Полковник встал из-за стола и, расхаживая по комнате, слушал его очень внимательно. Когда-то и сам он бежал с помощью детей, только не из Германии, а из сибирской ссылки...
Так, так... Ну, вот что, майор,— заключил полковник.— Вижу, что вам хочется поскорее добраться до ребят. Вижу и понимаю вас.— Он помолчал, посмотрел ещё раз на Павлова и добавил, сурово нахмурив брови:— Вы просились на этот участок — вам и честь и первое место. Пойдёте в авангарде. Желаю успехов! Объявите личному составу батальона, почему именно ваш батальон идёт первым, расскажите эту историю с детьми.
Я уже рассказывал, товарищ полковник.
Тем лучше, отважнее будут драться.
В город Заган танкисты Павлова ворвались сразу с трёх сторон. Гитлеровцы не выдержали мощного натиска и покидали квартал за кварталом.
Ну, вот мы уже совсем рядом с ребятами!—Павлов глядел на красный кружок на карте, которым было обведено имение Эйзен.
Последние два дня Жора прятался и наблюдал из засады за немецкими танками, пулемётами и броневиками.
На рассвете, когда около усадьбы остались только два «тигра» и немецкая засада для контроля дороги, Жора выбрался во двор. Глазам его представилась странная картина.
Ворота на улицу были полуоткрыты. На воротах хлева висел замок. Двери амбаров были заколочены досками, и только одна была открыта настежь.
У открытой двери, на каменном приступке, лежал Лунатик и трясся, как в лихорадке. Правая нога его была вытянута, левая рука, как плеть, лежала на жёлтом чемодане. «Рехнулся!»— подумал Жора, глядя на его бессмысленные, выпученные глаза и открытый рот.
В последние дни старик всё заколачивал, забивал, прятал. За несколько часов до появления Жоры во дворе он вышел из дому с жёлтым чемоданчиком в руках и, озираясь по сторонам, направился к амбару, где в укромном месте уже были спрятаны наиболее ценные вещи и запасы продуктов.
Но едва он занёс ногу на приступок, как дверь амбара распахнулась и из неё один за другим вышли четверо немецких солдат, нагружённых вещами. Старик тяжело рухнул на землю: его разбил паралич.
В хлеву надсадно ревели коровы, визжали свиньи. Жоре стало жаль голодных животных. Он подошёл к запертым дверям, потрогал замок и вернулся к старику:
Где ключи? Дайте ключи!
В глазах старика вспыхнуло дикое беспокойство; он судорожно вцепился правой рукой в чемодан и пытался повернуться, чтобы накрыть его своим телом.
— Ключи где? — крикнул Жора и пнул ногой чемодан.
Чемодан скатился со ступенек и раскрылся Старик задрожал. Жора отшатнулся. Чемодан был полон денег бумажных немецких денег. Жора наклонился, взял одну большую пачку и растерялся. «Что делать с деньгами? Собрать, спрятать и потом отдать нашим? — подумал Жора — Нет! — И он бросил пачку обратно в чемодан.— Никому уже больше не пригодятся эти деньги!»
Жора побежал к хлеву и стал сбивать топором замок.
Накормив животных и снова забравшись на чердак, он увидел, что на дороге горят танки.
Из-за будочки в саду выглядывал эсэсовец. Он держал трубу с наконечником.. Жора сразу понял, что фашист подкарауливает русских. Через какую-то долю минуты он был внизу. Схватив стоявший в углу, у крыльца, железный лом, он, прячась за низкие подстриженные кусты, начал подкрадываться к эсэсовцу. Тот сидел на корточках, сосредоточенно следя за дорогой. Жора не видел того, что видел эсэсовец, но ясно слышал приближающийся лязг гусениц и рёв мотора. Тяжёлый удар по голове поразил фаустника в тот момент, когда он готовился нажать спусковой крючок фаустпатрона.
На минуту, голова у Жоры закружилась, в глазах потемнело. Опомнившись, он схватил три фаустпатрона и, пригибаясь к земле, проскользнул в дом.
«Тигр» стоял почти рядом с домом и стрелял в сторону дороги, скрытой от Жоры растущими у дома деревьями. Жора видел несколько раз, как фаустники брали трубу подмышку, нажимали на крючок, и тогда из трубы вырывался сноп огня и дыма, а головка фаустпатрона исчезала. Жора хотел действовать наверняка. Прицеливаясь и примериваясь, он, наконец, пристроил фаустпатрон на подоконнике и нажал на спуск. Дым заполнил комнату. Жора сидел у подоконника на корточках, от испуга он не решался посмотреть, что же произошло с танком. Он держал в руках новый фаустпатрон, но не в силах был подняться, чтобы снова выстрелить. У него сильно стучало сердце, тряслись руки и кружилась голова.
«Тигр» горел. Это был последний немецкий танк у дома Эйзен, контролировавший дорогу. Танки майора Павлова вырвались вперёд, в район завода.
Полным к одиночному дому! — скомандовал Павлов.
Скотный двор, сараи и амбары фрау Эйзен горели, подожжённые отступавшими немецкими солдатами в большом кирпичном доме лопались последние стёкла. Стрельба удалялась, и было слышно, как бушует пламя пожара.
Во двор вбежали двое военных. Они осмотрелись, стали кричать:
Эй, кто тут есть?
Не получив ответа, решительными шагами, с автоматами наперевес направились к дому.
В большой просторной комнате на полу, возле окна, сидел Жора, держа в руке фаустпатрон. Он не понимал, почему всё вдруг стихло. Может, фашисты увидели, как он выстрелил из дома по танку, ищут его и поэтому не стреляют?..
Ты кто? — вдруг раздался голос.
Жора вздрогнул, обернулся и увидел военного.
А... а вы кто? — проговорил он, растерявшись.
Я русский, советский танкист!
Советский танкист? — недоверчиво произнёс Жора, пытаясь подняться с пола.
Ноги отказались служить ему. Но он всё ещё держал в руке фаустпатрон.
Да, советский — повторил военный, улыбаясь и рассматривая щуплую, худую фигурку Жоры.— А это для чего тебе?— ласково спросил он, указывая на фаустпатрон.
Жора не ответил — его душили слёзы, к горлу подступил тяжёлый ком. Тогда военный взял из его рук фаустпатрон, помог ему подняться и сделал шаг к окну. Увидев подбитый «тигр», он сразу всё понял и обнял Жору.
Я старший сержант Зорин. От товарища Павлова, может, помнишь?..
На пороге появился запыхавшийся Павлов.
Кольцо вокруг Германии замыкалось. Английские и американские войска были ещё совсем далеко от Берлина, но Советская Армия наступала по всему советско-германскому фронту—от Балтики до Карпат. В конце марта 1945 года половина населения Германии была в движении. Из Восточной Германии, немецкой Силезии в глубь Германии, на юг, к Мюнхену, тащились охваченные паникой беженцы.
Штейнер энергично продолжал делать своё дело. Его завод, приобретённый на деньги, заработанные благодаря нещадной эксплуатации подростков, разросся и стал солидным военным предприятием.
Голодные, оборванные подростки работали у него до изнеможения, умирали от болезней, истощения и побоев. Платы им не полагалось. Вернее, в ведомостях аккуратно отмечалась выдача заработка, но дети никогда заработанных ими денег не видели, всё шло в карман Штейнеру в виде удержаний за «одежду, общежитие и питание».
Став полным хозяином предприятия, Штейнер решил бросить службу и заняться только заводом. Но уйти с военной службы, покинуть лагерь было не так просто. У Гитлера не хватало солдат. В армию брали всех, даже полукалек. Волей-неволей Штейнеру приходилось ждать лучших времён и надеяться на победоносный исход войны.
Весна 1945 года оказалась тревожной. Беженцы, бомбёжка, война на территории Германии, русские за Одером, на Шпрее... Всюду паника. «Даже в Берлине,— рассказывали Штейнеру очевидцы,— хаос». Правда, бомбёжка не слишком беспокоила его.
Самолёты американцев и англичан нередко сбрасывали бомбы на городок, возле которого располагался завод и лагерь, но военные объекты, в том числе завод Штейнера, неизвестно почему оставались в целости и сохранности.
Так было не только здесь, но и во всей Западной Германии. Гитлеровцы открыто поговаривали о «великодушии» англичан и американцев, а наиболее осведомлённые говорили прямо, что у капиталистов Германии, Англии и Америки есть общие интересы, ради которых союзники русских сохраняют заводы Германии.
Когда Штейнеру доложили о беспорядках в бараках русских, он приказал посадить зачинщиков в карцер, но не бить их. Он был напуган слухами о приближении русских.
Люся не знала, что Вову посадили в карцер за распространение «вредных мыслей». Она также без соблюдения каких-либо особых предосторожностей рассказала девочкам всё, что знала о Германии и о скором приходе Советской Армии. Но не все верили, что скоро наступит конец мучениям. Люсю удивили суровые, насторожённые лица. Она думала, как расшевелить своих новых подруг, вызвать их на откровенный разговор. «Почему они все такие хмурые?»—спрашивала себя Люся. Она обняла высокую незнакомую девушку и тихо сказала:
