– Он единственный, кто покаялся в том, что совершил! – ответил гид. – О’кей? Пройдем в следующий зал!
На темной бархатной подставке – первый в мире карманный транзисторный приемник. Портативный транзисторный телевизор – экран с коробку из-под сигарет. Рядом – домашний видеотайп. Магнитофоны всех размеров и на любой вкус. Видеотелефон. Диктофоны. Стимуляторы сердца. Лазерная техника. Компьютеры.
Глеб медленно шел мимо экспонатов, тускнеющих холодным хромом и никелем. Он ничему не удивлялся. Он работал. Он досконально знал, что лежит в основе чуда, какие законы электроники и механики приводят в движение, вливают жизнь во все эти аппараты. И в то же время им владело чувство причастности ко всему, что он тут видит. Многое изведано, испробовано. Даже при беглом знакомстве с характеристиками всех этих макетов. Вот исполнение, ничего не скажешь, превосходное. Высший класс! Он отмечал, что в музее пока нет аппаратов, основанных на том, чем Глеб занимался в своем бюро… Любезный господин Хасигава, настоятельно советовавший беречь себя во имя прогресса, и не предполагал, как далеко зашла лаборатория КБ в своих экспериментах. И значительную роль в этом играл его, Глеба Казарцева, труд.
Да, надо возвращаться домой. И работать. Иногда до физической боли ощущается это желание работы. Точно жажда, точно голод.
Глеб покидал музей одним из последних.
Он шел к выходу. Высокий, в темном спортивном костюме, с небрежно перекинутой через плечо сумкой. Решительный, уверенный.
В малом зале уже выключили освещение. И где-то в неясном ряду тихих экспонатов размылись печальные черты летчика стратегической авиации.
– Тебе хочется попасть в Хиросиму?
– Если будет продолжаться в том же духе, я предпочел бы Нару или Киото, – Глеб размешивал соломинкой коктейль в высоком бокале. – В общем-то мы пока почти и не видели Японии.
– Не туристами же мы приехали. И на том спасибо: сколько нам показали! – Олсуфьев в который раз с надеждой оборачивался к экрану информатора службы движения аэропорта. – Видимо, на Хиросиме опять что-то произошло.
Они сидели в баре второго этажа токийского аэропорта в ожидании рейса на Хиросиму. А рейс все откладывался по метеоусловиям. Сейчас они допьют свой коктейль в спустятся вниз. Досадно.
Шесть часов проторчать в аэропорту, да еще днем.
За соседним столиком расположилась компания, очевидно молодожены: девушки в белых длинных платьях, молодые люди в черных костюмах. Глеб давно обратил на них внимание. Тогда они вели оживленный разговор, хохотали. А теперь приуныли – видно, их рейс тоже задерживался. Глеб вспомнил, что уговаривался с Мариной съездить после свадьбы в Прибалтику – они никогда не были в Таллине. Только вот свадьбы-то и не было. Так, какая-то торопливая, испуганная процедура записи в районном ЗАГСе…
Вдруг за соседним столиком дружно закричали: «Банзай!» Потом один из японцев, пожилой мужчина, что-то громко проговорил. Все вновь закричали: «Банзай!» Молодые люди вышли из-за стола, низко-низко поклонились и побежали, ловко лавируя между столами.
– Послушай, может, это и наш рейс, а? – спохватился Олсуфьев и обернулся к экрану информатора. – Нет, – вздохнул он разочарованно. – На Саппоро… Видно, и впрямь накроется Хиросима.
– Далась вам Хиросима! – воскликнул Глеб.
– Позволь, – растерялся Олсуфьев. – Но… память.
– А те молодожены отправились в Саппоро! На лыжах кататься, а не в Хиросиму.
Они расплатились, вышли из кафе и спустились по эскалатору вниз, на первый этаж.
Несмотря на дневное время, весь аэровокзал был залит электрическим светом. Многочисленные магазинчики торговали сувенирами, фруктами, сладостями, журналами, одеждой. Глеб остановился у киоска и купил яркую игрушку. Он давно собирался ее купить. Удивительная игрушка. Обычный красочный мешочек. Но стоило его помять, как в мешочке что-то начинало дико хохотать. Громко и долго. И ничем не остановить..
– Вот и вся память, – усмехнулся Глеб, глядя на Олсуфьева. – Послушайте, Петр Петрович… Допустим, та бомба убила бы всего лишь одного человека, какого-нибудь древнего старца. Ну не разорвалась бомба, бывает такое… И в то же время она послужила началом невиданного прогресса человечества…
Олсуфьев вплотную приблизился к Глебу:
– Не вижу принципиальной разницы между гибелью вашего старца и сотни тысяч жертв Хиросимы.
– Вздор! – Глеб заложил ладонь за ремень своей сумки и стал похож на солдата. – А если бы тот старик, допустим… утонул, замерз в снегу?
Тон Глеба был снисходительно-иронический. Как у человека, который все решил для себя. И твердо.
– У природы нет нравственных критериев. Да! Природа бывает несправедлива. Но не аморальна! – ответил Олсуфьев. – И то древние наказывали море палками, когда гибли люди.
– И в то же время разбивали друг другу черепа. Теми же палками… Лучше взгляните, какой пожар показывают по телевизору. Глеб сел в глубокое кресло и вытянул ноги. На экране телевизора горело какое-то здание. Шел репортаж прямо с места пожара. Здание горело скучно, вяло. Скорее оно тлело ленивыми редкими жгутами дыма, словно шевелило усами. Люди проходили мимо телевизора равнодушно.
– Вы случайно вчера не смотрели матч по боксу? Мухаммед Али против Джо Фрезера? – спросил Олсуфьев.
– Не до конца. И кто же победил?
– Мухаммед Али.
Глеб сжал подлокотники кресла и обернулся:
– Вы в этом уверены, Петр Петрович?
– Здрасьте. Победил Мухаммед Али. Правда, с небольшим преимуществом… А что вы так? Он ваш родственник?
Глеб засмеялся. Сухим неестественным смехом. Достал пачку сигарет, выбил одну и щелкнул зажигалкой. Красивое газовое пламя обхватило кончик сигареты.
– Значит, я выиграл пари! – он выбросил сильную струю дыма. – Я заключил пари сам с собой и выиграл.
В Хиросиму они так и не вылетели. Все аэропорты юга Японии были закрыты по метеоусловиям.
А купленный сувенир «Мешок смеха» Глеб потерял. Вероятно, забыл в электричке…
***
Из допроса Г. Казарцева, обвиняемого по статье 211, часть 2, УК РСФСР и статье 127, часть 2, УК РСФСР:
«…После возвращения из Японии меня назначили руководителем группы. Выделили помещение, оборудование. По утрам, перед работой, я бегал вокруг дома в тренировочном костюме. Принимал душ, ел и отправлялся в институт как на праздник. Все шло так успешно и гладко, что казалось неправдоподобным. В довершение этой серии удач я получил оттиск статьи известного специалиста в области магнитометрии, где он упомянул эффект Казарцева. Директор института теперь здоровался со мной за руку и называл по имени-отчеству. А в институте около двух тысяч сотрудников…»
Стены уплывали вверх зыбкими волнами. Глеб понимал, что проснулся, но ночные стены казались ему продолжением сна.
Отчего он проснулся?
Глеб повернул голову и увидел устремленный на него взгляд Марины.
– Ты чего? – со сна голос его звучал хрипло.
– Слышишь? Она ходит. И так каждую ночь.
Глеб прислушался.
За стеной раздавалось едва различимое поскрипывание паркета.
– Когда она спит? А ведь весь день на работе. В ее-то годы…
Глеб сомкнул глаза, но сон не приходил – наоборот, мысли становились все яснее, конкретнее. С утра надо будет наклеивать кристаллы, у Гоши Ведерникова не получается – он кладет слишком много компаунда. Работа нудная: пинцетом, пинцетом. Надо перетащить шкаф из старой лаборатории: некуда складывать образцы.
– Как ты можешь спать, когда она так ходит? – прошептала Марина.
– Я не сплю.
Глеб полежал еще несколько минут, затем приподнялся и сел, подтянув колени к груди.
Казалось, скрип паркета пунктиром прошивал тишину комнаты, то усиливаясь, то затихая.
Глеб опустил ноги на холодный пол. Попытался нащупать тапки, но, видно, слишком загнал их под кровать. Ноги все тыкались в старые босоножки – их Марина носила вместо домашних туфель. Ладно, пойду в них, подумал Глеб. Зоя Алексеевна стояла у буфета, привалившись плечом к толстой резной балясине. Из-под халата виднелась ночная рубашка. Притихшая маленькая фигура матери выражала такую тоску, что у Глеба перехватило дыхание. Зоя Алексеевна обернулась. Казалось, она не поняла, кто это появился в гостиной. Даже прищурила глаза.
– Ты чего это? – с неестественной веселостью в голосе произнесла она. – И в босоножках. Комик.
– Чего ты не спишь?
– Сердце что-то ноет. А хожу – перестает, – Зоя Алексеевна не сводила с сына сухих глаз.
– Показалась бы врачу. Кардиограмму снять, – Глеб отвел взгляд в сторону окна. – Или на работе что не так? Как там Панкратов, все бушует?
Зоя Алексеевна сделала несколько шагов по комнате. Паркет заскрипел, точно живой.
– На пенсию ушел Панкратов. Пойду прилягу.
Почему-то ей не понравилось, как стоит пепельница. Передвинула к самому краю стола.
– Все мне завидуют. Говорят, ну и сын у тебя, Алексеевна. Далеко пойдет. Такое большое дело, когда дети удачные, такое большое. Ни с чем в жизни сравнивать нельзя. Это можно понять, когда свои дети появляются…
