Владимир Савицкий - Ты теперь уже совсем большой, мальчик…

Ну, если не презрение, то некое пренебрежительное недоумение по поводу того, что я — мужчина — осмелился сделать ей — женщине — подобное предложение.

Что это за защитники такие?

Я должна уезжать из дома?

Покидать свое гнездо?

Воюйте там как следует!

Она словно отрешилась в этот миг от того, что я — не просто солдат, что я — ее сын.

Ей словно вдруг стало безразлично, какой ценой отстоим мы Город, погибну я при этом или нет.

Отстоять было моим долгом.

Теперь-то я понимаю: все это мне почудилось, померещилось — она же минуту назад взахлеб радовалась тому, что я жив, что я ей звоню, умоляла беречь себя…

Теперь-то я понимаю, но тогда, в девятнадцать лет…

Впрочем, нет: я и теперь не знаю толком. Может, так оно и было сказано — от мамы всего можно было ждать.

Я сидел у стола и размышлял. Неужели с моей стороны было трусостью — предложить ей такое? И еще: откуда взяла она силы так спокойно мне ответить? Глубокой ночью, не имея времени толком подумать…

Старая закалка?

Что значит — старая? В августе сорок первого ей должно было стукнуть сорок пять.

Я встал и тихонечко вышел на улицу. Стояла тихая ночь, ничем не связанная с войной, насилием, смертью. Потеплело вроде… Я постоял на крыльце, еще раз переживая наш разговор, послушал шепоток природы — и неожиданно остро ощутил в себе прилив уверенности.

Моя бессильная ярость стала целенаправленной: теперь я мог поразить ею противника, как змея — жалом, как слон — хоботом, как герой моих детских книжек зулус — копьем.

Война ничего не изменила в обычной маминой твердости — вот в чем, пожалуй, было дело. «Новые» оттенки ее голоса оказались случайными, привычно жесткое «Василий» заставило позабыть все эти «Васильки».

Незыблемость маминой позиции попросту передалась мне, ее сыну. По железному проводу длиной в триста километров, из трубки в трубку, из уха в ухо. Основы были, вероятно, заложены гораздо раньше, «запрограммированы» в ходе воспитания; посланного матерью импульса оказалось теперь достаточно, чтобы я отчетливее осознал свой долг.

Свой долг и уверенность в завтрашнем дне — если этот день для меня наступит. Ну а не будет его, так и не будет… Каждый, кто эту войну пережил, помнит, что убегать от бомбы бессмысленно.

Я стал взрослым в эти минуты, я перестал быть песчинкой, которую нес ураган.

На скособочившемся деревянном крылечке поселковой почты стоял человек, готовый осмысленно сопротивляться стихии.