Дмитрий Калюжный - Житие Одинокова

Когда Василий явился, комиссар уже жалел об этом порыве. Но раз уж Одиноков пришёл, отчего же с ним не поговорить?

— Садитесь, товарищ Одиноков. Я вызвал вас… Вы понимаете.

— Не понимаю, — честно ответил Василий.

— Я о легендах, которые про вас рассказывают. Правда или нет?

— Какие легенды, товарищ комиссар?

— А вот будто вы предсказываете судьбу.

Вася смутился. Его странные способности развивались. Если по первому времени он чувствовал общую беду и боль, то дальше начал видеть индивидуальные судьбы. Но лишь то, что связано со страданиями и смертью! Был случай, незадолго до отправки на курсы. К ним в роту приехал батальонный интендант. Что-то проверял. Потом прощался с их лейтенантом на улице, говорил, что едет во вторую роту. Одиноков был рядом. Их взгляды встретились, и Вася понял, что жить тому осталось — всего ничего… Он взял да и сказал об этом. Отдал честь и начал: «Товарищ интендант 3-го ранга! Сегодня… Не ездите во вторую роту…» Но интендант его прервал, буквально заорал: «Вы что себе позволяете?!»

Вот и всё. Вечером интендант ехал во вторую роту, и его убило. Что это? Предсказание? А как об этом рассказать комиссару?

— Я не знаю, что вам ответить, товарищ батальонный комиссар, — сказал Вася.

Теперь смутился Мерзликин. Он был не настолько пьян, чтобы не испытывать стыда. Было неудобно, что выдернул парня из постели, спрашивал о какой-то чепухе. Чтобы сохранить лицо, хохотнул, задал более простой вопрос:

— А правда, что к вам в госпиталь приезжал командарм?

— Не совсем так. Когда я первый раз в госпитале был, приезжал сам, но не ко мне. А второй раз прислал ординарца. Тот передал мне от имени Рокоссовского благодарность. Я ему… В общем, принёс документы немецкие, они оказались полезны.

То, что с разрешения Рокоссовского рассказал ему ординарец, Вася не нашёл нужным озвучивать. А рассказал он, что в лесу между Сенино и Кулиабкино в самом деле сконцентрировалась армада танков. Целая армия. Если бы не упреждающий бомбовый удар, нанесённый по Васиной подсказке — якобы сказал Рокоссовский, — немцы могли снести всю оборону, быстро дойти до Москвы. «Ох и взгрел Константин Константинович армейскую разведку! — радовался ординарец. — Они же прохлопали это дело».

Комиссар грустно качал головой. Всё переврал Молотилов… Легенды… Тьфу!

— Разрешите идти? — прервал его размышления курсант Одиноков.

— Идите…

Женщина преклонных лет остановилась у штаба части. Через несколько минут она уже разговаривала с командиром части.

— Рощина я, колхозница, с Медведки, — отрекомендовалась пришедшая и торопливо продолжала: — Я его растила, растила. Думала: вырастет — обрадует материнское сердце, уважаемым человеком будет… А он…

Пришедшая рассказала о своём сыне, который, получив из военкомата повестку явиться в часть, решил уклониться от воинской обязанности.

Мать, искренне любя свою Родину, презрела и прокляла своего родного сына за то, что он оказался трусом, что, дрожа за собственную шкуру, он нарушил закон.

Мать не просила, она требовала наказать преступника, наказать самой суровой карой.

— Теперь совесть моя чиста, — заявила патриотка, прощаясь с командиром.

Когда немцы ворвались в Калугу, они согнали жителей города на принудительные работы. Мы работали в грязи и студёной воде. Фашисты совершенно не давали нам хлеба и горячей пищи, привозили только воду. На седьмой день мы отказались работать. Немцы пригрозили расстрелом, но мы всё же не приступили к работе.

Ночью я с группой работниц убежала из лагеря. В Калуге… хозяйка дома, пустившая меня ночевать, рассказала, как немецкий солдат, увидев, что одна женщина зажгла спичку около своего погреба, схватил ее. В штабе ни в чём не повинную женщину избили до полусмерти, пытали на костре, потом повесили. Это была Клавдия Головко.

С помощью партизан я перешла через линию фронта.

Мой сын ушёл добровольцем в Красную Армию. Я тоже хочу служить в Красной Армии. Буду помогать раненым бойцам.

Ванная комната на Ближней даче была удобной. Всё самое необходимое. Электрический камин грел воздух, водонагреватель «Сименс» — воду. Мылся Сталин под душем, сидя на подвесной скамеечке, установленной на низкие бортики ванной.

Была, правда, одна трудность — но он попросил, и для него изготовили специальную щётку на длинной ручке, с мочалкой на конце.

У семейных таких проблем не бывает. Позвал жену, и она тебе намылила спинку. Хотя лично он даже при живой Наденьке делал это сам… Потому что… Негоже мужчине показывать себя в некоторые моменты. Конечно, в другие моменты женщина видит мужчину неодетым, и неприятных чувств он у неё не вызывает. Мы согласны с этим тезисом, товарищи. Но неодетый мужчина в постели — это совсем не то же самое, что неодетый, но сидящий в ванной. Или на толчке. Как сторонники диалектического материализма, мы обязаны это понимать…

Наденьки давно нет… А Валя, сколько раз она предлагала: «Мне не трудно, Иосиф Виссарионович, я вас помою» — но он обходится своей специальной щёткой. «Спасибо, Валя, я сам». Она ему только всё здесь приготовит и уходит, вздохнув.

Даже если бы он стал сапожником или если бы он стал священником — всё равно думал бы так же. Своё тело — это своё тело. Не будем смешивать общественное и личное. Построить городскую баню — дело общественное. Помывка в той бане — личное. Тем более, если помывается товарищ Сталин.

Его давно занимал вопрос: что такое Сталин? Не кто такой Сталин — это он знал не хуже прочих, а что?.. Вряд ли правильно, что Сталин — это вот это тело: с испорченной рукой, с некрасивыми зубами и жёлтыми от внутренней болезни глазами. Но ещё большим упрощенчеством веет от заявлений, что Сталин — великий вождь всех народов, залог наших побед. То есть, конечно, залог — но что это за такой залог? В чём его смысл?

Исторический материализм не позволял найти ответа. Но он владел и другими методами познания! В духовном училище был из лучших, получил похвальный лист. Он усваивал православие максимально полно, хоть и не верил в Бога… Нет, не так: он не верил в того Бога, каким его рисовали учителя. Он понял: Бог ничего не делает за людей. Люди всё делают сами, а помогает им не Бог, а вера в Него! Вера, вот в чём сила.

Однажды — давно — шалопай Васька набедокурил в школе. Наказывать его никто не решился, а он и не боялся. К счастью, один из учителей, посмелее других, сообщил об этом ему. Он позвал Василия, усадил напротив себя, спросил:

— Ты что, думаешь, ты — Сталин?

Мальчишка удивился, ответил, что на его тетрадках стоит эта фамилия.

— Нет, — усмехнулся он. — Ты не Сталин.

— Ну если, в смысле, как бы, того, — заблеял отпрыск, — что я не этот, который ты…

Он покачал головой, наклонился к нему, прошептал:

— Ты думаешь, я — Сталин?

Васька ничего не сказал, но по лицу было видно, что удивился ещё больше. А он опять покачал головой, как бы отрицая, что он — Сталин, и указал трубкой на собственный портрет, висящий на стене:

— Вот Сталин!

Это бесполезно. Не понял дурачок, да и не поймёт никогда. А мать его, Наденька, была верующая. Думала, он не знает, что она в церковь ходит. Нет, милая моя, дорогая моя, любовь моя. Товарищ Сталин всё знал. Вот Наденька могла бы понять, что такое Сталин, да только не решилась: тяжела была ноша, не по её силам…

…Он вытерся, натянул брюки, надел домашний китель. Какую ложь распускал патриарх Тихон о Советской власти! Говорил, мы разрушаем веру. Смешно. Уж кому-кому, а товарищу Сталину известно, как было на самом деле. Насколько издевательский режим был в духовных — в духовных! — учреждениях при царизме, какие там применялись иезуитские методы воспитания. Слежка, тайные обыски, подавление воли… При таком отношении к делу церковь сама себя разрушала. Как только Временное правительство отменило в армии обязательную исповедь и причастие, сразу и выяснилось, что количество верующих солдат ниже пяти процентов. Остальные просто перестали ходить к исповеди. А солдаты — сплошь крестьяне, то есть веру в Господа потеряло российское крестьянство. Крестьянство! Потеряло веру! Кто его до этого довёл? Большевики, что ли?