– Огонь! – скомандовал Кращенко.
Ударили оба орудия и спаренный ДШК. Теперь вспышки ясно показывали немецким артиллеристам цель. Была ли команда открыть огонь ошибкой или нет – трудно сказать. Возможно, капитан-лейтенант надеялся прорваться к берегу и подавить огневые точки.
Командир «Смелого», мичман Игнат Сорокин, едва не застонал, слыша, как попадания снарядов сотрясают катер. Но на борту руководил комдив, Сорокину осталось лишь подчиняться.
После недолгого колебания приказал открыть огонь Зайцев. Он понял, что высадка не получится. Если в ночном бою у Купоросного помогали бойцы с плацдарма и артиллерия с острова, то здесь корабли не имели никакой поддержки. Более того, молчали десантники, на помощь которых рассчитывали. Если они не сумели ударить с тыла, помогая идущим на выручку катерам, то их отрезали далеко от берега, а может, и уничтожили.
На «Смелом» уже что-то горело и молчало одно из орудий. Зайцев пытался связаться с бронекатером комдива и убедить Кращенко отойти. Но ответа не получил. Он не знал, что снаряд, пробив броню, разнес тесную радиорубку вместе с радистом. Прямое попадание контузило артиллеристов носовой башни, два снаряда пробили борт. Из топливной цистерны вытекала струя солярки.
– Поворачиваем назад! – в отчаянии крикнул Сорокин.
Командир «Смелого» был опытным моряком. Возможно, недостаточно активным, но дело свое знал. Кращенко его не слышал, оглушенный происходящим. Не дождавшись ответа, Сорокин скомандовал сам:
– Разворот на сто восемьдесят. Полный ход!
Но в душе понимал, что уйти вряд ли удастся. Слишком в крепкие клещи взяли их катер. Снаряд и мина взорвались на палубе, убив наповал артиллериста, пытавшегося выбраться из носовой башни. Боевую рубку встряхнуло с такой силой, что повалило всех, кто там находился.
Опытный боцман, стоявший за штурвалом, несмотря на сильный удар, не выпустил его из рук. С трудом подтянувшись, заканчивал разворот, когда очередной снаряд вскрыл палубу. Там что-то горело. Сорокин перехватил штурвал и дал приказ боцману, шепелявя разбитым ртом:
– Гасите пожар. Там ящики с гранатами.
Боцман кивнул и выскочил из рубки. Кращенко ворочался на полу, кое-как сумел подняться, но что делать дальше, по-прежнему не знал. Моряки во главе с боцманом тушили пожар, который пока еще не добрался до ящиков с гранатами. Их следовало перекидать в соседнее помещение, но мешал огонь.
Развернули шланг и запустили движок. Струя воды заливала дымившиеся ящики и языки пламени, охватившие переборку. С треском лопались патроны, гильзы, шипя, разлетались по трюму.
– Прорвемся, ребята, – скалил зубы на черном от копоти лице крепкий матрос, одним махом перекидывающий тяжелые ящики подальше от огня.
– Конечно, прорвемся, – отозвался боцман, заливая огонь.
Это были его последние слова. Немцы, целясь в языки пламени, попали точно в цель. Снаряд, просадив борт, взорвался в кубрике, убив наповал боцмана и двух матросов.
Третий, стоявший поодаль и кидавший ящики подальше от огня, был сбит с ног, и это его спасло. Сдетонировал последний оставшийся ящик с РГД, часть гранат взорвалась, остальные разлетелись в разные стороны. Взрыв одновременно сбил пламя, лишь кое-где тлели и дымились разбитые ящики.
Сорокин поставил за штурвал сигнальщика, надежного парня, а сам кинулся посмотреть, что происходит. Картина была удручающая. Кусок палубы и носовая часть перед орудийной башней были вывернуты. В палубе дымилась дыра диаметром метра два.
Сорокин заглянул вниз, кашляя от дыма. Боцман, с которым он служил уже несколько лет, лежал с оторванными ногами. Рядом – еще двое убитых моряков, через пробоины в борту хлестала вода. Самую большую пробоину командир катера, не раздумывая, заткнул сорванным с себя бушлатом.
Ему помогал уцелевший матрос, с силой запихивая бушлат в пробоину. Прибежали еще двое моряков с обычными деревянными колышками и кусками пластыря, заготовленными покойным боцманом. Вколачивали молотками колышки в мелкие пробоины, укрепляли пластырь.
Орудийную башню свернуло набок, возле нее лежал погибший артиллерист. Санитар вытаскивал через нижний люк второго, который был без сознания. Очередной снаряд встряхнул катер ближе к корме, возле машинного отделения. Сорокин вслушивался в тарахтение двигателя, который работал уже не так.
Если заглохнет движок – катеру и экипажу конец! Мичман бежал к корме, когда сразу два фонтана взметнулись неподалеку. Грохот взрывов заложил уши словно ватой. Осколки лязгнули о рубку и броню. Их удары он услышал, а может быть, ощутил. Не слышал лишь тарахтенья двигателя.
Еще не веря в худшее, командир «Смелого» метнулся к люку, распахнул его. Там было темно. Не горела ни одна лампочка, даже аварийная. Запах жженого масла смешивался с кислым духом сгоревшей взрывчатки. Подоспевшие моряки помогли ему вытащить тела механика и его помощника.
Они были без сознания, комбинезоны в крови, излохмачены осколками, кроме того, оба наглотались ядовитой гари. Санитар сунул им под нос вату, смоченную в эфире, помощник зашевелился, но механик в сознание не приходил. Торопливо разрезав комбинезон, санитар увидел, что осколки перебили ключицу, застряли в груди, кисть левой руки болталась на сухожилиях. Спешно стал перевязывать. Командир «Смелого» вопросы ему не задавал, видел все сам.
– Гриньков! – позвал Сорокин одного из матросов, немного разбиравшегося в механизмах. – Обматывай лицо мокрой тряпкой и вниз со мной.
За ними нырнул в люк еще один матрос, держа в руках колышки, пластырь, молоток. В темноте журчала вода, сквозь пробоину от небольшого снаряда (повезло, что врезали не из тяжелого орудия) виднелся свет догорающей ракеты.
Сорокин нащупал рубильник, включил аварийное освещение. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – двигатель они не запустят. Снаряд, скорее всего 50-миллиметровый, разбил кожух, распорол цилиндры, в разные стороны торчали гнутые переломанные трубки маслосистемы и подачи топлива. Под ногами хлюпала черная, смешанная с соляркой и кровью, вода. Крупный осколок пробил отверстие в борту, развернув броню лепестком.
– Это уже гаубица сработала, – бормотал матрос, умело выравнивая молотком дырку, через которую толчками хлестала вода. – Сейчас подлатаем. Хорошо, что не в самом низу, а то бы все тут залило.
Наложили пластырь. Течь уменьшилась, хотя вода продолжала пробиваться тонкими струйками. Катер встряхнуло очередным попаданием снаряда или мины.
– Ребята, справитесь сами? – спросил мичман.
– Справимся. Дырки уже заклепали, еще пластырь укрепим. Но двигатель разбит, с ним ничего не сделаешь.
– Понятно. Я – наверх. Будем связываться с «Шахтером». Уйдем на буксире.
– Один только выход, – шмыгнул носом матрос, расторопный молодой парнишка, прислушиваясь к звуку летящего снаряда. – Ох и попали мы в переплет!
«Шахтер» тоже получил несколько попаданий, замолчало кормовое орудие. Зайцев приказал боцману узнать, в чем дело, и вел бронекатер к осевшему на один борт «Смелому», которого медленно тащило течением. Значит, накрылся двигатель.
– Дымовые шашки на корму!
– Есть, дымовые шашки!
Экипаж «Шахтера» действовал слаженно. С кормы поднимались пока еще тонкие струйки грязно-желтого дыма. Боцман разворачивал кормовую башню. Носовое орудие и спаренная установка ДШК вели непрерывный огонь.
Теперь предстояло рискнуть. Подойти еще ближе к берегу, чтобы защитить потерявший ход «Смелый» от прицельного огня дымовой завесой. «Шахтер» шел на среднем ходу, оставляя за кормой клубы все более сгущавшейся дымовой завесы.
Теперь бронекатер лейтенанта Зайцева стал главной целью. Снаряды, мины и пулеметные трассы летели в его сторону. Пули плющились, рикошетили от брони. Мины падали россыпью, Зайцев умело уходил от них, но полевые орудия, установленные на прямую наводку, уже пристрелялись.
Катер встряхнуло раз и другой. Снаряд прошил левый борт, перегородки и взорвался на выходе, вывернув в правом борту метровую дыру. Еще один ударил в палубу, вспышка ослепила лейтенанта. Осколок, влетевший в приоткрытую амбразуру, лязгнул совсем рядом, а остальные хлестнули по стене рубки и носовой орудийной башне.
Катер уже заканчивал разворот и шел прямиком к «Смелому», когда из клубов дыма вылетела мина и взорвалась у основания рубки. Броня выдержала удар, но сноп осколков разлетелся в разные стороны, рассек ствол одного из пулеметов и тяжело ранил матроса на корме. Зайцев подвел катер вплотную к «Смелому».
– Игнат Петрович, ты живой? – спросил он.
– Жив, только двигатель разбило. Комдива контузило, но не сильно. Давай быстрее найтоваться, пока нас совсем не добили.
Потребовалось не больше пяти минут, чтобы крепко принайтовать бортами друг к другу оба корабля. Густое облако дымовой завесы защищало катера, но с берега продолжали вести огонь наугад, и порой взрывы поднимали фонтаны воды совсем рядом.
