— Товарищ комиссар, вы от жены письма получаете? — невольно вырвалось у старшины.
— Какие там письма! Пятихатка вот уже третий месяц оккупирована фашистами… — Замполит подавил вздох. — Ладно, старшина, сейчас не об этом разговор. Не у меня одного семья в беду попала. — Он достал из голубой папки рапорт Вилкова. — Вот ты тут в своем рапорте пишешь, что не можешь оставаться в глубоком тылу, когда идет смертельный бой за свободу Родины, и просишь послать тебя в действующую армию. Так?
— Так…
— Выходит, ты у нас один в бой рвешься? Остальные не стремятся защищать свою землю, меньше тебя любят ее…
Вилков хотел возразить, но замполит предостерегающе поднял руку. Его округлое лицо с продольной ямочкой на подбородке, обычно такое добродушное, сейчас было замкнутым.
— Погоди, старшина, не перебивай. Ты уж выслушай меня. Я тебе первому об этом говорю. Известно тебе, что значит оставить у врага детей, жену, родителей? Может, их в живых уже нет…. — В темных комиссаровых глазах Вилков прочел такое страдание, что ему стало не по себе. — А я даже отомстить за них не имею возможности!
У меня приказ… А командир наш? Не меньше нашего с тобой на фронт рвется! У него же родного брата под Одессой убили! А он свое горе в кулак зажал и ни гу-гу. Вот погляди, старшина. — Он наклонился поближе к Николаю и открыл папку, где лежала кипа исписанных разными почерками тетрадных листков. — Знаешь, что это? Рапорты с просьбой отправить на фронт! Но если нас всех отпустят туда, кто здесь границу будет защищать?
На это Вилкову нечего было сказать.
— Понял все-таки, голова садовая, — обрадовался замполит. — Самураи спят и видят как бы нанести нам неожиданный удар в спину, здесь, на востоке. Вот почему не можем мы отправить таких ребят, как ты, с дальневосточных рубежей… Так что будем делать с твоим рапортом?
— Можно, я заберу его? — тихо спросил Николай.
— Бери. И еще тебе скажу: на наш век боев хватит… Навоюешься.
Несколько дней Вилков ходил, как в воду опущенный. Впервые не обрадовало его сообщение о предстоящих соревнованиях шлюпочных команд на первенство базы. Бывало, раньше, услышав о состязаниях, он сразу собирал краснофлотцев своей команды, чтобы готовить шлюпку, сообща наметить порядок тренировок. Теперь же только по-уставному сказал старпому:
— Есть, подготовиться к соревнованиям.
— Вы что, старшина, заболели?
— Никак нет, товарищ старший лейтенант, я совершенно здоров.
— Почему же такой кислый вид?
— Просто считаю, что в такое тревожное время заниматься шлюпочными гонками — детская забава. Там война идет, льется кровь, а мы здесь…
Старший помощник командира укоризненно покачал головой.
— Не ожидал от вас услышать такие слова! Хождение на шлюпке — один из видов боевой учебы. Что же, по-вашему, на время войны нам прекратить боевую подготовку? Ладно, идите, старшина. Будем считать, что я не слышал ваших рассуждений. Надеюсь, ваша шлюпка придет первой? Смотрите, не подкачайте!
И Вилков не подкачал. Шлюпка под его командой намного опередила своих соперников, что вызвало ликование командира корабля — заядлого шлюпочника. Тот объявил Николаю и его матросам благодарность, а потом весь день сам ходил именинником.
Победа досталась команде Вилкова нелегко. На всей дистанции за ней почти вплотную шла шлюпка с корабля, где прежде служил Николай. Даже был момент, когда она вырвалась вперед. Только мастерство и опыт старшины помогли обойти ее и первым достичь финиша.
В награду за эту победу Осьминкин потребовал у кока дополнительную порцию компота. Под общий смех он заявил, что хотя в команду шлюпки не входил, но как болельщик так переволновался, что похудел на несколько килограммов.
…Между тем вести с фронта приходили тяжелые. Однажды после подъема флага в каюту замполита заглянул командир.
— Чем занимаешься? — спросил он у него.
— Просматриваю свежую почту.
— Ты помнишь, как в политотделе нас знакомили с гитлеровским приказом о параде на Красной площади?
— Что с них взять! Придет время, и наша армия войдет в поверженный Берлин.
Они помолчали. Потом командир неожиданно предложил:
— Хорошо бы провести с моряками беседу о положении на фронте.
— Я тоже об этом думал. Только лучше на этот раз ты сам проведи ее.
— Почему я? — Капитан-лейтенант удивленно поднял брови.
— А разве командир не несет ответственность за моральное состояние личного состава?
После некоторого раздумья тот согласился.
— Пожалуй, ты прав. Эту беседу лучше провести мне… Итак, завтра, после ужина.
Будучи человеком обстоятельным, командир тщательно вычертил на большой географической карте линию советско-германского фронта. Ярко-красная, цвета крови, она тянулась от студеного Баренцева моря, через леса Карелии, зловещей петлей опоясывала Ленинград, круто поворачивала почти вплотную к Москве, уходила на юг, минуя Тулу, и упиралась в районе Севастополя в Черное море. Тяжко было смотреть на нее…
Коротко охарактеризовав положение на различных участках огромного фронта, капитан-лейтенант подробно остановился на трудных, кровопролитных боях под Одессой, Москвой и на Севастопольском направлении.
— Каждый день сводки Совинформбюро сообщают о массовом героизме советских воинов в боях с фашистами. Вот несколько выдержек из сводок.
Четко выговаривая каждое слово, он прочитал: «Все попытки фашистов прорвать линию обороны Одессы разбиваются о непоколебимую стойкость мужественных защитников города. Героически сражаются на подступах к городу моряки Черноморского флота. В одном из боев отряды краснофлотцев при поддержке наших батарей два раза ходили в атаку против пехотной дивизии противника. В ожесточенных схватках отборные части вражеской дивизии были разгромлены».
С нескрываемой болью командир начал рассказывать о тяжких испытаниях, выпавших на долю советского народа в битве с фашизмом.
— Беда людей роднит, — подал реплику кто-то из матросов.
— Не беда, а правое дело роднит, — жестко поправил командир.
Он строго оглядел хмурые лица моряков и продолжал:
— Сейчас все честные люди на земле с тревогой и восхищением следят за судьбой Севастополя. Защитники города продолжают стойко оборонять главную базу Черноморского флота. Вот послушайте, какой подвиг совершили моряки-черноморцы во главе с Николаем Фильченковым. Это же надо на такое решиться: с гранатой броситься под гусеницы фашистских танков!
«Николай Фильченков! — встрепенулся старшина. — Неужели тот самый?»
Перед началом войны он получил от своего друга Николая Фильченкова письмо из Севастополя. Все сходится: и фамилия, и имя, и звание.
Они дружили с детства. Часами просиживали на волжском берегу, с завистью провожая взглядами легкие, белоснежные суда, которые сновали по реке. О чем только тогда не было переговорено! О дальних перелетах Чкалова. О шлюпочных переходах с Балтики в Черное море, о папанинцах, дрейфующих в районе Северного полюса.
Фильченков был старше Вилкова. Отслужив срочную службу на флоте, он советовал ему:
— Пойдешь на призывную комиссию, Коля, просись на флот. Плавать на море, это тебе не по реке шлепать.
Вилков обижался на него за такое неуважительное отношение к речникам.
— По Волге водить суда тоже дело не простое. Любите вы, моряки, нос задирать…
— Что ж, Волга, конечно, река серьезная, — соглашался с усмешкой Фильченков, — но и ее с морем не сравнишь. — Потом, разом спрятав веселую усмешку, уже другим, серьезным тоном, продолжал: — Одно тебе скажу, Коля, морская служба хлюпиков не терпит. Флот признает только крепких парней!
Поздней, уже проходя службу на Тихоокеанском флоте, Николай Вилков не раз вспоминал справедливые слова своего старшего друга. И сейчас, узнав о подвиге Фильченкова, решил рассказать про него товарищам, хотя сердце сжималось от боли за того, а голос срывался.
— Николай Дмитриевич Фильченков много лет прослужил на подводной лодке нового типа. Однажды в испытательном плавании ему пришлось стоять вахту почти двое суток без смены. А потом вышло из строя электрическое управление горизонтальных рулей. Лодка получила дифферент на нос. В любую минуту можно было ожидать, что она перейдет в вертикальное положение и тогда — гибель.
Матросы слушали боцмана с затаенным дыханием. Даже непоседа Владимир Осьминкин сидел непривычно притихший и грустный.
— Фильченков не растерялся, — продолжал Вилков. — Он сразу перешел на ручное управление и сумел выровнять лодку.
Рассказ его произвел на всех сильное впечатление. Моряки долго не расходились, делились мыслями, спорили. А Николай думал о своем: представлял себе Фильченкова с горсткой бойцов там, у изгиба дороги, ведущей к Севастополю. Все они — Василий Цыбулько, Юрий Паршин, Иван Красносельский, Даниил Одинцов — выдержали, не подвели своего замполита, до конца исполнили долг перед Родиной. Он словно наяву видел, как затвердели их лица, обращенные к нарастающему гулу танковых моторов. Как молча, деловито привязали они к широким флотским ремням гранаты. Как скупо пожали друг другу руки, прежде чем заслонить фашистам дорогу на Севастополь.
