Выпустив меня, Анисин подбежал к нему, но тело бойца было безжизненно…
Большая круглая луна уже висела над холмистой степью.
В нескольких метрах от нас темнели кусты, которые служили нам ориентиром. Грустно взглянув на них, Анисин стал на колени перед телом товарища, медленно снял пилотку и, чуть не плача, проговорил:
— Эх, браток, что же ты?!
Забыв о своей боли, я тоже склонилась над бойцом. На побелевшем широком лбу Дробота зияла огромная рана, по щеке бежала теплая струйка.
— Разрывная пуля. Берите его, — тронула я широкое плечо Анисина. — Я сама дойду…
Анисин взял Дробота на руки, как берут детей, и тяжело зашагал. Прихрамывая, поплелась за ним и я.
Когда проходили мимо нашей пехоты, Анисин остановился и посмотрел тяжелым взглядом на бойцов, снимавших пилотки. Потом пошел дальше. Бойцы молча смотрели нам вслед.
На рассвете противник пошел в наступление. Пулемет на правом фланге молчал, наши бойцы встретили противника жестоким огнем.
Несколько дней на тех же позициях мы отбивали яростные атаки.
Я гордилась тем, что мой взвод неплохо показал себя в первых боях, что я сумела поддержать свой престиж женщины-командира.
И у бойцов настроение поднялось. Напряжение, которое все мы испытывали, ожидая первой встречи с противником, прошло. Люди почувствовали себя увереннее, а значит, и сильнее.
Однажды после боя к нам во взвод пришел политрук.
— Ну, как самочувствие? — обратился он к бойцам.
— Отличное! — ответили ему хором. А Анисин, протирая автомат, смущенно улыбнувшись, пробасил: — На душе светло, потому что воюем мы.
— Вот это главное, — сказал политрук.
Но скоро меня ждало огорчение. Когда часть ушла на отдых, мне пришлось покинуть с таким трудом обученный взвод и людей, с которыми я уже успела сжиться.
Еще по приезде в эту часть из училища, наспех заполняя анкету, я неверно ответила на вопрос: «Была ли на оккупированной противником территории». Я ответила, что была по спецзаданию, и, не желая распространяться, в подробности не вдавалась. К этому времени поступило указание о том, что все офицеры, бывшие на территории, занимаемой противником, должны пройти проверку. С этой целью мне и еще двум офицерам, которые были в плену и бежали, приказали сдать оружие и подразделения и отправили в тыл на проверку.
Через восемь дней меня вызвали и сказали:
— Младший лейтенант Сычева, сегодня пришел ответ на запрос о вас. Получайте направление в отдел кадров армии. Отправляйтесь и продолжайте в таком же духе воевать дальше.
Радостная вышла за ворота лагеря и первым поездом уехала. Направлялась я в распоряжение отдела кадров северной группы войск Закавказского фронта. На другой день я и еще два лейтенанта получили назначение командирами взводов противотанковых пушек в 4-й казачий кубанский корпус Кириченко.
В июне 1942 года, когда мы, выпускники курсов младших лейтенантов при артиллерийском училище, ждали направления, многие из нас мечтали попасть в какую-нибудь прославленную часть.
В это время по всему нашему фронту гремела слава о недавно сформированном добровольческом казачьем кубанском корпусе генерала Кириченко. Не только в армейских, но даже в центральных газетах в те дни много писали о старых казаках-добровольцах. Наши выпускники-лейтенанты говорили: «Вот бы попасть к казакам! Вот бы с такими повоевать! И у них ведь есть артиллерия».
Издавна славились кубанские казаки своими острыми клинками, своими стремительными конными атаками.
…В этот прославленный казачий корпус и получили мы назначение.
Наша команда, состоящая из трех лейтенантов-артиллеристов — худощавого подвижного противотанкиста Саши, коренастого и молчаливого минометчика Мирошняка и меня, окрыленная удачным назначением, немедленно двинулась в путь по направлению к Кизляру.
В военное время не так просто было угнаться за частью, особенно во время ее передислокации, и в Кизляре пришлось обратиться к военному коменданту города. От него мы узнали, что корпус находится в камышах и уже вступил в бой у селения Владимировка. Но нам нужен был вначале штаб корпуса, а он находился недалеко, в небольшой калмыцкой деревушке.
Попутная машина привезла нас прямо в штаб артиллерии корпуса.
— Голодные? — спросил майор, начальник штаба. — Идите покушайте, потом заходите.
После обеда возвратились к начальнику штаба, поблагодарили за внимание.
Майор подробно стал расспрашивать, откуда мы, где воевали.
— А этот младший лейтенант какого года? — спросил он, указывая на меня. — Уж очень молодой.
Товарищи засмеялись.
— Это женщина, — сказал старший команды.
— Женщина? Вам, наверное, нужно в санчасть? — спросил майор.
— Нет, я строевик… артиллерист.
Майор вышел в соседнюю комнату и отдал распоряжение штабным работникам, чтобы нас распределили по частям. Через полчаса мы пошли за направлением и получили только два.
— А мне куда?
— А вы останетесь пока при штабе.
— Как при штабе? — удивилась я.
— Такой приказ, — проговорил штабной офицер.
Возмущенная, я бросилась к майору и, вытянувшись перед ним, сказала:
— Товарищ майор, а мне направление?
— Вы останетесь при штабе у меня адъютантом.
— Как адъютантом? Я считаю, что это очень низкая для женщины должность! — набралась я смелости и, прямо взглянув в глаза майору, твердо повторила: — Адъютантом я не останусь!
— Ну хорошо, идите отдохните, а мы пока подумаем, куда вас направить.
Огорченная, я вышла во двор. Ребята кинулись навстречу: «Ну что? Куда?»
Узнав, что вопрос остался открытым, стали успокаивать:
— Ничего, Тамара, завтра куда-нибудь направят. Спроси у капитана, где тебе можно отдохнуть, — посоветовали ребята, — и ложись, утро вечера мудренее.
Капитан указал мне на маленький чуланчик, набитый душистым сеном. Я поудобнее улеглась, укрылась шинелью и быстро уснула. Не знаю, долго ли проспала, но вдруг услышала, что позади кто-то лег и меня обнимает. Открыла глаза, кругом темнота.
— Кто это? — тревожно крикнула я.
— Тише, тише, не кричите. Это я, — узнала я голос майора.
Рванулась, хотела подняться, но он удержал меня и зашептал:
— Я только поговорить с вами хочу. Послушайте моего совета. Оставайтесь здесь. Вам будет лучше — и менее опасно, чем на передовой, и всегда под крышей ночевать будете.
— Я не ищу на войне теплого местечка, — сердито двинула я плечом, сбросив его руку.
— Какая вы грубая, — стал укорять он меня. — У вас нет никакой женской ласки.
— Она мне сейчас не нужна.
— А с ней вам бы легче было и на фронте.
В порыве гнева я вскочила, с силой так толкнула майора, что он отлетел в темный угол, не успев преградить мне путь. Распахнула дверь и, ругаясь, выскочила во двор. Часовой, охранявший штаб, окликнул меня:
— Стой, кто идет!
— Свои, — ответила я.
Услышав шум, из штаба выскочил дежурный офицер — лейтенант.
— Что здесь такое?
— Да вот ваш разболтанный майор отдохнуть не дает. Агитирует, — недовольно буркнула я.
Лейтенант засмеялся:
— Ну ладно, не шуми. Иди вон в штабе около лейтенантов спи, — указал он мне на открытую дверь.
Расстелив шинель подле товарищей, с которыми пришла, я долго не могла уснуть, возмущенная поведением майора.
— Такого подлеца в армии я еще не встречала, — рассказывала я ребятам.
— В семье не без урода, — рассмеялся Мирошняк. — Ничего, когда-нибудь его выведут на чистую воду. Дай с фашистами расправиться, а тогда и до таких доберемся.
— Вот подлец, — долго возмущалась я.
Когда мы утром позавтракали и пришли в штаб, документы мне уже были выписаны.
Отправляя нас в полк, капитан — помощник начальника штаба — сказал нам:
— В пути будьте осторожны, помните, что здесь, в бурунах, определенной линии фронта нет, противник бродит по степям, и вы можете случайно встретить его. Дорог тоже нет, селения очень редки и в большинстве случаев заняты противником. Идите по компасу и строго придерживайтесь заданного вам азимута. Идите, пока не увидите в камышах кошары, там стоят части, которые вам нужны. Это километров двадцать отсюда.
Рано утром мы вышли в буруны. Сначала шагали бодро, весело переговариваясь, но к полудню в лицо подул северный морозный ветер с дождем и снежной крупой, идти стало труднее, ноги увязали в песке. Приходилось то спускаться с сыпучих бурунов, то подниматься на них. Даже веселый лейтенант Саша Куценко, который всю дорогу балагурил и развлекал нас, и тот замолчал.
Перед нами расстилалась голая холмистая песчаная степь. Без конца и края тянулись песчаные буруны, на которых изредка торчал стебелек низкого репейника или круглый куст чертополоха, покрытый железными сухими колючками. Все было мертво и уныло. Даже осенние тучи как-то особенно тяжело плыли над однообразной равниной. Буйный ветер, вырвавшийся на простор, носился по степи и поднимал с земли песок, закручивал его столбом, ломал колючие стебли чертополоха, репейника и далеко уносил их.
