Из глаз готовы брызнуть слезы. Мама подбирает слова, чтобы поддержать меня, но с трудом их находит.
Мать моего друга Наталья Алексеевна где-то узнала, что в Арзамасе в педтехникуме недобор. И по чьему-то совету она посылает нас ехать туда. Воодушевленная, с полной уверенностью сказала: «Учителями будете! Учитель — первый человек на селе. Поезжайте и учитесь!» Она была в полной уверенности, что только в Арзамасе мы и приобретем знания, добьемся того, к чему так стремимся. Убедить нас в справедливости своих слов ей не составило труда. А мы нигде, кроме Дальнего Константинова, еще не бывали. Стали собираться в дорогу.
Мама неохотно отпускает меня. Инструктирует, как вести себя в дороге. Ехать поездом. Ее пугает такая громадина. За свою жизнь ей довелось лишь однажды ехать на нем. В памяти остались попавшие под колеса собаки. Наставительно мне говорит: «Без надобности к вагонам не подходи. Сиди на лавочке!»
Наталья Александровна ободряла нас, говорила, что эта поездка принесет нам удачу. На зависть бросившим учебу после трех классов.
Арзамас удивил нас обилием церквей. Всюду видятся купола, сияли золотом кресты храмов. Найти педагогическое училище не составило труда. Красивое двухэтажное здание знал здесь каждый. Я чувствовал небывалый душевный подъем. У друга на лице улыбка. Глаза как не его. Расширились. Где было нам знать, что все наши желания тщетны. Посмотрели наши документы и равнодушно сказали: «Вы, мальчики, не сюда пришли. Мы таких не берем! Езжайте-ка обратно домой!»
Слова «езжайте обратно домой» были для нас как удар обухом по голове. Переглянулись и не знаем, что сказать друг другу. Коля, глядя на меня, готов был разрыдаться. Я креплюсь. Но сердце колотится.
Нам ничего не оставалось, как отправиться на вокзал. Никакие примечательности Арзамаса увлечь нас не могли. Впереди родная деревня, но и она ничего не сулит нам хорошего. Дома ждут нас с хорошей вестью. А чем мы их обрадуем?! Да ничем! Одними хлопотами. Куда девать нас, неудачников? На слуху у всех только столярная мастерская в селе Симбилей. Учиться три года.
Долгое время столярной мастерской руководил пленный немец Карл Хэффер. Полюбилась ему Россия. И на родину, в город Вену, не поехал. Прижился в Симбилеях. Завел семью. И занятия себе нашел. Столярная мастерская — его детище.
В народе слова «столярная мастерская» совсем не употреблялись. Хочешь сделать заказ, говори: «Надо к Карлу». Понятно всей округе.
Симбилеи от Ямных Березников в четырех километрах. И наши с Николаем родители все чаще и чаще стали говорить о Карле. Столярное ремесло — не наша с Николаем мечта. Однако деваться некуда. Нужно приобретать профессию.
Так мы оказались в мастерской. За каждым учеником закреплялся верстак, тут же неподалеку хранится инструмент: пилы, ножовки, рубанок, молотки, долота, стамески, угольник. От стука молотков в ушах шум.
* * *Однажды приехал к нам представитель райкома комсомола Грибанов. Он рассказал нам о значении в нашей жизни Ленинского комсомола. Его приезд побудил нас вступить в эту юношескую организацию. Так с легкой руки Грибанова в училище Карла возникла комсомольская организация. На ее первом собрании меня выбрали секретарем.
Я был полон желания принять активное участие в жизни молодежи. Намечал планы, с чего начать. В селе Симбилеи большая библиотека. Начал приобщать ребят к чтению. Потом открыли драматический кружок.
На одном из семинаров секретарей комсомольской организации перед нами выступил представитель из города. Он поставил нам, молодому поколению, задачу антирелигиозной пропаганды. «Религия, — сказал он, — опиум народа. Христос — личность мифическая. Нереальная. Праздновать его воскресение — смехотворно. Верят только старухи».
Мама моя не старуха, а глубоко верующая. Каждый праздник празднует. Облачается во все нарядное и ровным шагом идет в церковь.
Но мы, молодые, будем жить по-другому. Недаром же на селе слышатся слова песни: «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног». Или другие: «Мы кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи. Вздымайся выше, тяжкий молот, в стальную грудь сильней стучи. Мы светлый путь куем народу!..»
Подхваченные призывами этих песен да наставлением лектора из города, мы отреклись от религии. И в канун великого праздника Пасхи мы где только можно развесили объявления. Приглашаем в клуб на концерт. Перед концертом я должен сделать доклад о том, что Христа никогда не было. Буду говорить народу о вреде религии. Как же иначе?! На то я и комсомолец!
В час, назначенный в объявлении, мы все собрались в клубе. Жарко горят керосиновые лампы. Ждем. Вот-вот народ валом повалит к нам в клуб, на концерт. Я волнуюсь. Нахожу слова, с которых начну свое выступление. Хочется с первых слов увлечь слушателей. Их, правда, оказалось немного. В основном мальчишки.
Боялся упреков мамы. Она сдержалась, не кричала, не упрекала. Но взаимоотношения наши стали другие. То я был рядом с ней, а теперь она держит меня на значительном расстоянии. Чтобы оторвать маму от церкви, я и попыток не делал. Но сам больше верил не в загробную жизнь, а в ту, что мы построим сами. Новую, светлую. Сил у нас хватит...
К концу подошла учеба в столярке. Я продолжаю оставаться в стане атеистов. Церковь закрыли. Но что ни праздник, в доме по-прежнему у икон горит лампада. На столе праздничная еда.
Распростились со столярной мастерской Карла, и перед нами вновь встал вопрос: «Что делать? Куда теперь пойти?» Одни подались в город на заработки. Мы с Николаем за ними не последовали. На наше с ним счастье, в Дальнем Константинове на базе школы второй ступени открыли педагогический техникум. И мы с ним подались в это новое учебное заведение. Никаких мудрствований с документами. Сдавай экзамены и учись. Нашему примеру последовал Гаранин Иван, в деревне почему-то его называли не иначе как только Шурка. Шурка Гаранин. Жили мы на одной квартире, недалеко от техникума. Всюду вместе. Вместе садились на одну парту, вместе в столовой. Недаром девчата прозвали нас «неразлучная троица». Шурка им мило улыбался. Порой бросал им комплименты. Они улыбались. Но больше всех им по душе пришелся Николай. У него легкий румянец на щеках, и к его лицу очень шел серый джемпер. Немногословен. Всегда сдержан. И в учении он слыл примером. Шурка же фантазер. Он не раз говорил: «Хорошо бы после техникума всем в одной школе работать». Мне прочил должность директора. «У тебя административная, организаторская жилка», — не раз говорил он мне.
Забегая вперед, скажу, что эти наши мечты не осуществились.
Союз наш, «неразлучная троица», или, как еще называли, «триумвират», распался. У Николая румянец на щеках оказался зловещим — признак туберкулеза. Он стремительно стал развиваться и скоро свел его в могилу. Шурка полюбил девушку-учительницу. Женился. Хвалился мне: «Живу во». И поднимал большой палец. Но скоро разочаровался. Жена оказалась сварливая. И он добровольно ушел в армию. Службу проходил в Могилеве. В отпуск приезжал в деревню. Мечтал стать офицером.
Дома ждали его. Считали дни. Вот он предстанет перед родней в командирской форме. Возмужавший. Все сядут за один стол. Мать напечет пирогов, пышек. По рюмочке винца пропустят. Но в тот день, когда ждали его приезда, началась война. Он даже не успел и весточки дать родителям. И не иначе как в первые же дни войны погиб. Многие погибли и из тех, с кем я учился в столярной мастерской, и в педагогическом техникуме. В «Книге памяти» нахожу их имена.
В деревне жизнь менялась. Да так быстро и круто, что порой в голове мысли путались. Не понимаешь, что хорошо, а что плохо. Правда, мы, молодежь, больше верили в хорошее.
Появилось новое слово «колхоз». Сначала казалось, это где-то далеко, но скоро дошло и до Ямных Березников. Сначала слух: крестьян объединяют в одно хозяйство: лошади, коровы будут общими. Говорят, и спать все будут под одним одеялом.
Мама на кухне печет блины. Слышно ее громыхание сковородой. В доме запах перегоревшего масла. Разговор отца с соседом ее встревожил. Вот она вышла из-за перегородки и решительно, волевым голосом сказала:
— Правление сатаны — божья кара. На Христа петлю накинули. Душа без Христа — Россия без царя. Сатане вольготно. Не то еще придумает. Не то. Заревем!
...В большом частном доме собрались мужики со всей деревни. За столом сидит представитель власти Пронин Николай Харитонович. Слова так и летят, где впопад, а зачастую невпопад, с прибаутками. «Ножик, вилка, два подпилка, поют, веселятся». Это его агитация за новую жизнь, за колхоз.
Первым поддался агитации Пронина Витя Кельянский. Не в порядке живет, а в кельях. Отсюда и прозвище Кельянский. Фамилия Китин значится только в документах. За ним потянулась Вера Шелякина. Вдова. И владельцы лошадей. Немного. Кулемин Савелий Ефграфович (Савва в народе) первый поднял руку.
