«Первым советским боевым друзьям от румынского друга. После войны Тудор Чореску ждет вас на Жиу!»
Письма писались разными почерками — видимо, Тудор диктовал их новым русским фронтовым друзьям. Но последние строки он неизменно писал сам: старательно выведенные русские буквы передавали румынские слова сердечного привета: «Ла реведера!» (до свиданья), «Паче!» (мир), «Приетение!» (дружба).
Сколько лет минуло с той военной поры? Многих близких потеряли мы безвозвратно, но многие нашли и находят друг друга через десятилетия, и мы уже давно перестали удивляться самым неожиданным встречам… Нет, не удивились мы, когда во время поездки по Румынии в шахтерском городке Лупени нам преградил путь человек богатырского роста и, протянув обе руки, загремел так, что, наверное, эхо разнесло его голос по близлежащим горам:
— Буне зиуа! День добры! Привет! Узнали? Нет? Мэ нумеск — меня зовут Тудор… Чореску Тудор.
— Федя, друг! Привет, дружище!.. Но не греми ты так — весь город всполошишь!
— О-го-го! Фрумос! Пусть вся Жиу знает, что Тудор встретил своих дорогих гостей! Айда в мой дом, как здорово, что сегодня суббота! Фрумос! Красота! — так говорил наш старшина…— Айда!
Наш рассказ занял бы много десятков страниц, если бы мы попытались подробно изложить все события этого дня: знакомство с семьей Тудора, с его женой и детьми, с отцом, чудом спасенным Красной Армией в фашистском лагере смерти, с братьями Тудора (увы! только с двумя из шести, угнанных гитлеровцами), с многочисленной родней и друзьями-шахтерами; затем — прогулка по городу и на берег Жиу, той самой реки, что дала имя всей шахтерской долине; цветы у памятника погибшим шахтерам — борцам против произвола и угнетения; и, наконец, праздничный ужин и застольная беседа до глубокой ночи о бесчисленных переменах в жизни людей труда… Но, конечно же, самые волнующие минуты мы пережили, когда были уже высказаны все тосты на румынском и русском языках и станцевали все румынские и русские пляски, и Тудор громадой поднялся над столом и шепотом, от которого задребезжали тонкие рюмки, попросил сына Эмиля принести ему кларнет.
— Лучия, краса моя, — обратился он к жене, — спой гостям нашим песню об Ада-Кале. Ты давно знаешь с моих слов: я недопел ее русским друзьям много лет назад. Пой, Лучия, мой кларнет поет с тобой…
Мы слушали песню об острове счастья. Она улетала в настежь раскрытые окна, на ярко освещенные улицы шахтерского городка, к звездам на копрах у подножия лесистых гор.
1963 г.
Прага… Один из старейших и красивейших городов Европы. Она звучит в моем сердце как многоголосый орган. Низко и глухо над мозаичными каменными тротуарами узких улиц Старого города, над седым Карловым мостом стелется мелодия средних веков. Поют серебряные трубы Возрождения, протяжным эхом отдаются в несказанной красоты стрельчатых башенках Тынского храма, замирают на каменной хвое высоченной башни святого Витта, вновь и вновь взлетают над холмами Пражского Града… Древняя земля Праги слышала звон рыцарских мечей и смертоносный топот фашистских полчищ, гул народных восстаний и радостный, как весна, грохот советских танков-освободителей. Стаями голубей взметнулись ныне над Златой Прагой песни новой жизни. Они плывут над широкой Влтавой и над безбрежной Вацлавской площадью, над усыпанным цветами памятником советским танкистам на Смихове и над светлыми кварталами новой, молодой Праги. Звучит песня в самом сердце вечного города — над Староградской площадью с ее исторической ратушей и легендарным Староместским орлоем — сказочными курантами, чьи движущиеся фигуры изумленные пражане впервые узрели в пятнадцатом веке…
О нем, об этом легендарном Пражском орлое, и будет наш рассказ.
Каждый день, в любую погоду и во все времена года, уже в самые ранние часы, когда город еще только пробуждается и величавый Ян Гус сбрасывает со своих могучих бронзовых плеч пелену тумана, перед башней ратуши собирается толпа. И до глубокой ночи люди будут спешить сюда к исходу каждого часа, чтобы еще и еще раз увидеть и услышать дивное диво!
Поражает уже огромный циферблат с несколькими золотыми кругами и многими обозначениями — движения часов, минут, созвездий, фазы Солнца и Луны. Но вот истекает шестидесятая минута, и вдруг оживают неподвижные фигуры у циферблата: грозная Смерть неумолимо бьет в колокол, отмеряя секунды, испуганно качает головой Стяжатель с мешком, пытаясь остановить время, в бесконечный путь отправляется Странник, мечется в поисках спасения Турок — олицетворение ненавистного народу гнета. Восхищению зрителей нет предела. Но чудеса продолжаются: внезапно растворяются окна над циферблатом, появляется фигура апостола. Он движется, идет по балкону, и вслед за ним один за другим проходят с запада на восток двенадцать апостолов. Не успели смолкнуть изумленные голоса, как под крышей башни взлетает каменный Петух, и бодрое «ку-ка-ре-ку» несется над Старой площадью. Народная мудрость лукаво смеется над смертью.
Но нелегок путь к бессмертию…
Солнечным днем мы стояли в толпе пражан на Староместской площади, не в силах оторвать глаз от курантов. И, как много веков назад, заученно отзвонила свою норму секунд Смерть, не спеша прошли по балкончику фигурки апостолов, вспорхнул с выкриком каменный Петушок…
— «Мементо мори!» — «Помни о смерти!» — задумчиво произнес наш друг из журнала «Нова Мысль» Ян Плужак. — «Мементо мори». С детства этот латинский афоризм угнетал наши души. И когда гимназический ксендз вот так же стоял с нами перед курантами, он всегда строго повторял эти слова, указывая перстом на фигуру Смерти… Но как меняются времена! Посмотрите на наших детей: никто уже с трепетом не глядит на Смерть, она для них просто — звонарь. С нетерпением ждут дети появления Петушка с его бодрым «ку-ка-ре-ку»! По всей площади раздается ребячий смех, и веселое петушиное пение на разные голоса живым и радостным эхом повторяют ребятишки. И когда в эти минуты мне случается проходить здесь, я слушаю не древние куранты, а эти детские голоса — они радуют и волнуют каждого чеха!..
— Знаете ли вы, — снова заговорил Ян после продолжительного молчания, — что вскоре после того, как мудрейший мастер Гануш в пятнадцатом веке создал на удивление всему миру эти изумительные часы, они замолкли на двести лет? Наши сказания передают, что спесивые хозяева Праги не радовались творению Гануша. Их грызла дума о том, что золотые руки мастера могут сотворить еще большее чудо и Прага лишится первенства, а вместе с этим и немалых доходов: орлой привлекал много богатых гостей. «И чтобы быть уверенным, что никогда не создаст он другого орлоя, решились они на злодейское дело», — нараспев прочел Ян памятные ему с детства строки старой книги. — Великому мастеру зверски выкололи глаза! Слепой и больной, забытый всеми, он однажды пробрался к механизму своих курантов и остановил их на века… Так гласит легенда.
— Постойте, постойте, дорогой коллега Плужак! Ведь это же что-то страшно знакомое! — невольно воскликнул я. — Послушайте вы теперь наше, русское сказание! Узнаете что-нибудь?
И спросил благодетель:
— А можете ль сделать пригожей,
Благолепнее этого храма,
Другой, говорю? —
И, тряхнув волосами,
Ответили зодчие:
— Можем!
Прикажи, государь! —
И ударились в ноги царю.
И тогда государь
Повелел ослепить этих зодчих,
Чтоб в земле его
Церковь
Стояла одна такова,
Чтобы в суздальских землях,
И в землях рязанских
И прочих
Не поставили лучшего храма,
Чем храм Покрова!
Соколиные очи
Кололи им шилом железным,
Дабы белого света
Увидеть они не могли.
Их клеймили клеймом,
Их секли батогами, болезных,
И кидали их,
Темных,
На стылое лоно земли.
Ян Плужак долго молчал.
— Узнаю… — медленно проговорил он. — И ничего не понимаю! Что это?
— Это поэтическая легенда о поразительно схожей трагической судьбе других гениальных мастеров из народа. Вы бывали в Москве и, конечно же, никогда не забудете красоту куполов храма Василия Блаженного у Кремля. Его сотворили во времена Ивана Грозного русские зодчие. Легенду об их скорбной участи рассказал наш поэт Дмитрий Кедрин. Я прочел вам отрывок из его «Зодчих».
Мы долго молчали. Казалось, будто сама История пролистнула перед нами страницы своей вековой книги… Действительно, как потрясающе схожим оказывается в разных странах удел талантов из народа под гнетущей пятой власть имущих! Но с какой неодолимой силой пробивается сквозь века — в бессмертие — творчество человеческого гения!
