Краток был их семафорный разговор. Лишь поздоровались, лишь выразили надежду, что не сегодня, так завтра обязательно встретятся и уж тогда-то подробно расскажут друг другу все-все.
Весь день фашистские самолеты — то бомбардировщики, то истребители, то те и другие вместе — висели над островом, бомбили, поливали пулеметным и пушечным огнем и сам остров, и катера, жавшиеся к нему.
Лишь с наступлением ночи угомонились фашисты. И тогда, сразу позавтракав, пообедав и поужинав, моряки повалились спать, как всегда выставив вахтенного.
А утром, едва вахтенный, взглянув на корабельные часы, приготовился сунуться в кубрик, чтобы объявить подъем, фашистские самолеты появились вновь. И он крикнул:
— Воздушная тревога!
Похватав одежду и сунув ноги в сапоги или ботинки, матросы бросились на свои боевые посты. Лишь там, полностью изготовившись к бою, торопливо, но тщательно оделись.
И опять начался день, как две капли воды похожий на вчерашний: налет вражеской авиации, короткая передышка, во время которой едва успевали накуриться, и снова бомбы, пулеметные и пушечные очереди.
Но сегодня было все же несколько легче: ночной сон снял усталость трудного морского перехода, да и несколько привыкли за вчерашний день ко всему.
Только к ночи улетели фашистские самолеты, за весь день бомбежек и обстрелов не причинив вреда ни торпедным, ни бронекатерам. А еще немного погодя Максима и командира сто первого бронекатера вызвал к себе старший морской начальник и огласил боевой приказ, согласно которому торпедным катерам уже этой ночью предписывалось высадить десант на остров Соммерс, а бронекатерам — огнем своей артиллерии обеспечить его высадку; не просто всем одновременно идти к острову, не просто высадить десант, а действовать поэтапно: сначала бронекатера — один с севера, другой с юга — подходят к острову, завязывают бой, и лишь потом, когда противник увязнет в этом бою, появляются торпедные катера с десантом, высаживают его и исчезают.
Максиму выпало обойти остров с севера, ворваться в бухту и принять на себя огонь всех пушек и пулеметов врага, держаться до тех пор в бухте и под огнем врага, пока торпедные катера не исчезнут, выполнив свою часть задания.
Как и было приказано, ровно в полночь сто второй снялся с якоря. Сегодняшняя волна была чуточку поменьше вчерашней — баллов до четырех, но все равно катер бился о нее днищем, все равно уже через несколько минут все промокли до нитки. Но к острову подошли точно в назначенное время. Обогнув его с севера и увеличив ход до самого-самого полного, рванулись к входу в бухту.
С момента получения приказа и до этого мгновения Максим все же тешил себя надеждой, что фашисты спят, надеясь на волну, которая не позволит советским катерам выйти в море, и зная, что большие боевые корабли пока еще заперты в Кронштадте. Однако, едва бронекатер появился у входа в бухту, по нему без промедления открыли огонь две батареи и несколько пулеметов. По звуку выстрелов Максим безошибочно определил: пушки автоматические, пятьдесят миллиметров; такому снаряду броня рубки — не преграда. Самое же отвратительное — бронекатер с острова виден прекрасно, а вражеские огневые точки, врытые в землю и затаившиеся между сосенок, только угадывались по вспышкам выстрелов; да и волна мешала вести точный прицельный огонь.
Но, как обычно философствовали матросы, приказ для того и отдается, чтобы его обязательно выполняли. И, открыв огонь из пушек и пулеметов, бронекатер отчаянно рванулся в бухту.
Первое попадание вражеского снаряда в корпус катера Максим воспринял как хлесткий удар по собственному телу, даже вроде бы что-то похожее на физическую боль почувствовал. Но потом, нащупав дорогу к катеру, снаряды все чаще и чаще стали дырявить его борта, все ближе и ближе подкрадываться к самому жизненно важному — боевой рубке, моторам и бензобаку. И если сначала Максиму просто докладывали о попаданиях вражеских снарядов, то вскоре в докладах появилось и другое, более тревожное:
— Прямым попаданием заклинило первую башню!
— Ранен Насибов!
Тут же бронекатер повалился на борт, начал выписывать дугу. Метрах в трехстах от вражеских батарей. И немедленно доклад Ветошкина:
— Перебит штуртрос!
— Устранить повреждение.
Уже второй раз за считанные минуты Максим сказал эти слова.
Ветошкин метнулся из рубки. В это время еще два снаряда почти одновременно впились в катер, в нескольких местах разорвали цепь электропитания, перебили, искорежили переговорные трубы: погас свет, перестали вращаться орудийные башни, лишился Максим связи и с башнями, и с моторным отсеком.
Положение создалось — хуже, казалось, невозможно. Но бронекатер, самовольно описывая циркуляцию, которая могла бросить его и на камни, продолжал вести огонь по врагу, стрелял с такой скорострельностью, что от перегрева зашелушилась краска на стволах орудий; Максим собственными глазами видел, как одна из пулеметных очередей, почти непрерывно выпускаемых Одуванчиком, сначала точно нырнула в первое пулеметное гнездо, потом во второе.
На два пулемета у фашистов стало меньше!
И тут, далеко в стороны разметав белопенные усы, на полном ходу в бухту ворвались торпедные катера, подлетели к берегу, поросшему кряжистыми сосенками, высадили десант и так же лихо исчезли. Только один из них, тот самый, которым командовал Виктор Смирнов, чуточку замешкался у выхода из бухты, на какие-то секунды сбавил скорость, оказавшись на мелководье. На секунды замешкался, но и этого оказалось достаточно для того, чтобы фашистский снаряд нашел его.
Взрыв, заглушивший на мгновение выстрелы пушек и пулеметные очереди, клубящееся облачко густого черного дыма и… словно не бывало здесь торпедного катера. Только радужные пятна бензина, лениво покачивающиеся на волнах, теперь напоминали о нем.
Эх, Виктор, Виктор…
Но горевать некогда, бой еще далеко не кончился!
Правда, десант, уцепившись за берег, немедленно вступил в бой и теперь по бронекатеру било почти в два раза меньше пушек и пулеметов. А может быть, потому меньше ведется по нему огня, что фашисты уверены: этот подранок никуда от них не денется?
Но Ветошкин уже перешел на аварийное управление, он, стоя в воде по колени, выжидающе смотрел на Максима. И тот рукой рубанул по направлению выхода из бухты.
Очень своевременно вышли из боя: когда они еще бежали к выходу из бухты, комендоры доложили, что снаряды кончились. До единого. Теперь все оружие бронекатера — пулеметы Одуванчика; на них вся надежда, если атакуют фашистские самолеты.
Однако ни гадать, появятся те самолеты или нет, ни даже просто передохнуть времени не было: во многие пробоины непрерывно поступала вода, и бронекатер заметно осел, был уже бессилен приподнять нос. Максим мгновенно оценил эту опасность и крикнул как только мог громко:
— Все на заделку пробоин!
Ведрами, кастрюлями и даже мисками вычерпывали воду. Все, кроме Максима, Одуванчика и Разуваева — эти несли вахту, следили за воздухом и вели бронекатер. Даже раненые — Насибов и Яков Новиков — делали посильное: подавали пустые ведра и кастрюли, плечами подпирали щиты, накладываемые на пробоины, пока товарищи крепили их распорными брусьями, прижимали к пробоине клиньями.
Тридцать восемь пробоин получил бронекатер за этот короткий бой. Все заделали как и чем могли и, периодически отливая воду, сочившуюся в трюмы, тихонько, осторожно поплелись к острову Лавансаари.
Когда бронекатер смог впервые чуть-чуть приподнять нос, Максим почувствовал, что смертельно устал и хочет курить, что сейчас ему просто необходимо побыть с людьми. Нет, не командовать ими, не говорить им ободряющие слова, а просто посидеть среди них и помолчать. Все курили жадно и молча; некоторые, едва закончив одну, сразу же принялись за вторую самокрутку.
Во время перекура по-настоящему и перевязали раны Насибова и Якова Новикова. Лишь после этого, не кривя душой, Максим и сказал:
— После госпиталя, ребята, обязательно возвращайтесь к нам. Если согласны, на ваши места никого брать не буду.
Раненые в открытую не выразили ни радости, ни протеста. Но по тому, как запереглядывались остальные, понял: сказал самое нужное.
А гривастые волны одна за другой накатывались с кормы, словно торопили, словно подталкивали бронекатер. И он шел, шел, держа курс на остров Лавансаари. И дошел! С ощутимым креном на правый борт, но дошел!
Даже от помощи отказался, которую предложили два торпедных катера, выбежавшие встречать его.
Бегло осмотрев бронекатер, старший морской начальник высказал сомнение:
— С такими повреждениями можно и не дойти до Ленинграда. Своим ходом, конечно.
Максим, который все еще переживал гибель торпедного катера и Виктора, не успел ответить, его опередил Одуванчик:
