталось. Самолеты ждем. Паренька в синем свитере знаете? Ну, с которым разговаривали?
— Ну!..
— Сергей будет вашим напарником по телеге.
Он подвел меня к повозочному санитару, остроскулому, малорослому татарину в поношенном армейском бушлате.
— Принимай, Сабир, еще одного командира,— проговорил Левченко и отошел к играющим.
— Командир так командир. Обед сама будешь ходить или яво тебе таскать? — спросил Сабир, с явной неприязнью посматривая на мой вовсе не командирский вид. Его особенно раздражала фетровая шляпа.
— Могу и сам ходить.
— Латно. Ходи свой шляп... Ложка, котелок имеешь?
— Да, имею.
— Раз боевой такой шляп, се должна иметь! — Сабир смачно выругался по-татарски.
Я хотел было ответить ругателю, но сдержался. Решил пока не выдавать знания татарского языка.
— Ты же, Сабир, за моим обедом ходишь, вот и ему заодно станешь приносить,— вмешался в разговор мой напарник Сергей.
— Шляп сам хочет таскать, пускай таскает,— ответил Сабир. Но еду все-таки принес.
В полку был огромный табун рогатого скота, отбитого у гитлеровцев, которые на базе наших колхозов и совхозов завели так называемые общинные хозяйства. Общинными они назывались потому, что ими владели двое или трос чиновных боссов, на которых работали тысячи «восточных рабов».
Раненых скопилось в госпитале свыше ста тридцати человек — были и тяжелые, с ампутациями, с простреленными легкими, с глубоко засевшими осколками.
Несмотря на сложные во вражеском тылу условия, санитарная часть партизанского отряда работала успешно. Все лечебные и хирургические операции проводились своевременно и стерильно.
В госпитале был установлен свой, чисто лесной, распорядок. Все, кто мог самостоятельно передвигаться, после завтрака собирались на лужайку, где их уже поджидала добрая, всегда улыбающаяся Мария Ивановна Боровикова, инструктор Смоленского обкома партии. Сначала она знакомила нас с последней сводкой Совинформбюро о событиях на фронтах. Потом шла политинформация, затем зачитывались приказы по полку, которые необходимо было довести до всего личного состава.
В военной гимнастерке, с пистолетом на боку, Мария Ивановна читала вслух газеты и могла часами говорить о том, как трудятся для победы советские люди, что творится в большом, опаленном войной мире, почему союзники так долго не открывают второй фронт.
Лесные люди, томясь в госпитале, умели задавать вопросы и нуждались в толковых ответах.
Мария Ивановна была всегда желанным в госпитале человеком, и мы с нетерпением ее ждали, чтобы увидеть улыбку, послушать умную, спокойную речь.
В четырнадцать часов повара и санитарки привозили обед. Его готовили в ближайшей деревне Железенке. Обед приносил нам Сабир и отдавал котелки с разными оговорками.
Мы сначала посмеивались над его словесными вывертами, потом это стало нас раздражать.
— С блажью парень,— сказал однажды Сергей. После обеда, как в настоящем госпитале, полагался двухчасовой сон.
— Здравствуйте, новенький! Как себя чувствуете? Нравится вам у нас?
Рядом со мной стояла девушка, выше среднего роста, в синей курточке, свободно накинутой на плечи. Чистое, белое ее лицо было тронуто улыбкой.
— Спасибо. Все хорошо. Кибитки на двоих — это здорово! — ответил я.
— Вы с Сережей в одной повозке? Знаете, какой чудесный парень наш Сереженька! Вам повезло! А впрочем, у нас тут все ребята хорошие!..
С трудом, как-то неловко поправив распахнувшиеся полы курточки, она пошла навстречу подходившему доктору Левченко.
