— так же? — из-под лопатки у Ломатина вылетали искры. «Плохо дело…» — Саша хотел повернуть назад, но услышал голос Курочкина и прошел дальше.
— Товарищ младший лейтенант, о Крылове ничего не известно?
— Лагин? Нет, ничего. Как у вас земля?
— У нас кусты, нормальная. А у вас и дальше так?
— И дальше…
Саша повернул назад. В воздухе чуть-чуть посветлело, темнота разжижалась. Степь впереди дрогнула, сотни гранатных разрывов прогнали тишину. Батальон пошел в атаку. Нервно взлетали ракеты, огненные трассы сплелись в частую сеть. Вторая рота затихла, услышав в ночной пустыне голоса товарищей.
— Р-р-аа!..
Там, где атаковал батальон, множество дымных костров потянулось в темно-серое небо.
— Командиры взводов — к командиру роты! — понеслось по цепи.
Мимо торопливо прошли политрук Добрынин и помполита Писецкий.
Оба были возбуждены и поглядывали на костры, отмечавшие путь батальона.
Через несколько минут рота покинула рубеж и поспешила за адъютантом комиссара туда, где снова всколыхнулась степь и гранатные хлопки слились в глухую дробь.
Батальон шел вперед, не сделав ни шагу назад, и вторая рота вливалась в этот гром, а он раздвигался в стороны, захватывал ночной горизонт. Новые желто-черные костры устремились в бледное предутреннее небо, на фоне дымного пламени мелькали человеческие фигуры.
Роту встретил начальник штаба.
— Туда, на фланг!
Ботов развернул взводы:
— Гранаты к бою! Вперед!
Из леса одна за другой выруливали тяжелые машины, с них гроздьями сыпались солдаты, но вторая рота была уже рядом:
— Ура-а!..
Гитлеровцы увязли в гранатных разрывах, вторая рота сквозь дым прорвалась к машинам, разрывы передвинулись дальше, а у машин все смешалось, и потом, когда Саша Лагин заметил, что гитлеровцев больше не было и что он стоял возле перевернутого вверх колесами мотоцикла, его охватила жажда. Рядом с ним тяжело дыша, стоял Бурлак. Как они оказались вместе, никто из них не помнил.
Пошатываясь, подошел второй номер, протянул Саше снаряженный диск. Саша снял свой, пустой, и заменил его новым. Потом он видел, как Федя Бурлак пил из фляги и как по распахнутой груди у него текла струйка воды. Саша тоже пил захлебываясь, разливая воду.
— Сюда! — хрипло позвал лейтенант Королев.
Рота, увешанная оружием, тяжело зашагала вдоль опушки леса. Воздух был пропитан сладковатой пороховой гарью, а за деревьями кровенел восток.
Близился день. Батальон окапывался на опушке леса, пересекал поле, огибал овраг. В движениях бывших десантников не было суетливости. Здесь им предстояло принять бой, а они уже не были новичками.
* * *
Комиссар больше не тревожился за честь батальона: что бы ни случилось впредь, батальон останется боевой единицей Красной Армии, потому что свое назначение он оправдал. Множество гитлеровцев и их машин уже не дойдут до Дона, тысячи мин и снарядов не обрушатся на советских людей. Августовской ночью оккупантам не помогло их превосходство в танках, артиллерии и авиации, они не устояли против штыковой атаки десантников, которые еще вчера не знали своей подлинной силы,
К рнIРджр ^Iрвял0шиод, небо… — быть раненным: это преждевременный конец. Раненых перевязывали и укрывали в овраге, а больше им ничем нельзя было помочь. Смотреть на них было тяжелее, чем на убитых. Комиссар обошел всех и в каждом взгляде читал мольбу о помощи и молчаливое прощание. Он тоже не мог помочь им.
Из-за деревьев выглянуло пыльное солнце. Бойцы спали, часовые тяжело боролись со сном.
— Отдохни, комиссар, потом я, — предложил капитан Сливский.
— Наоборот: сначала ты.
— Хорошо. Полчаса. Нет, четверть часа.
— Я разбужу…
Через полчаса Сливского разбудила первая мина. Вслед за ней на позициях батальона выросли темные взбросы земли. Разрывы учащались, пыль и дым окутывали опушку леса, поле и овраг, а в небе будто прорвалась незримая оболочка, и сквозь воздушные бреши ринулась вниз гудящая, ревущая черная саранча. Земля раскалывалась от таранных ударов, но батальон выдержал этот натиск и снова атаковал и отбросил гитлеровцев. Когда же наступило затишье, по цепочке оставшихся в живых передали команду:
— Старший лейтенант Ботов — к начальнику штаба!
Капитана Сливского вынесли с поля, положили под деревом.
— Твоя очередь, Ботов. Выводи людей. Да, приказ. Батальон выполнил свою задачу…
Комиссара и начальника штаба похоронили рядом на опушке леса, но всех похоронить не было ни времени, ни сил. Новый комбат повел бойцов в глубь оврага. Там он дал им передышку — они тотчас повалились на землю. Они не обращали внимания на шум моторов, доносившийся из степи, и на «мессершмиттов», круживших над зарослями.
* * *
Саша Лагин отдался ощущению покоя. То, что он пережил, казалось теперь невероятным, невозможным еще раз, и он невольно вздрогнул, когда властный голос нарушил тишину:
— Санитары — ко мне!
Саша взглянул в сторону человека, потребовавшего к себе санитаров, и узнал старшину-санинструктора, который в Раменском выглядел тихим и мягким.
— Если на поле боя останется хоть один раненый, санитары будут расстреляны! — отчеканил тот же голос.
Несколько человек тяжело поднялись и, устало ступая, скрылись в кустах. Назад вернулись только двое. Они принесли тяжелораненого. Глаза у парня были широко открыты, в лице ни кровинки, кость ноги от щиколотки до колена обнажена и белела среди разорванных осколком мышц. Санитар влил ему в рот воды, раненый молча заплакал. Исполняя свой долг, санитары вынесли человека с поля боя, но больше ничем не могли ему помочь. Остальные санитары и санинструктор назад не вернулись. Тяжелораненый вскоре умер.
Батальонная колонна начала обратный путь — из вражеского окружения. Взводов больше не существовало, а от первой роты осталось всего восемь бойцов и один сержант.
Впереди, рядом с Ботовым, шли Лагин и Седой. Никто из них не знал, что и другими путями шли к Дону их товарищи.
3
В ОКРУЖЕНИИ УМИРАЮТ ПО-РАЗНОМУ
Окружение. Кто побывал в нем, тому не забыть его изнурительной тяжести. Оно давило на волю человека, истощало его силы и нервы. В окружении распадались привычные армейские связи, стирались границы частей и подразделений, и если не оказывалось твердого человека, способного на ходу организовать людей и упорно вести их к цели, то наступала стихийность, подвластная отчаянию и малодушию. Находясь под постоянной угрозой смерти и плена, мучимый голодом, усталостью и жаждой, окруженец или выдерживал испытание, или ломался как личность.
Достаточно было ему дрогнуть, и страх за собственную жизнь выбивал его из числа бойцов: плен для него тоже означал смерть — смерть личности…
Гитлеровцы не раз прочесывали заросли — лесистые овраги сокрыли в себе немало тайн. Уцелевшие продолжали путь, присоединялись к другим командирам, теряли их, находили снова или встречались
