Я оказался прав. Немец побледнел, но тут же постарался взять себя в руки и брезгливо спросил равнодушным тоном:
— О тчом ти гофоришь?
— В частности — о вчерашнем визите побирушки, которого вы угостили шоколадом… но своего не добились. А вот другие случаи… Пересказать вам их? Подозреваю, что и там, откуда вас перебросили, в Европе, вы занимались тем же… Но тут не Европа.
— Руссишшвайне… — он взялся за кобуру, но тут же увидел, что Сашка, словно бы невзначай, целится в него из ППШ. — Ах зо-о… Кто ви ест?
— Общество по борьбе с извращенцами, — любезно представился я. — Следим за вами уже довольно давно, — я блефовал, но, кажется, удачно. Так как насчёт обыска и концлагеря? Какой печальный конец службы…Насколько мне известно, крипо [Криминальная полиция. Как это ни странно, но на оккупированных территориях германские власти боролись не только с партизанами, но и с уголовниками, спекулянтами, извращенцами, бандитами — короче, со всеми теми, с кем борются «обычные» власти. Этим и занималась криминальная полиция, нередко конфликтовавшая с военными властями. ] к таким вещам относится резко отрицательно. И до концлагеря вас могут и не довезти…
— Ви из криминальполицай? — немец снова побледнел. — О хильф готт…
— Мы не из полиции, — покачал я головой. — И у вас остаются шансы продолжать службу и, если не развлекаться с новыми, то по крайней мере рассматри-вать фотоснимки старых партнёров… — я видел, что снова попал в цель, у немца перекосился рот.
— Ви ротстфенник вчейрашний малтшик? — он сглотнул. — Но я не трогать… его…
— Во-первых, вы его трогали, — возразил я. — А во-вторых, нам просто нужны несколько ответов на несколько вопросов. И всё. Больше вы нас не увидите, разве что — в прицел, но это другое дело.
— Ви… партизан? — немец приоткрыл рот.
— Вопрос первый, — я улыбнулся. — Ваша рота — что она тут делает?
Довольно долго немец молчал. Я занервничал. Если он сейчас взбрыкнёт, то мы погорели. А чувство долга у немца этого времени вполне может оказаться сильнее чувства страха за личную безопасность… Наверное, если бы мы захватили его и вывезли в лес, он бы отказался отвечать. Но в этот момент я и увидел, как в нём словно бы что-то переломилось — страх перед стыдом пересилил.
— Участие в облафе, — сказал он. — Болшая охот. Кольцо, — он показал пальцами, — фокруг лес…
— Какие силы привлечены? — спросил я.
— Наша ротте. Легионерен… эсти, драй хундерт. Полицай, зо — цвай хундерт. Айн марширен ротте… норге, айн хундерт. Гранатенверфер. Драй панцерваген. [Офицер перечисляет: триста эстонских легионеров, двести полицейских, маршевая рота норвежцев, сто человек. Миномёты. Три танка. ] Фир… — он провёл рукой по воздуху.
— Четыре самолёта, — сказал я. — Что ещё?
— Дас ист фертиг [Этого довольно. (нем.)], — он вдруг скривился в улыбке. — Это будет зегодня. Ви пришли поздно.
Мы с Сашкой переглянулись. Нельзя было подавать вид, что наши угрозы в сущности потеряли смысл. Я заставил себя улыбнуться:
— Что ж, мы приятно поговорили, — я козырнул. — Думаю, вам не захочется продолжать этот разговор снова. Всего хорошего…
… - Он сказал сегодня, — мы с Сашкой быстро шли по выгону за околицей. — Облава, кольцо вокруг лесного массива. Даже с авиацией.
— Надо срочно в отряд, — Сашка ускорил шаг почти до бега.
— Туда и идём… чёрт…
Навстречу нам шагом ехали трое полицейских — один пожилой мужик со впалыми щеками, двое моложе. Мы замедлили шаг, на ходу козырнули… но кавалеристы направили коней нам наперерез, и старший спросил:
— А вы кто такие? Из какого отряда?
Собственно, этот вопрос делал дальнейший разговор бессмысленным. Я улыбнулся:
— Да вы что, дядечка? Вот, смотрите… — я правой рукой полез за отворот куртки, достал блокнот. — Вот… — он нагнулся, и я, обхватив его за шею, всем весом повис на нём, левой рукой вогнав финку под ребра. Сбоку дважды глухо шмякнул «штейр» — Сашка стрелял через карман. Кто-то застонал. Я стащил тело с седла, оттолкнул его в сторону. Один полицай ещё корчился на траве. Сашка присел, полоснул его финкой по горлу. — Я плохо езжу, — сказал я. — Скачи вперед, я следом, как смогу.
— Нет, — Сашка взлетел в седло. — Борька, скачи сразу к «Ленинцам», предупреди их, чтоб уходили. Потом найдёшь нас… Скачи! — и первым бросил коня в галоп к лесу.
— Хай! — я ткнул своего каблуками. Ударил ладонью по крупу: — Хай-а!!!
…Я очень спешил и понимал, что опаздываю. Безо всякой пощады подго-няя коня, который уже начал засекаться, я услышал дальнюю стрельбу — густую и частую — и понял, что это уже ведёт бой чьё-то охранение. Наше, «Взрыва», «Охотников» или, может, «Ленинцев», к которым я спешу. Сам я пока никого не встретил.
Конь временами засекалс и хрипел, но я бил его каблуками, колотил ладонью, ругался и думал только об одном — не вылететь из седла. Мне казалось, что я загнал его, но, когда мы выскочили на одну из просек, он пошёл быстрее. За собственным дыханием, храпом коня, треском и стуком я не сразу понял, что слышу ещё один звук. А когда разобрался — было уже поздно.
Сперва я не понял, что это за тень мелькнула надо мной. Но когда биплан развернулся обратно, и дымные трассы пуль заключили меня в коридор, я заорал от ярости и досады — и снова повернул в лес. Позади резко бухнуло — на просеку упала бомба или граната. Я пригнулся — толстая ветка прошла над головой…
Дорогу я всегда запоминал хорошо и знал, что скакать мне немало, но не боялся срезать пути. Я пролетел через деревушку, где мне вслед ошалело смотрели те, кто папался на улице. А за околицей, перед полем, самолёт появился вновь. Не знаю, искал ли он меня — вряд ли. Скорей всего, просто патрулировал. Но мне от этого легче не становилось.
Это был ужас. Я мчался галопом, пригнувшись к конской гриве — а он снова и снова крутил виражи, поливая меня из пулемётов. И поле было бесконечным, лес — далеко-далеко. А воздух ревел и выл… Потом слева с треском разорвалась бомба, я услышал шлепки, ощутил передавшийся мне удар — и полетел наземь через шею закувыркавшегося коня.
Тяжёлое копыто мёртво ударилось в землю рядом с моей головой. Я вцепился в траву и остался лежать. Биплан ушёл за лес. И тогда я побежал.
Временами мне казалось, что бежать больше нельзя — физически нельзя. Куртку и кепи я бросил. Дышать было нечем, воздух лез из лёгких обратно и имел привкус рвоты. Но впереди — а дорога была прямая — не стреляли, и это был хороший знак. Я бежал и бежал, бежал и бежал, ног не чувствовалось совсем и при каждом шаге деревья качались и падали на меня. Потом я заспотыкался — и, когда выправился, то увидел дрожащую в дереве стрелу с широким оперением. Индейцы? Я отшатнулся в сторону, пригнулся и побежал быстрее, хотя это было невозможно… а потом оглянулся. За мной бежали двое. Они походили на ожившие кучи хвороста, и я понял: маскхалаты. Они бежали быстро, и в руках у них были ножи с чёрными лезвиями.
Так я впервые увидел егерей. И, поняв, что раз они не стреляют, то я близко от цели, вскинул ЭмПи…
…и они растаяли. А через минуту меня схватили, повалили — но это были уже наши.
Отряд «Ленинцы», подобно нашему «Смерчу», базировался на болоте, куда вела одна-единственная надёжно охраняемая тропка. Но именно это и оказалось причиной того, что мои действия фактически оказались бесполезными. Немцы знали о нас много — даже слишком.
После того, как охранение доставило меня в лагерь, отряд снялся за какие-то полчаса. Но этого же получаса хватило егерям, чтобы заминировать выход с болотного островка…
…Миномёт — это мерзкая вещь. Если снаряд, когда он свистит, считай, уже не опасен, то мина извещает о своём приближении отвратительным «ххлююууу», после чего лопается с коротким треском — и чирикают осколки. На краю болота немцы установили не меньше десятка пулемётов и добавочно поливали нас из них — просто наугад и почти непрестанно. Из ста с лишним бойцов уже не меньше трети было убито или ранено. А враг даже не делал попыток прорваться на остров. Зачем?
Командовавший «Ленинцами» человек — я не знал ни имени, ни фамилии, только прозвище — «Учитель» — в такой ситуации просто ничего не мог сделать. Он не мог даже пойти на прорыв — это значило погибнуть на минах и под пулемётным огнём.
Я лежал на самом краю болота, в сырой ямке. Не стрелял, хотя парень в тельняшке под гражданской рубахой, который делил со мной эту ямку, палил из карабина по кустам почём зря. Я его понимал в общем-то — со злости и от досады. Но мне казалось разумнее поберечь патроны, тем более, что вечерело.
— Ты чего не стреляешь? — спросил в конце концов мой сосед.
— Куда? — я пожал плечами. Мина треснула за кустами неподалёку, парень забулькал перерезанным осколком горлом и опрокинулся на спину. Я нагнулся к нему, но было уже поздно — Вот так, — я подобрал его карабин, устроился поудобнее. Темнело быстро, всплески пулемётного огня становились всё отчётливей. — Ну ладно… — я аккуратно переставил прицел на четыреста метров, нашёл упор поудобнее. — Десять негритят решили пообедать… на Невском встретил их скинхед…и их осталось… — я нажал спуск, и пульсирующе пламя погасло, — …девять…
