Французы тоже понеслись, перешли на галоп. Новицкий, жадно следивший за смелым маневром Кульнева, понял, что егеря намерены встретить гусар, когда те еще только будут выходить из Нищи, подниматься на берег, когда батальон еще будет нестройной массой, толпой, способной только бежать или же умирать под чужими саблями.
Но тут через реку ударил залп, следом другой, третий. Завизжали, покатились на землю лошади, завопили люди, тревожно вскрикнули трубы, и егеря отвернули в сторону, выходя из-под прицельного огня русских драгун. Это командир ямбуржцев спешил два своих эскадрона, и те повели частый огонь плутонгами[7], отгоняя французов.
Несколько минут подарили драгуны гродненцам, но этого Кульневу хватило вполне. Новицкий поразился тому, как быстро генерал успел выстроить эскадроны гусар и разогнать их до рыси. Французские кавалеристы кинулись было навстречу, но их порыв был уже сбит ружейным огнем. Недоскакав двух десятков сажен, они стали осаживать лошадей, поворачивать и бросились наутек, надеясь больше на ноги коней, нежели на свои сабли.
— Назимов, Ильинский! — крикнул Кульнев. — Гоните их к лесу, не пускайте к селу. За пленными не останавливаться…
Два эскадрона продолжали рубить бегущих, оставшихся Яков Петрович повел вдоль берега. Уже и драгуны перешли Нищу и догнали гусар. Пушки Сухозанета продолжали дуэль с французами, но насколько удачно, разглядеть не удалось. Черное облако тянулось с реки, с моста, который неприятель все же решил зажечь.
— Быстрей! Быстрей! — погнал своих людей Кульнев.
Под прикрытием завесы они могли пробраться к деревне. Иначе все восемь эскадронов так и останутся на лугу, нелепой учебной мишенью неприятельским артиллеристам и мушкетерам.
Но это также поняли и другие, те, что остались на восточном берегу вокруг Витгенштейна.
— Ребята! — взмахнул шпагой офицер Павловского полка. — За мной! Спасем Кульнева! Храбрый Кульнев погибнет! За мной, на мост!
Гренадеры двинулись к переправе, но замялись, видя, как из-под черных бревен наката пробиваются длинные языки пламени.
— Не бойся, павловцы, в аду будет жарче! Быстрей, успеем!
Сквозь прореху, сделанную ветром в дымовом шлейфе, Кульнев увидел, что по пылающему мосту, быстро-быстро перебирая ногами, не бегут даже, а катятся волной пехотинцы. Батальон гренадеров успел перебраться по относительно еще прочному настилу и уже строил каре, готовясь отразить возможную контратаку.
— Вперед, Силин, вперед! — закричал Кульнев.
В офицере, что повел за собой гренадеров, он узнал командира павловцев подполковника Силина, ловкого и бесшабашного забияку.
— Только вперед!
Павловцы двинулись мерным шагом, взяв ружья на руку. Кульнев разделил гусар, поставив эскадроны по флангам, а драгун погнал к селу рысью, надеясь, что им удастся закрепиться на окраине. На том берегу Витгенштейн, жестикулируя, посылал через реку батальон за батальоном. Солдаты прыгали с песчаного откоса в воду, поднимали над головой патронные сумки и ружья, брели, нащупывая осторожно дно. Вся река выше и ниже горящего моста была запружена шеренгами егерей, гренадеров. К дюжине орудий Сухозанета присоединились еще две конно-артиллерийские роты, и все они колотили позиции Удино, не давая французским пушкам накрыть переправу.
И Новицкий увидел вдруг, как из села выскочили две орудийные запряжки и понеслись прочь, по дороге, уходящей на Полоцк. Следом еще три, четыре. А за ними, перебегая, перекатываясь, отстреливаясь, потянулись взводами и ротами пехотинцы. Корпус маршала Удино начать покидать Клястицы, уступая место сражения русским…
III— Гусары! Помянем же нашего друга, славного гродненца Якова Петровича Кульнева! Жил он по-гусарски и погиб как гусар. Прощай, Яков!
Генерал Ланской опрокинул чарку, поставил с треском на доски столешницы и сел, почти рухнул на лавку.
На обочине проселочной дороги стоял наспех сколоченный дощатый домик с односкатной крышей. К нему примыкал длинный навес, опиравшийся на вкопанные столбы. Под навесом вокруг щелястого стола на едка обструганных досках, брошенных вместо лавок, теснилось человек пятьдесят гусар в черных мундирах.
Офицеры Александрийского гусарского сидели у маркитанта уже более трех часов и без существенного перерыва один за другим поднимали тосты в память генерала Кульнева. Как погиб Яков Петрович, им рассказал Новицкий, сумевший уже вернуться от Витгенштейна. Они знали, что после победы у Клястиц Кульнев кинулся преследовать французов и на следующий день попал в искусно задуманную ловушку. Удино поставил несколько батарей на возвышенности, и, когда отряд русских втянулся в дефиле[8], открыл перекрестный огонь по коннице и пехоте. Яков Петрович едва успел скомандовать отступление, как был смертельно ранен ядром. Он только успел сорвать с себя крест Святого Георгия и протянул адъютанту: «Возьми! Не хочу, чтобы они знали, что самого Кульнева победили…»
— Я не понял, — пробурчал мрачно Приовский. — Что ему забираться так далеко? До самой Франции их загонять?
Ланской нежно приобнял за плечи своего батальонного:
— Ах, Анастасий ты мой Иванович! Сколько мы уже с тобой вместе деремся, а все я удивляюсь, на тебя глядючи! Не понять тебе, дорогой мой, нашей русской души. Как же вы, венгерцы, гусар-то придумали? Это же совсем наше дело. Ты пойми, друг, — первый удар, первая победа над Бонапартом. Месяц ведь, считай, отступали. А тут — победа! Погромил французов, ну и погнал. Кто же его знал, что там такая силища притаилась. Выпьем…
Приовский не унимался. Отхлебнув из вновь наполненной чарки, он ткнул сжатым кулаком в сторону командира второго батальона:
— Первый не Кульнев, первым он был — Мадатов! Он когда при Кобрине саксонцев побил?
— Пятнадцатого, — не задумываясь, отозвался Валериан.
— А Кульнев при Клястицах?
— Девятнадцатого июля, — так же быстро ответил сидевший через четыре человека Новицкий.
Ланской засмеялся:
— Конечно, конечно, первыми всегда и везде мы — Александрийский полк! Черные гусары! Но ведь Яша-то об этом не знал. Опрокинул он этого Удино и кинулся следом. Считай, полтысячи пленных взял!
— Девятьсот! — почтительно наклонив голову, поправил командира Новицкий.
— Видишь, Приовский! Кульнев еще честно докладывал. А я так, признаюсь, вовсе тысячу написал бы, для ровного счета.
— Не боимся Удино! — высоким звонким голосом запел на другом конце стола весельчак штабс-ротмистр Павел Бутович.
— Он для нас ничто — говно! — подхватили хором собравшиеся вокруг него поручики и корнеты.
— Гусары — молчать! — гаркнул внезапно нахмурившийся Ланской. — Вы этого покушать еще не успели! Кого мы били? Австрияков с саксонцами?! Шварценберга с Ренье?! Подождите, пока до самих французов мы доберемся.
— Старая гвардия — сильный враг. Очень сильный, — поддержал генерала Приовский; он тоже прошел первую польскую кампанию, был при Аустерлице, Прейсиш-Эйлау, Фридланде и теперь, мрачно уставившись в едва поскобленные доски столешницы, шевелил губами, вспоминая, видимо, минувшие годы и битвы.
— Нам еще повезло, что самого-самого среди них нет, — продолжал тираду Ланской.
— Наполеон с армией, — возразил удивленно Валериан.
— Наполеон — да. А маршалы?
— Даву, Ней, Мюрат, Удино, Бертье… — Новицкий высыпал россыпью фамилии знаменитых помощников французского императора.
— А-а! — отмахнулся рукой Ланской. — Видел я их. Хороши, но… Был там еще один. Погиб он три года начал. Ноги ему ядром оторвало, как Яше Кульневу…
Он допил чарку, бросил на стол и быстро, широко перекрестился. Офицеры молчали, ожидая, пока командир заговорит снова.
— Говорили потом, что все, кто остался, лишь мелкая монета, на которую разменяли одного Ланна.
— Помню его! — оживился Приовский. — Он взял Праценские горки за Аустерлицем, а потом продавил наш центр у Фридланда. Великий маршал!
— Да, таких надо помнить, — согласился с соседом Ланской. — Помнить, знать, уважать и бить! Так вот Кульнев и собирался оттузить этого Удино. Тот, между прочим, тоже вел гренадеров при Аустерлице. А его авангард Яша под Клястицами смял. Ну как тут было не загореться. Да каждый из нас на его месте кинулся и эту лощину. И — напоролся на пушки. За генерала Кульнева, гусары!..
Валериан опорожнил чарку, но не спешил ставить ее на стол. Крутил ее в пальцах, смотрел на дно, где, случайно сохранившись, бегала между красноватых стенок мутная капля. Он вспоминал осаду Шумлы, разгром конницы Гассан-бея у леса, поездку в корпус Каменского-старшего, бешеную скачку с гродненцами, когда они пытались отрезать от крепости караван с продовольствием. Плыли перед глазами черные, мощные бакенбарды гусарского генерала, слышался его густой, насмешливый с хрипотцой голос.
