Рассказывали, будто однажды ночью вышел Ерошка во двор. Ночь была не то чтобы лунная, но и не тёмная. Глянул Ерошка на кладбище, а на нём стоит белая тройка, запряжённая в сани. «Кому это понадобилось на белой тройке ехать на кладбище? — подумал Ерошка. — Ещё кресты поломает». Подумал он так, да и пошёл посмотреть, какому чудаку захотелось поехать на кладбище на тройке лошадей? Пришёл, смотрит: действительно стоят среди крестов сани, а на них сидит старый человек в вывернутом тулупе — шерстью наверх и в такой же шапке — тоже шерстью наверх.
Человек-то он человек, но почему из-под шапки роги торчат? Маленькие такие рожки, но шапку на глаза не натянуть. Посмотрел Ерошка с удивлением на роги, а как взглянул на ноги, так всё и понял. Вместо человечьих ног у старика были чёрные, похожие на бычьи, копыта. Теперь любой догадался бы, что в санях сидит чёрт!..
Волосы у Ерошки стали дыбом, по спине поползли холодные мурашки. Хотел он пуститься наутёк, да вовремя сообразил — разве от чёрта далеко убежишь? Прикинулся, будто ничего не заметил.
«Добрый вечер, человече», — поздоровался Ерошка.
«Добрый вечер, сапожник Ерошка, — ответил чёрт. — Спасибо, что пришёл. Мне как раз надо сапоги тебе заказать».
«Да я от всей души буду рад угодить вашей милости, но без мерки сапоги не сошьёшь, а тут её негде снять — место не очень удобное, да и инструмента я никакого с собой не взял. Так что лучше приходи завтра ко мне домой, тогда и поговорим», — попробовал отбрехаться Ерошка.
«Ничего, Ерошка, — засмеялся чёрт, — инструмент я тебе достану, места, лучшего за это, нигде нет, к тому же завтра я буду очень занят. Так что, Ерошка, берись за дело».
«Не могу я мерку снимать, — стоял на своём Ерошка. — Я сегодня с кумом немного чемергесу выпил. Голова шумит. Ошибиться могу».
Вот и заспорили они. Чёрт на своём стоит, Ерошка на своём. Слово за слово… Ерошка, когда начинал спорить, несдержанным становился. Схватил он поваленный ветром крест да как врезал чёрту по голове, что у того искры с глаз посыпались, а левый рог наполовину сломался. Набежали тут, неизвестно откуда, черти разных мастей и разного возраста. Схватили Ерошку. Держат под руки, под бока толкают. Понял Ерошка, что погорячился. Начал проситься, на жалость чертей нажимать.
«Как вам не стыдно, — говорит он чертям, — на одного скопом навалились. Вы, — говорит Ерошка, — посмотрите на мои лапти. Совсем развалились. Мне в первую очередь надо себе самому сапоги сшить. А товару нет, времени тоже. Так что отстаньте от меня, иначе я за себя не ручаюсь».
Очень расхрабрился Ерошка. Да и причина была на то. Кому охота чужим капризам потакать. Конечно, если бы Ерошка не выпил с кумом, то, может, и вёл бы себя поосторожнее. А так ему и море по колено. Как начал он чертей дубасить, что даже ветер свистит. Разбросал их по кладбищу, а сам только собрался домой пойти, как тут его старый чёрт остановил:
«Подожди, — говорит чёрт Ерошке. — Пошутил я. Давай выпьем мировую».
Ну, выпили… А тут вдруг в местечке петухи запели. Начали черти в бездну проваливаться. Ерошка сидел в санях, не успел на землю соскочить — так вместе с чертями и провалился на тот свет. И стал он там сапожником у чертей.
Ходили по людям и другие предания. Всего не упомнишь, да и помнить не стоит — можно состариться без времени…
Пока Данилка бежал полем, то никакого страха не чувствовал, но как только ступил за ограду кладбища — все предания в голову полезли. Чепуха, конечно, враньё, а всё равно жутко. Данилка бежал изо всех сил. Страх подстёгивал его. Скорее бы перебежать кладбище, спрятаться у Кешки, внука бабушки Ерофеихи, которая до войны сторожила кладбище.
На кладбище всегда стоял полумрак — тут очень густо росли деревья. Вокруг чернели кресты, бурно зеленела трава в рост человека и стояла такая напряжённая тишина, что сердце стучало, как молот по наковальне.
Данилка добежал уже до похоронных склепов помещиков Струмецких (от них до Кешкиного дома рукой подать), как случилось что-то настолько невероятное и страшное, что Данилка окаменел на месте… Из-под мраморной плиты на могиле помещицы Струмецкой медленно вылазило жуткое привидение.
Нет, Данилка не бредил. Он ясно видел то, что можно увидеть разве только в кошмарном сне.
Сначала из подземелья появилась огромная, как ушат, голова. У неё был белый, будто у мертвеца, лоб с чёрной дырой над левым глазом. На этот белый лоб с чёрной дырой прядями свешивались рыжие волосы. С обеих сторон головы торчала пара свиных ушей, больших, как листья лопуха. Лохматые рыжие брови нависали на глаза, закрывая их. Между глазами лепился огромный красный нос, под которым — хотите верьте, хотите не верьте — рос единственный рыжий ус, свисающий на грудь.
Увидев такое страшилище, каждый окаменел бы. Но и это было не всё.
Уродливое привидение протянуло руку в сторону Данилки. На руке у него не было пальцев. Их заменял наган. Наган был самый настоящий. Его короткое дуло смотрело Данилке в глаза…
— Стой! Ни с места! — гаркнуло привидение, да так сильно, что зашатались деревья. — Хэндэ хох!..
Данилка поднял руки… А что поделаешь, если на тебя рявкает привидение, приказывает поднять вверх руки да ещё на немецком языке?! За Данилкой подняли руки и остальные. Привидение громко расхохоталось и вылезло из подземелья. Туловище у него было короткое и совсем человечье.
— Что, субчики, испугались? — спросило привидение и… сняло голову.
Теперь все увидели, что никакое это ни привидение, а Кешка, внук бабушки Ерофеихи. А на голове у него маска.
— За такое по морде бьют и сдачи не берут, — сказал Данилка, более всего рассерженный тем, что сразу не догадался, какое встретил привидение.
— А ты же хвастался, что не побоишься и ночью пойти на кладбище, а тут и днём испугался, — сказал Кешка.
— Думаешь, тебя испугался? — прищурил глаз Данилка.
— А кого же?.. Меня…
— За нами немцы гонятся, — сказал Максимка.
Он мог и не говорить. Пулемётная очередь прошлась по деревьям, срезая ветви и листья. И сразу же из кустов выскочила Кудла, о которой все забыли.
— Ребята, собака фашистов привела, — сказал Лёва. — Чтоб мне с этого места не сойти…
— За мной, — скомандовал Кешка и первый нырнул в подземелье.
Под мраморной плитой были, оказывается, ступеньки. Дети один за одним спустились под землю. Кешка потянул за какую-то ручку, и тяжёлая плита медленно опустилась на могилу. В подземелье стало темно хоть глаз выколи. Даже Кудла почувствовала могильный страх. Она заскулила и прижалась к Густиным ногам. Густя погладила её и испуганно отхватила руку. С Кудлиной шерсти на землю посыпались яркие искры.
— Гроза будет, — сказал Кешка. — Очень много электричества в шерсти…
Он чиркнул спичкой. Подземелье как бы раздвинулось. Кешка зажёг свечу, и густые тени разбежались по углам.
Подземелье, в котором они очутились, было довольно большое, каменное. Три кирпичные колонны поддерживали тяжёлый и также кирпичный потолок. За колоннами по трём углам стояли чёрные большие ящики.
— А что в этих ящиках? — спросила Густя.
— Покойники, — ответил Кешка. — Помещики Струмецкие…
Густя даже содрогнулась. Что ни говори, а неприятно стоять рядом с покойниками, да ещё помещиками…
Кешка пошёл по узкому коридору, выложенному камнем. Коридор отлого спускался под землю, всё время меняя направление. То он круто поворачивал вправо, то также круто брал влево, чтобы потом опять повернуть направо. По сторонам коридора стояли гробы.
Наконец коридор начал ползти вверх, пока не упёрся в каменные ступеньки. Одолев ступенек двадцать, Кешка остановился на небольшой площадке с двумя железными дверями.
— Поднимемся сначала на колокольню, — предложил он. — Надо посмотреть, где немцы…
Возражать ему не стали. Кешка открыл более узкую дверь. За ней вилась вверх винтовая лестница. Она привела детей к дубовой двери. За той дубовой дверью оказалась ещё одна лестница — деревянная и очень скрипучая, которая и вела на колокольню.
С колокольни всё местечко, поле, речка Каспля и Калиновая гряда были как на ладони. По дороге от кладбища ехали фашисты. Мотоциклы впереди, полосатая машина с автоматчиками — за ними.
— Ребята, я забыл возле пушки корзину, — спохватился Данилка.
Три дня не показывался Данилка на улицах местечка. Боялся, что фашисты подобрали ведро и корзину и теперь разыскивают хозяина. Что-то не заходил к Данилке и Максимка. Может, мама не пускала, а может, испугался и тоже не хотел выходить на улицу. Зато на четвёртый день к Данилке неожиданно наведался парикмахер Зылев. Данилка как раз рубил на колоде хворост, когда во двор зашёл Зыль-Бородыль. Он сел на колоду, вытянул пачку немецких сигарет.
