Алексей Нагорный - Повесть об уголовном розыске

Петроградский суд приговорил Пантелеева к высшей мере социальной защиты - расстрелу. Кассационная инстанция ходатайство осужденного о помиловании оставила без последствий. Со дня на день Пантелеев ждал приведения приговора в исполнение.

Как ни странно, он внешне был вполне спокоен, и, сидя в камере смертников, насвистывал какой-то мотивчик.

На другой день после окончания суда Бушмакнн вызвал Колю и объявил, что начальник управления Петроградской рабоче-крестьянской милиции премирует Колю месячным окладом и месячным отпуском, не считая дней, которые будут затрачены на дорогу.

Коля помчался домой, по дороге заскочил на городскую станцию за билетами. На Псков стояло человек восемьсот, и Коля хотел было плюнуть и на отпуск, и на поездку, но подошел знакомый сотрудник, хлопнул Колю по плечу и через пять минут принес два общих места в жестком вагоне. Коля настолько изумился, что даже не поблагодарил сотрудника, а только растерянно кивнул, отдал деньги и убежал.

Дома он с порога показал Маше билеты и заорал что было мочи:

– Уезжаем завтра в восемь утра! Собирай чемодан!

Маша смотрела недоверчиво, с улыбкой.

– Не верю. Все равно в последний момент все переиграется и никуда мы не уедем!

– Ерунда! Завтра вечером будем в Пскове! А там - еще день на кобылке, и ты увидишь мою Грель! По ржи походим.

– Да она еще не взошла, - улыбнулась Маша.

– Ну за раками слазим. Я тебя в ночное возьму, - мечтательно сказал Коля. - Я с первого дня мечтал показать тебе свою деревню. Я так хочу, чтобы ты ее полюбила. Чтобы ты поняла наших людей. Они такие же, как я, лучше меня! Говорят - мужик сиволапый. Скобарь псковский… А вот "обратал" я голубую кровушку, ничего не скажешь, молодец, Кондратьев!

– Это я тебя "обратала", - шутливо обиделась Маша. - Ты просто пень, а благодаря моему дворянскому влиянию ты обынтеллигентился и стал человеком. Какой том Соловьева читаешь?

– Четвертый, - вздохнул Коля. - Читаю, когда ты спишь.

Они перебрасывались шутками, отпихивали друг другу чемодан, шумно спорили из-за каждой вещи - брать ее с собой или не брать, но даже не догадывались, насколько близка к истине горькая Машина шутка о том, что в "последний момент все переиграется".

Они радовались предстоящему отдыху, покою, нескольким дням ничем не омраченного счастья, тем нескольким дням, которые порой во всю жизнь выпадают людям только раз и никогда больше не повторяются.

Они уже жили завтрашним днем, забыв, что еще не кончился сегодняшний.

…В камеру Пантелеева вошел надзиратель - невзрачный, бледный, низкорослый. И только лицо - продолговатое, с матово-бледной кожей, нервно смеющимся ртом, высоким лбом и большими умными глазами, выдавало в нем натуру незаурядную.

Пантелеев окинул надзирателя равнодушным взглядом, презрительно усмехнулся:

– Покрасивее рожи не могли найти? Ты, братец, страшный какой-то… Ровно псих, или глисты тебя жрут?

– Вас расстреляют сегодня на рассвете, - негромко сказал надзиратель.

– Новости, - скосил глаза Пантелеев. - Ну, сообщил и отвали отседова, вертухай чертов. И без тебя тошно.

– В политике разбираетесь? - спросил надзиратель.

Пантелеев удивленно посмотрел:

– Ты что, издеваешься, подонок?

– Времени у меня в обрез, слушайте внимательно, - продолжал надзиратель. - Я не большевик, я - социал-революционер, если знаете, что это такое, - поймете и дальнейшее… Большевики продали революцию и предали ее. Этого простить нельзя. Сегодня мы вновь кланяемся тем, с кем боролись в семнадцатом.

– Я не кланяюсь, - на всякий случай сообщил Пантелеев. - Я кровососов режу, а деньги - бедным!

– Знаю! - Глаза надзирателя зажглись сумасшедшим огнем. - Именно поэтому я готов помочь вам! Вы будете мстить большевикам?

– Уже мстил, - жестко сказал Пантелеев. - Они на службе всякую сволочь продвигали, а у меня в сыскном деле талант! А мне ходу не дали! Я им по гроб жизни этого не прощу!

– И пойдете на эшафот за наше святое дело? - высокопарно спросил надзиратель.

– Когда? - встревожился Пантелеев. - Сейчас? Не хотелось бы… Я еще многое смогу, - он вдруг почуял неясную, призрачную надежду…

– Не сейчас, а в конечном счете, - сказал надзиратель. - Вы - террорист по сути дела… А любой террорист - смертник. Кто отнимает жизнь у других, должен быть готов в любую минуту отдать свою!

– Только дорого! - кивнул Пантелеев. - Однако заболтались мы, господин хороший. Давайте о деле, а?

Надзиратель молча вытащил из сумки обмундирование красноармейца и ремень с кобурой.

– Вы в сапогах, так что все в порядке. Быстро!

Пантелеев начал лихорадочно переодеваться.

– А лицо? - Он тревожно посмотрел на конвоира. На щеках и на лбу Пантелеева темнели засохшие царапины - следы Маруськиных ногтей.

– Торопитесь, я знаю, что сказать в случае чего.

Через минуту они вышли на галерею и медленно зашагали к первым решетчатым дверям, перекрывающим проход с этажа на этаж.

– А часовой? - не выдержал Пантелеев. Впереди отчетливо маячила фигура охранника.

Надзиратель промолчал, только слегка замедлил шаг.

– Крепкие у тебя нервы, - шепотом выругался Пантелеев ему в спину, но пошел медленнее. Часовой пропустил их беспрепятственно. Во дворе мимо них прошли двое из охраны, молча кивнули надзирателю. Один что-то сказал, покосившись в сторону Пантелеева. Тот сразу же покрылся липким, холодным потом.

– Иди вперед, - презрительно сказал надзиратель. - Штаны сухие?

– Как звать тебя? За кого богу молиться? - смиренно осведомился Пантелеев.

– Погоди молиться, - злым шепотом ответил надзиратель. - Сначала выйди отсюда.

Вошли в проходную. Вахтер только что впустил двоих сотрудников и старательно громыхал засовами.

– Вот я тебе и объясняю, - весело и очень неожиданно для Пантелеева сказал надзиратель. - Тюрьма эта государем императором Александром Третьим построена специально для особо опасных террористов-политиков, так что, милый мой, отсюда не убежишь. Вон Пантелеев… Показал я тебе его в глазок, в камере смертников? Забыл?

Пантелеев молча кивнул. От ужаса у него взмокла спина. Вахтер с интересом посмотрел на него и начал свертывать цигарку.

– Одалживайся, Николаев. - Он протянул надзирателю кисет. - Новенький, что ли? Учишь? А что у него с рожей-то?

– Из вчерашнего пополнения. - Николаев ловко склеил цигарку, прикурил и пустил кольцо дыма. - А ты что, не слыхал? Не успел он на дежурство заступить, на него двое из двадцать третьей камеры накинулись. Он им обед приносил.

– А-а… Понял. Интересно бы на Леньку взглянуть вблизи, - сказал вахтер. - Я на суде был, только в последнем ряду сидел… А вообще-то, парень, издаля он, прямо скажем, на тебя похож… Даже удивительно, как считаешь, Николаев?

– Да это он и есть, сам Пантелеев, - мрачно сказал Николаев. И оба засмеялись.

Пантелеев прислонился к стене - в глазах поплыло.

– Да ему, никак, худо? - удивился вахтер. - Садись, парень, остынь… Тюрьма, брат, она для свежего человека хуже парилки, это я по себе знаю.

– Некогда нам, пошли, - вдруг сказал Николаев и взял Пантелеева за руку. - Двигай.

– Постой-ка, - улыбнулся вахтер. - Ну-ка, пропуск! - И подмигнул Николаеву.

– Ну, чего буркалы вытаращил? - рассердился Николаев. - Покажи часовому пропуск! Как я! - Он полез в карман.

Пантелеев подошел вплотную к вахтеру, отстегнул клапан кармана гимнастерки и резко ударил вахтера ребром ладони по кадыку. Тот захрапел и упал.

Пантелеев отбросил засовы и выскочил на улицу.

На перроне царила предотъездная суета. Куда-то спешила старушка со связкой баранок: они висели через плечо, словно орденская лента, и вызывали всеобщую зависть. На строительство Волховской ГЭС отправлялся отряд комсомольцев. Ребята и девушки выстроились у вагонов и, сняв кепки и фуражки, пели "Интернационал". Сновали взад-вперед носильщики с огромными бляхами на груди, тащили баулы, чемоданы, корзины, но главным грузом были серые, грубой холстины мешки, набитые бог знает чем, неизвестно кому принадлежащие.

– Останови сейчас любого, спроси: чей мешок, - не найдешь хозяина, - угрюмо сказал Коля. - Ты знаешь, что в этих мешках?

– Еда? - спросила Маша.

– Мануфактура, крупа, сахар, соль, спички - все, что твоей душе угодно. Спекулянты проклятые. Облава за облавой проходит, а они, как поганые грибы на помойке, растут.

Заливисто прозвенела трель милицейского свистка. Наряды милиции и сотрудников УГРО перекрыли входы и выходы с перрона.

– Ты накликал, - улыбнулась Маша. - Теперь еще и поезд задержат.

Коля всматривался в глубину перрона. Там мелькнули васильковые фуражки работников ОГПУ.

– Это что-то серьезное, - сказал он и подошел к милиционеру. - Вот мое служебное удостоверение. Что случилось, товарищ?

Милиционер махнул рукой:

– Тебе, инспектор, надо бы первому знать. Только что бежал Ленька Пантелеев.