«Ночи-максимум» доставались нам огромным напряжением физических и душевных сил, и когда занимался рассвет, когда на сером фоне неба возникали черные пики гор, когда просыпались утренний ветер и горластое воронье, мы, еле передвигая ноги, осунувшиеся, шли в столовую, мечтая скорее позавтракать и заснуть.
«У меня странная болезнь, — писала Женя в своем дневнике, — проснусь если через 3—4 часа после того, как приду с полетов, больше уже не усну. Так было и сегодня».
Сказывалось переутомление. Женя страдала бессонницей, другим снились мечущиеся лучи прожекторов — сон был тревожным.
В станице Ассиновской мы стояли долго, почти полгода, и жили в своем общежитии спаянной, дружной коммуной. Нас объединяли, в первую очередь, наша общая боевая работа, наше страстное желание прогнать врага с русской земли. Все мы были равны перед смертельной опасностью, которая грозила нам ночью в воздухе и днем на земле, когда мы спали (фашисты постоянно искали наш аэродром, несколько раз сбрасывали бомбы рядом). Ночные полеты в лучах прожекторов, в огне зениток, когда рядом нет никого, только твой штурман в задней кабине, или твоя летчица впереди, когда остается надеяться только друг на друга, такое, конечно, роднило нас. Мы дружили с нашими техниками и вооруженцами, от умения которых подчас зависела наша жизнь. Они это понимали, готовили машины к полету исключительно добросовестно и каждый раз с волнением ожидали нашего возвращения с задания. И когда мы, вернувшись, говорили, что мотор работал хорошо, для техника это было высшей похвалой.
Мы жили открыто и искренне переживали чужие горести. Если кто-нибудь из девушек плакал, ее утешали чуть ли не всем полком, уж, по крайней мере, всей эскадрильей, и также «сообща» радовались вместе с теми, у кого была радость.
Письма от родных читали вслух, обсуждали и знали домашние новости друг от друга, а там, дома, мамы и папы хорошо знали имена и судьбы наших однополчанок, сами писали им письма, присылали подарки. К командиру и комиссару наши родные мамы относились как к приемным матерям, взявшим на воспитание их дочерей: просили последить, чтобы Катя, Вера или Женя лучше укрывала горло, чтобы мыла фрукты перед едой, чтобы не курила.
Мы помнили дни рождения тех, с кем вместе летали, с кем дружили на земле. В эти дни обязательно дарили цветы, фрукты и по детскому обычаю надирали уши, чтобы раз и навсегда они были счастливы.
У каждой из нас тем не менее в полку была одна самая любимая подруга, с которой хотелось говорить чаще и дольше, чем с другими, которая лучше других могла понять и поддержать. Близкие подруги вместе сидели за столом, вместе селились в домах у хозяек, старались вместе летать, то есть вместе рисковать жизнью.
Мы были дружны и одновременно требовательны к себе и своим однополчанам. Сурово отчитывали на комсомольских собраниях оплошавших, совершивших служебный проступок, в стенных газетах, «боевых листках», а позже в полковом «Крокодиле» высмеивали тех, кто заблудился в облаках и не нашел свой аэродром или, увлекшись, переоценил результаты очередного бомбометания.
В полку была своя библиотека. Несколько десятков томов привезли с собою из Энгельса, а потом сдавали в общий фонд книги, полученные из дому, или те, что приходили в посылках с предприятий и учреждений. Пушкина, Лермонтова, Толстого, Некрасова, Маяковского, Горького мы перечитывали и находили в знакомых произведениях новые мысли и чувства, которые раньше оставались недоступными нашему детскому восприятию. Мы повзрослели в общении со смертью и научились донимать и ценить мудрость русской литературы.
Особенно увлекались поэзией. Стихи мы заучивали, переписывали в тетради и дневники, давали переписывать подругам. Стихи военных поэтов, наших современников, Алексея Суркова, Константина Симонова, Степана Щипачева были выражением наших собственных настроений и переживаний, мы их ждали, любили, повторяли.
Нам было по 19—20 лет, совсем недавно мы расстались с детством и подсознательно ждали от юности чего-то поразительного, захватывающе интересного. Наши души пробудились к любви, поэтому так дорога была нам поэзия, в особенности лирическая. Нам очень хотелось счастья, поэтому «грусть находила порывами, как разрывная облачность» (выражение Жени Рудневой), и тогда вспоминались стихи, говорившие о нас лучше нас самих. Хотелось не только читать, но и слагать стихотворные строки.
В полку имелись свои поэты. Им не хватало мастерства, но они умели удовлетворять наши «местные» нужды. Очень популярной была, например, «Поэма о полку» Глаши (Иры) Кашириной, ее читали целиком с нашей самодеятельной сцены, а наиболее удачные строфы зажили самостоятельно, сделавшись нашими крылатыми выражениями. Мы часто повторяли:
Пусть скажет отец, что гордится он дочкой,
Не только сынами гордиться должны.
Или:
Да, немцы не знают, что девушки эти,
Веселые, стройные, «кровь с молоком»,
Что больше всего дорожат они в свете
Своим первым в мире женским полком.
Это была наша гражданская поэзия, рассчитанная на публичное прочтение, но она не затеняла интимных стихов, которые появились в дневниках. Их сначала разрешалось читать только лучшей подруге, а потом как-то незаметно они распространялись по полку, даже будто бы анонимные. Так бывало, конечно, со стихами, созвучными настроениям многих.
Где же ты, друг мой? Опять ты далеко,
Сокол мой ясный. И вновь я одна.
В сердце невольно вползает тревога,
Жалит змеей ядовитой она.
Хочется знать, о чем ты мечтаешь,
Хочется слышать, как ты говоришь,
Видеть хотя бы, как ты пролетаешь
В небе широком. Да ты не летишь!
Если б могла я своею любовью
Скрыть твое сердце от пуль и огня!
Пусть моей кровью и жизни ценою,
Лишь бы ты счастлив был, гордость моя.
Галя Докутович посвятила это стихотворение своему любимому, летчику-истребителю, но ведь не только она одна любила, жила в долгой разлуке, тревожилась и ждала — так бы выразили свою любовь и другие девушки.
После пяти месяцев непрерывной ночной работы, после месяцев тяжкого отступления женский авиаполк окончательно признали в дивизии. Летчики других полков стали относиться к нам как к своим коллегам. У них большой удачей считалось приехать в женский полк по служебным делам и провести у нас несколько часов. Ребята часто говорили нашим девушкам: «После войны к вам в полк жениться прилетим». Нас называли «дочерьми майора Бершанской», и желающих стать «зятьями майора Бершанской» было немало. Даже песню сочинили: «Было у Бершанской пятеро зятьев…» Но, видимо, главными претендентами на наше внимание считали себя «бочаровцы», «братики» из полка таких же легких ночных бомбардировщиков К. Д. Бочарова. Иногда мы базировались на одном аэродроме, получали одни и те же задания, вместе вылетали бомбить. С «братиками» мы соревновались и ревниво следили за их успехами, как и они за нашими.
Однажды в октябре мы получили от штурманов-бочаровцев послание (его сбросили нам на аэродром), развеселившее нас на несколько дней. В столовой мы обсуждали ответ, мнения делились. Экстремисты убеждали дать отпор зазнайкам, умеренные их успокаивали и предлагали ответить в том же веселом ключе, только еще остроумней (мы себя считали образованнее и остроумнее «братцев»). Ира Каширина вызвалась написать ответ в стихах, но так и не собралась.
Наши «братцы» писали:
«…Мы очень рады вашим боевым успехам. С какой радостью мы встречаем ваши имена в печати. Это нас немного подзадоривает. Не думайте только, что мы уступим вам первенство… Нет. Знайте, подруги, что мы имеем все основания быть впереди вас, и мы будем. Это мы заявляем вам авторитетно. Так что давайте поднажмите в своей работе. Мы знаем, что вы за первое место в дивизии будете драться крепко, а победителями будем все же мы.
Нам почему-то кажется, что эта чисто товарищеская переписка, которая доставляется «воздушными» почтальонами, выльется в нечто большее когда-нибудь, так как некоторые из нас заинтересованы вами, а это о чем-то говорит!
…Вы знаете, девочки, нас интересует одно явление (искусственное или естественное?): почему, пролетая над населенным пунктом Ассиновская, у штурмана начинает стремительно вращаться компас, точно глобус, резко пущенный рукой рассерженного преподавателя географии? Неужели это место можно сравнить с Курской магнитной аномалией?
Приходишь на зеленое поле аэродрома, получишь задачу, запустишь моторы, летишь на задание, и хочется почему-то, чтобы ветром снесло на ваш аэродром, чтобы одним хотя бы глазком взглянуть с воздуха, что делают наши сестрички. Но несмотря на желание, наш долг прежде всего выполнить боевое задание, поэтому мы редко нарушаем курс и залетаем к вам. Ну, ничего, будет такое прекрасное время, когда сама жизнь будет благоприятствовать нашей встрече…»
