О войне в Испании написано немало. И все же автор предлагаемых воспоминаний, не пытаясь делать обобщений, или анализировать стратегические операции, или общий ход событий, рассказывает много интересного. В те далекие годы Елизавета Александровна Паршина была молоденькой девушкой, и впечатления складывались у нее соответственно ее возрасту и сравнительно небольшому жизненному опыту. Елизавета Александровна постоянно находилась при разведывательно-диверсионном отряде, состоявшем из андалузских шахтеров. Все это запечатлено в книге, большая часть ее — дневник, который Паршина вела в Испании. Автор рассказывает только о том, что видела сама. Е.А. Паршина не только наблюдала, что происходит вокруг нее. Она принимала личное участие во всех серьезных операциях отряда в тылу фашистов. В 1937 году на фронте под Малагой и Гранадой, в боях за Андалузию, а также под Толедо отряд уже имел на своем счету семнадцать уничтоженных воинских эшелонов противника. Там фашисты перебрасывали по железной дороге с юга на Мадрид войска и снаряжение, прибывающие из фашистской Италии и Германии. В тылу врага было захвачено в плен несколько фашистских офицеров. Отряд проводил операции на широком фронте от Андалузии до Арагона.
В отряде Е.А. Паршину очень уважали не только потому, что она находилась с нами в самые опасные минуты, но и за постоянную заботу о бойцах и их семьях.
Ни один боец отряда не забывал во время боя, что среди них — девушка. Е.А. Паршиной не раз приходилось участвовать в рукопашных схватках. На моих глазах храбрая переводчица в ближнем бою уничтожила двух фашистов и возвратилась, захватив оружие врага. При необходимости я поручал ей самостоятельно руководить операциями, и она всегда успешно с этим справлялась.
Спрогис А., полковник в отставке, бывший советник по войсковой разведке в республиканской армии Испании.
В Москву наша семья приехала примерно в 1929 году с Волги. Отец — Александр Николаевич, мать — Лидия Георгиевна, старшая сестра Алла и я. Отец был инженером-химиком, его пригласили в какой-то институт заведовать лабораторией. В 1935 году я окончила Институт новых языков и начала работать в «Интуристе» переводчицей французского.
Прошло несколько месяцев. Когда началась война в Испании, в Советском Союзе поднялся ураган протестов. Проходили собрания, митинги, писали на первых полосах газет, не умолкало радио, собирались деньги, писались письма… Конечно, для нашей страны такой поворот событий не предвещал ничего хорошего, поэтому аппарат пропаганды работал изо всех сил. Таким образом, испанские события стали для большинства населения личной бедой, гибель испанцев — собственным горем, борьба с Фашистами — страстным желанием. Заявления сыпались тысячами, подростков с поездов снимали сотнями. Ни я, ни мои подруги и не надеялись на такое счастье, но когда однажды в кабинете начальника засела какая-то комиссия, сердце екнуло…
За столом сидело человек шесть-семь, все мужчины и все в штатском.
— Лиза Паршина, одна из лучших переводчиц, - сказал начальник.
Поглядывая на меня, полистали бумаги.
— Хороший загар. Отдыхали?
— Да.
— Далеко?
— В Дагестане. По горам ходили.
— Хорошо ходите?
— Километров по двадцать, тридцать в день. Двое с военной выправкой переглянулись.
— Международное положение знаете? — Конечно.
— На каких языках работаете?
Я поняла, что этот вопрос решающий. Испанский мы немного «проходили», но до знания было весьма далеко.
— Французский, испанский.
— Сказать что-нибудь можете?
— Буэнос диас… камарадас…
— А почему отвечаете на испанском?
Я растерялась и промолчала. Те двое снова переглянулись.
— Вы замужем?
— Нет.
— Семья?
— Родители и сестра. Все в Москве.
— В командировку поедете?
— Поеду.
— А если далеко и надолго?
— Поеду.
— А если в Испанию?
— Поеду.
— Хорошо, можете идти. Если нужно будет, мы вас еще пригласим. О нашей беседе никому говорить не надо.
Утром следующего дня меня и одну из моих подруг предупредили, что за нами «приедут». Часов в двенадцать действительно появилась молодая приятная женщина, сотрудница Главного разведывательного управления Красной Армии, Гуковская. Трудно сейчас сказать, в каком я была состоянии, помню только, что все происходящее доходило до меня, как с киноэкрана. Может быть, от волнения я и заболела — началась двухсторонняя ангина, но я сделала все, чтобы не показать этого. Гуковская на машине отвезла нас в специальный закрытый магазин, расположенный в Центральном универмаге, и велела выбрать все, что нам нужно. Тут уж мы не растерялись и выбрали все — от чулок до шляпок с вуальками.
— Вам это доставят, — сСказала Гуковская и отвезла нас обратно.
Часов в восемь она снова приехала, привезла нам вещи, вручила паспорта, деньги, билеты на поезд и сказала:
— Через три часа ваш поезд. Поедете до Парижа, явитесь в наше посольство, дальше вам скажут. Об отъезде ни с кем не говорите и ни с кем не прощайтесь. Ни с кем. — И уехала.
Мы так и остались стоять с открытыми ртами и хлопающими глазами и, похоже, с такими же лицами ехали до самого Парижа. В моих документах было сказано, что я работаю машинисткой в советском консульстве в Испании. В Париже наше появление было встречено так же буднично, как появление почтальона. Нам выдали около тысячи долларов и велели лететь из Тулузы в Барселону.
— Там вас встретят.
И мы полетели. Вышли в Барселоне на летное поле и со все возрастающим беспокойством стали наблюдать, как рассасываются прилетевшие с нами пассажиры, пока не остались совершенно одни. Посовещавшись, уселись на свои чемоданчики и стали ждать «чего-нибудь». Через минут тридцать к нам подошел элегантный служащий аэродрома и очень вежливо поинтересовался, не потерялись ли мы, и не надо ли помочь. Документы мы решили не показывать, а объяснить ничего не могли, по тому, что языка почти не знали. Однако, он ничуть не удивился и любезно отправил нас в город на служебной машине. Одетый в военную форму водитель, тоже ничего не спрашивая, привез нас в отель «Мажестик» и уехал. Только здесь, сняв номер, я поняла, что мне совсем плохо. Ангина была в разгаре. Я попросила подругу положить мне на голову мокрое полотенце.
— А полотенца нет. — Ответила она без малейших эмоций. — Мы забыли чемоданы в машине.
Я моментально забыла про ангину, и мы побежали к портье поднимать тревогу. Он долго и с большим удивлением выслушивал наши сбивчивые горячие объяснения, и как только обозначилась первая пауза, спокойно сказал:
— Почему вы так беспокоитесь? Как только шофер увидит чемоданы, он сразу привезет их обратно…
Мы замолкли, переваривая услышанное. «Господи, мы ведь уже за границей…» Действительно, минут через сорок чемоданы внесли в наш номер. Мне снова стало плохо. В этот момент зазвонил телефон.
— Да? — Спросила я машинально.
— Лиза?
— Да… — Ангину снова как рукой сняло.
— Ты еще там?
— В каком смысле? — спросила я потрясенно.
— Ты еще не уехала?
— Я…
Кто это? Откуда он знает, в какой я гостинице и даже в каком номере? Невероятно…
— Лиза!
— Да…
— Это ты?!
— Я…
— Почему ты не выезжаешь?!
— Куда? Я только приехала… Теперь наступила пауза на том конце провода.
— Кто это говорит? — спросил он, наконец.
Оказалось, это звонил знаменитый Михаил Кольцов. Его жену тоже звали Лиза, и жила она в этом номере до момента нашего заселения. Он объяснил нам, что делать и куда идти, и дальше все вошло в свою колею. Началась работа в Испании.
В то утро заря занялась дружно. Быстро светало. Небо без единого облачка. Но это нас не обрадовало: если таким будет весь день, то фашисты успеют отбомбиться несколько раз. Весь летный состав уже на поле. В небе еще мерцают крупные южные звезды. Воздух резкий, колючий. Зима под Мадридом довольно холодная, но почти бесснежная. На командном пункте всегда холодно. Во всей Кастилии, кажется, зимой нет уголка, где можно было бы согреться.
Мое дело — сидеть у телефона и ждать, когда позвонят с наблюдательного пункта «Телефоника», самого высокого здания Мадрида. Это должно случиться с минуты на минуту, и я с самого рассвета держу телефонную трубку, а сама смотрю в окно и дую на застывшие пальцы. Первые лучи солнца медленно скользят по траве, слизывая хрупкий иней.
— Хосефа, ты слушаешь? — раздается в трубке голос наблюдателя.
— Слушаю.
— Сейчас на улице Алкала упал снаряд.
— Я не слышала разрыва. Наверно, далеко.
— Нет, не очень, но он не взорвался. Что-то сегодня не видно «юнкерсов»…
