Но Зигфрид уже подошёл к выходу и оттуда тихо посоветовал:
– Перечитайте письмо матери.
Зигфрид быстро шагал по ночным улицам и думал о том, что, пожалуй, был слишком осторожен. Сейчас он упрекал себя в душе за это. Чего удалось ему добиться за прошедшие пять месяцев при такой осторожности? Ничтожно мало. Он добросовестно выполнял рекомендации центра, оберегавшего его жизнь, тогда как удел разведчика – это риск.
Может ли служить оправданием то, что он никогда не готовил себя к такой деятельности? Оставшись рано без отца, после окончания школы пошёл работать на стройку, чтобы помочь матери и сестре. В институт поступил уже после того, как сестра Нина получила свидетельство об окончании бухгалтерских курсов и пошла работать.
Он поступил в архитектурный потому, что ему нравилось создавать дома. До диплома оставался год, когда началась война. Для него не было вопроса, как жить дальше, и он пошёл в военкомат. Там, среди офицеров, сидел один человек в штатском. Он внимательно разглядывал юношу, слушал, как тот отвечал на вопросы и настойчиво просил немедленно отправить его в действующую армию. Потом пригласил в другой кабинет, объяснил, как нужны сейчас в органах госбезопасности грамотные и надёжные люди, сказал, что это тоже фронт, только ещё более опасный. И он без раздумий согласился. Через полгода специальной учёбы уже пошёл на первое задание.
«Да, слишком короткой была подготовка», – думал Зигфрид. Но это тоже не оправдание. Сейчас каждый честный человек помогает стране выиграть войну, победить фашизм. Петрович, Анна, её отец, Василий… Они-то пошли вообще без подготовки. Каждый старался в меру своих возможностей, чтобы помочь ему в деле, которое стало для них самым главным в жизни. Анна и старый Вагнер уже поплатились за это, и он не вправе больше отсиживаться, осторожничать. По крайней мере, с Гуком надо быть более решительным.
Напротив дома Гука Зигфрид остановился, осмотрелся. Гук, наверное, до вечера ждал его в гестапо, а он решил прийти к нему домой, когда тот, возможно, уже и не ждёт его. На стук Гук открыл быстро, словно уже стоял у двери наготове. Он только что вышел из ванной в длинном махровом халате с большим полотенцем в руках.
– Вы по-прежнему предаётесь удовольствиям? – спросил Зигфрид. – Невзирая на явное приближение кончины нового порядка в городе?
– Покойников принято обмывать, – невесело и грубо пошутил Гук.
Он, казалось, совсем не удивился приходу Ларского. Гук был крайне серьёзен и сосредоточен. Зигфрид впервые видел его таким и не без основания полагал, что не последнюю роль здесь сыграло письмо его матери.
– Ничего нового добавить не могу, – мрачно заявил Гук.
– А что, не может пройти версия убийства из-за ревности? – спросил Зигфрид.
– Нашли дурака, – усмехнулся Гук. – Как же, поверит Фишер в эту версию!
– Кто знает…
– Уж я-то знаю! – зло выкрикнул Гук. – И нечего ко мне шляться!
– Я всё-таки приду, и вы мне скажете всё, вплоть до номера камеры и распорядка дня в тюрьме. А сейчас поговорим немного о другом.
Гук нервно передёрнул плечами и плюхнулся на диван, продолжая обтирать голову полотенцем. Зигфрид сел напротив на стуле, выждал небольшую паузу и спросил:
– А скажите, что сделали с тем сапожником, которого взяли в мастерской около рынка после бомбёжки?
Впервые за весь вечер Гук проявил хоть какой-то интерес:
– Вы его знали?
– Не думаю.
– Тогда зачем спрашиваете? – с усмешкой сказал Гук. – У него под одеждой была тельняшка. Так?
– Что с ним? – быстро спросил Зигфрид.
– В гестапо его доставили уже мёртвым, он пытался бежать, вот и пристрелили. Документов при нём не было, а он почему-то оказался в центре города в своей будке сразу после бомбёжки. Его взяли, чтобы выяснить, кто такой, а он попытался убежать. Но убежать ему не дали. Сами понимаете…
Зигфрид, наконец, узнал, что с Морозовым. Если, конечно, Гук говорил правду. Но сейчас ему не было резона лгать. Пожалуй, самое время задать и ещё один важный вопрос.
Зигфрид слегка наклонился над столом. Его лицо, необычайно серьёзное и сосредоточенное, сейчас хорошо освещалось лампой, и Гук отметил, что никогда ещё не видел Ларского столь решительным.
– Откуда у вас фотографии, которые вы предъявляли на допросе?
Гук опять усмехнулся:
– Вас, конечно, интересует только одна из них…
Он чуть помолчал и неожиданно выкрикнул:
– Майора Игнатова!
Зигфрид ничем не выдал своей настороженности, лишь слегка наклонил голову и повторил вопрос:
– Так откуда?
– Это вы лучше у Фишера спросите.
Зигфрид откинулся на спинку стула, попытался расслабиться. Хитёр Фишер! Порасставил своих людей повсюду. К нему и Анне относился с подозрением, подослал Антонину. «Но с фотографией Игнатова просчитался, не такой реакции ждал от меня», – думал Зигфрид.
Гук вдруг неизвестно почему стал словоохотливым:
– Фишер считал Игнатова руководителем оставшегося здесь подполья. Я так понял, что были какие-то сведения, чтобы предполагать это. Только и всего. Фишер приказал искать всюду его и сообщников.
– Ну что же, на сегодня хватит вопросов, – сказал Зигфрид в раздумье.
Его теперь сильно занимала мысль, почему Фишер выбрал фотографию Игнатова? Имеет ли какое-то отношение к этому Шкловский? Вообще, Евгений – очень странная фигура. Он много знал о жизни «Ларского», явно подозревал его в чём-то, намекал на тайную деятельность, но… Но, значит, не доносил никому, поскольку Ларского не трогали! И если бы не Фишер, Ларский и поныне мог бы быть спокоен. Видимо, напрасно сам он подозревал Шкловского в доносительстве. Ведь не было никакой реакции со стороны немецкого командования или гестапо на те сведения, которые Шкловский получал от Коха! Странно. Кто же он такой, этот Шкловский?
Зигфрид встал, подошёл к двери. Уже взявшись за ручку, остановился и, обернувшись, сказал:
– Вам придётся и дальше платить по «векселю»: Анна Вагнер должна быть на свободе. Я приду завтра вечером.
Он исподлобья смотрел на Гука немигающими глазами. Потом каким-то особенным движением, присущим только ему, быстро вскинул голову, и взгляд его стал немного снисходительным. Гук, поражённый этим движением, будто вдруг вспомнив нечто важное, смотрел на него широко открытыми глазами. Когда Зигфрид вышел, он всё повторял в памяти этот жест Ларского и его снисходительный взгляд. Он всё это уже видел. Не сейчас. Намного раньше. В какой-то другой жизни. В той жизни, где была мать!
Он сел на диван и некоторое время смотрел в одну точку. В памяти всплывали посёлки геологов на Украине, в Сибири, на Дальнем Востоке. С отцом они объездили почти всю страну. Но нет, всё не то… Потом он увидел речку в подмосковном городке и вспомнил её название – Истра. Припомнил и тот пятый класс, где учился почти год. Там все бегали на Истру рыбачить. Однажды позвали его с собой, а он ответил, что только дураки сидят с удочками по нескольку часов. Кто-то в ответ обозвал его дураком. А тот, что стоял напротив, чуть-чуть пригнув голову, вдруг вскинул её и окинул Виктора снисходительным взглядом.
Да, это он, сомнений быть не может! Только какой же он Ларский? И уж вовсе не Сергей. Короткий смешок вырвался из груди Гука. Он хотел подавить этот нелепый смех и не мог и скоро уже смеялся безудержно, истерично, всё время повторяя:
– Ах, какого я свалял дурака!
Внезапно он умолк и несколько секунд сидел в задумчивости. Мать сейчас там, недалеко от того городка и реки Истры. Гук старался представить её лицо, но оно почему-то расплывалось. Ясно он видел только глаза – большие, светлые, как вся её светлая душа. Гук застонал и обхватил голову руками.
В детстве он шалил редко, но провинности всё же за ним водились. Чаще всего из-за неосторожности. Например, разбитое мячом соседское окно или смятая грядка. Тогда вспыльчивый отец брался за ремень. Мать бросалась между ним и сыном, начинала доказывать, что вина её, это она не доглядела. Мать всегда его защищала, и он испытывал к ней нежную привязанность. До тех пор, пока жизнь не повернулась так круто. Он пытался вычеркнуть мать из памяти, как и всё, что было в прошлом. Это ему почти удалось. И вдруг письмо…
Гук подошёл к столу, постоял несколько секунд в раздумье, потом достал письмо матери, чиркнул спичкой и поджёг его. Придержал за кончик, пока листок не превратился в маленькую кучку пепла. Достал чистый лист, ручку и сел к столу.
В это время Зигфрид стоял за дверью, не решаясь спуститься – у входной двери были слышны шорохи, кто-то там возился. Он вышел от Гука в первом часу ночи, вроде все спали, и вдруг какая-то возня. Зигфриду не хотелось ни с кем здесь повстречаться, и он пережидал. Последний взгляд Гука показался ему странным, он никогда не видел у него такого открытого и удивлённого взгляда. Отметил также, что Гук не закрыл за ним дверь.
Зигфрид размышлял над этим минуты две-три и уже хотел сойти вниз, но шорохи возобновились, и он приостановился, стал прислушиваться, готовый в любой момент вернуться в комнату. Вот сейчас ему действительно нельзя рисковать, надо освободить Анну. Как он это сделает, пока не знал, но сделать должен.
