Видя перед собой самоходку, осознавая ее действенную помощь, бойцы рвались вперед. И самоходка ворвалась на немецкие позиции – крушила стенки траншей, давила блиндажи и пулеметные гнезда.
Внезапно она ухнула в какую-то яму и под ней что-то затрещало. Самоходчики послетали со своих мест.
– В яму какую-то угодили, – констатировал Павел. – Все живы?
– Все!
– Игорь, выбирайся!
Однако, несмотря на то что мотор ревел и гусеницы вращались, самоходка ни на шаг не сдвинулась с места.
– Во попали!
Павел приник к смотровым приборам. Только толку – никакого! С одной стороны ему было видно только небо, а с другой – земля.
По самоходке постучали прикладом.
– Эй, земляки, живы?
– Свои стучат, – сказал Игорь и открыл люк водителя.
Перед ним стоял молодой пехотинец с автоматом в руке.
– Как вас угораздило в блиндаж угодить? – спросил пехотинец.
Теперь уже и экипаж открыл люки на рубке. Прихватив автоматы, они выбрались.
Самоходка, проломив бревна наката у большого блиндажа, рухнула туда кормовой частью. Пушка задралась вверх, как у зенитки, корпус стоял едва ли не под углом в сорок пять градусов.
– Ни фига себе! – удивился Павел. – Как контрэскарп получился. Но выбираться-то будем? Куракин подбит. Тягач вызывать надо.
Павел вызвал по рации комбата и доложил о том, что сгорела самоходка Куракина, но экипаж жив. Также он попросил выслать тягач, поскольку его машина провалилась в блиндаж, и сами они, своим ходом выбраться не могут.
– Будет тебе тягач, жди, – успокоил его комбат. – Конец связи.
Пехота ушла вперед, а экипаж самоходки остался у беспомощной машины. Вот же ситуация! Техника исправна, но двигаться нельзя. Выскочит откуда-нибудь самоходка вроде легкого «Мардера» – и конец. Расстреляет самоходку не спеша – ведь отпор дать нечем. Даже немецкие пехотинцы могут захватить ее трофеем. Такие «подарки» в виде полностью исправной машины бывали нечасто. И наши и немцы бросали иногда при отступлении исправную технику, если кончалось топливо, – не толкать же ее вручную?
Экипаж просидел у самоходки часа два, пока со стороны наших позиций не послышался рев двигателя.
– Помощь едет, – обрадовался экипаж.
Однако, когда Павел присмотрелся к гусеничной машине, он опознал в ней немецкое штурмовое орудие «Мардер-III». Вот помяни черта, он и появится!
– Экипаж, взять гранаты из самоходки и приготовиться к отражению атаки!
Однако когда штурмовое орудие подошло поближе, Павел с экипажем разглядели сидящего на корпусе, впереди боевой рубки, Куракина. Он размахивал зажатым в руке шлемофоном.
У Павла отлегло от сердца.
Куракин спрыгнул с брони и подошел к экипажу:
– О, гляди, какой аппарат!
– Где взяли?
– Трофей, целехонек достался.
Куракин осмотрел самоходку Павла:
– Попробуем вытянуть.
Использование немецких танков и самоходок, захваченных в качестве трофеев, началось еще в июне 1941 года, когда 34-я танковая дивизия 8-го мехкорпуса Юго-западного фронта РККА подбила в одном бою сразу 12 танков. Поскольку они лишились хода, их использовали в качестве артиллерийских ДОТов. В сентябре 1941 года под Смоленском лейтенант Климов, выбравшись из своего подбитого танка, захватил немецкий StuG III и за один день подбил два танка, бронетранспортер и две грузовые машины.
Ввиду больших потерь бронетанковой техники в конце 1941 года в Автобронетанковом управлении РККА был создан отдел эвакуации и сбора трофейной техники. за период с 1941 по 1944 год только один танкоремонтный завод № 8 отремонтировал 600 немецких танков и САУ. На немецкой технике воевали 121-я танковая бригада полковника Н. Н. Радневича, 107-й отдельный танковый батальон Волховского фронта, 213-я танковая бригада. Понятно, что делалось это не от хорошей жизни или превосходства трофейных машин, – были сложности со снабжением запасными частями, боеприпасами.
По этому же пути пошли и немцы. Трофейными советскими танками были вооружены батальоны и полки – даже в эсэсовских дивизиях.
Так же обстояли дела и с артиллерией.
Они завели на крюки «усы» из толстого металлического троса. Разом взревели моторы САУ-85 и «Мардера». «Усы» натянулись, и медленно, с натугой самоходка выбралась из обрушенного блиндажа.
Экипаж и Куракин забрались внутрь рубки, и обе самоходки направились на батарею.
– Ты представляешь, Паша, – кричал Куракин, – только твоя самоходка в батарее и осталась. Два экипажа с машинами сгорели, другие, как и мой, успели выбраться. День сегодня неудачный!
В самоходке было шумно: ревел дизель, лязгали гусеницы, и приходилось кричать, чтобы услышать друг друга – ведь подключить лишний, пятый шлемофон в ТПУ было невозможно.
– Кому как! – прокричал в ответ Павел. – Мы «Арт-Штурм» сожгли подчистую.
– Видел я твой бой издалека, Паша. Хорошо провел, грамотно; маневрировал и с борта в него ударил. Я комбату доложу.
Немецкая самоходка отставала, и пришлось сбросить ход. Как говорится, скорость каравана определяет скорость старого верблюда.
Вечером хоронили погибшие экипажи и потому расходились мрачные. В батарее остались одна самоходка и три «безлошадных» экипажа.
Если бы самоходки были просто подбиты, повреждены – их можно было бы отправить на танкоремонтный завод. Но боевые машины сгорели, расплавилось все, в том числе и металл. Такие машины были годны разве что на переплавку.
Единственную уцелевшую самоходку передали в танковый полк, и «безлошадная» батарея убыла в тыл. А через несколько дней пришел приказ: убыть в Свердловск, на Уралмашзавод, – за новой техникой.
Солдаты обрадовались – хоть какой-то отдых от войны. К тому же хотелось вернуться, чтобы захватить Берлин, войти в столицу врага. Конец войны был близок – это чувствовали все, хотя враг был еще силен.
Долго тряслись в теплушках. зато мимо них на фронт безостановочно громыхали поезда с новой техникой, молодыми солдатами. А их эшелон тащился и переформировывался почти на каждой крупной станции.
Пока добирались до Волги, вокруг видели только сильно разрушенные города и села, выжженные деревни.
Павел наблюдал знакомые места – здесь ему приходилось воевать в 42-м году. А после, когда поезд пересек Волгу, уж и вовсе родные места пошли. Так сердце защемило, так своих увидеть захотелось, тем более что до его родного города тут рукой подать. Но попробуй отстать от эшелона – вмиг запишут в дезертиры. А по законам военного времени за дезертирство наказание суровое, вплоть до расстрела.
На одной из станций Павел все-таки отправил короткое письмо домой, в котором и было-то всего пять слов: «Мама, я жив, воюю. Жди». С фронта он не писал – ведь он теперь Сазонов, а не Стародуб. А по номеру полевой почты могут найти быстро. После взрыва агитационной машины домой наверняка отправили похоронку, и теперь Павел хотел успокоить домашних.
Они добрались до Свердловска за неделю. Город был велик, а завод огромен. При заводе располагался запасной полк, где формировались самоходные артиллерийские полки. По мере получения с завода новенькой боевой техники они убывали на фронт.
Батарея пополнилась людьми, к вящему удовольствию комбата – фронтовиками, с боевым опытом. Кроме того, батарея влилась в отдельный самоходный полк.
Рядом с заводом находился полигон, прозванный и на заводе, и в городе «Танковой дорогой». После получения боевых машин экипажи здесь их обкатывали и пристреливали. Выявленные недостатки устранялись сразу же, на заводе.
К тому же самоходки получали не САУ-85, а новые – CУ-100. Собственно, они также базировались на шасси танка Т-34 и были очень похожи на САУ‑85, но с более мощной пушкой Д1 °C. Они могли поражать «Пантеру» и «Тигра» на расстоянии до полутора километров. Однако в связи с увеличением калибра орудия снаряды выросли в размерах и весе, и теперь в боеукладке помещалось вместо 48, как у САУ-85, всего 34.
Каждый день из ворот сборочного цеха выходили новые самоходки, полк вооружался и через неделю был уже полностью укомплектован.
Из Горького прибыли новые грузовики для автотранспортной роты. На двух эшелонах после торжественного построения и речей представителя завода и командира полка они убыли на фронт.
Теперь поезд шел другой дорогой – через Пермь и Киров на Москву. Бойцы в теплушках гадали: куда повернет поезд после столицы? Всем хотелось не на юг, к Венгрии или Румынии, а на запад, к Берлину.
И поезд направился на Польшу – через нее лежал путь к Германии.
Эшелоны шли один за одним, на станциях их скапливалось сразу до десятка. Солдаты с тревогой посматривали на небо, но там постоянно барражировали наши истребители. У немцев не хватало техники, людей, топлива, чтобы воевать, как в 41–42-м годах. Да и немец пошел совсем не тот. Павел еще помнил немцев 42-го года – наглых, откормленных. Тогда немецкие «мессеры» гонялись за одиноким грузовиком или даже солдатом.
