Но не так легко проверять в наших условиях. Это можно делать лишь путем наблюдений, догадок, выводов. В таких случаях даются контрольные задания. Что ж, попробуем, хотя это и не так просто.
Я ходил к Лидии Ивановне и давал ей поручения. Лисовская выполняла их охотно, хотя и не скрывала своего недовольства тем, что они были незначительны, мелки.
— Вы что? — с обидой спрашивала она. — Не доверяете мне? Боитесь?
— Почему вы так думаете, Лидия Ивановна? Не спешите и не горячитесь. Разведчице нельзя быть такой нетерпеливой, — успокаивал я. — Придет время, и мы с вами будем совершать большие дела. Главное — дисциплина. Делайте то, что вам говорят.
— Мне очень не нравится такая работа, — не сдавалась Лисовская. — Я имею дело с настоящим разведчиком, а приходится запоминать, сколько гитлеровцев за день посетит наше казино и сколько среди них офицеров высших рангов. Ну и разведка! Разве не найдется для меня задания более ответственного?
Мы и в самом деле поручали ей узнавать разные мелочи: кто из высшего офицерства обедал в казино, куда они потом ехали, какие пароли назначались на ночь… Все эти поручения Лидия Ивановна выполняла без колебаний и очень старательно. Однажды по собственной инициативе она принесла пухлый портфель, набитый бумагами и личными вещами какого-то полковника.
— Что это? — спросил я Лисовскую.
— Пришел сегодня один пообедать. Лысый, дряхлый, старый. Говорит: «Еду с фронта в Берлин, к самому фюреру пойду».
Я его хорошенечко угостила. Так, что он сам уже не мог идти на вокзал. Попросил, чтобы я его отвезла. Я согласилась. Вызвала извозчика и поехала с этим пьяным стариканом на станцию. В это время подошел поезд. Я помогла немцу зайти в вагон, он уехал, а портфель так и остался у меня.
— Плохо, очень плохо получилось, — разочаровал я Лидию Ивановну. — Этого как раз и не следовало делать. Неизвестно, представляют ли эти бумаги ценность, а вот раскрыть себя вы могли.
— Да ведь он был в таком состоянии, что опомнится не раньше чем через сутки. А в портфеле полно бумаг. Возьмите и передайте своим.
Этот случай еще больше сбил нас с толку. Ничего интересного в бумагах, найденных в портфеле, не оказалось, лишь акты на списание продуктов питания в одной из воинских частей. И несколько интендантских объяснений. И снова у нас возникло подозрение: не приманка ли это?
Почти ежедневно я бывал у Лисовской, много разговаривал с ней. А говорила она так, что хотелось верить в ее искренность.
— Вас, вероятно, удивляет мое поведение, и я чувствую, что вы не можете мне полностью доверять, — прочитала однажды Лидия Ивановна мои мысли.
— Этот вывод лишен оснований, — возразил я.
— Не думайте, что я так наивна. Я не девчонка, ищущая романтических приключений. О нет! Свои тридцать лет я прожила не так, как хотела. А было у меня желание стать не только хорошей женой, но и матерью. Ежи — так звали моего мужа — очень любил меня. И очень жалел. «Какая я счастливая! Счастливее всех!» — это тогда я так думала. Мы поехали с ним на курорт Закопане. Это были лучшие дни моей жизни. Я из бедной семьи, а Лисовский — родовитый. Он был капитаном польской армии, служил в ровенском уланском полку. Сам очень хорош собой, а еще форма улана — красавец, глаз не оторвешь. Заберемся мы с ним высоко в горы, станем лицом к ветру — эх, и до чего же чудесно было тогда в Закопане! Ежи говорил мне: «Возвратимся с курорта, начнем строить свой домик. Будут у нас дети. Только первая обязательно дочь. И чтоб похожа была на тебя…» Все в Закопане нам завидовали: «Такие молодые, красивые и такие счастливые». Боже мой, счастливые! Мне даже как-то не по себе теперь, когда слышу это слово. Не успели вернуться с курорта — мужа вызвали в часть. Потом война. Под Варшавой немцы взяли его в плен. И расстреляли в тот же день. Вместе со всеми пленными расстреляли. Как я тогда плакала! Вы даже не представляете, сколько у человека может быть слез. Хотела покончить с собой. Да жалко было маму и Лену… Дайте, пожалуйста, зажигалку.
Она закурила сигарету, сильно затянулась и продолжала:
— Вскоре пришли Советы. Меня начали запугивать. Говорили, что жен польских офицеров вывозят в Сибирь. Я уже было собралась бежать в Польшу, да одумалась: куда? В какую Польшу? К немцам, которые убили моего мужа? Я устроилась на работу оператором на почте. Там и познакомилась с майором Поповым. Хороший был человек. У него жена умерла, и он часами простаивал возле моего окошка с опущенной головой. Рассказывал о себе, о жене. Очень любил ее. Мне стало его жаль, ибо судьбы наши были похожи. Я начала его успокаивать. Мы ходили с ним на прогулки, подолгу бродили за городом. Сперва все было таким обычным, а потом мы полюбили друг друга. И любовь эта была такой же чистой, как и первая, — моя и его. Перед самой войной собирались пойти в загс. Грянула война. Геннадий как ушел из дому, так больше я его и не видела.
А потом — немцы, — Лидия Ивановна вздрогнула при воспоминании о враге. — У меня не было колебаний, я сразу же решила бороться с ними, чего бы мне это ни стоило. Я верила, что найду связь с вами. Я уже посылала брата в Клевень: расспросить, что там слышно. Он дважды ездил. Ходят слухи, говорил, о партизанах. Вот я и решила подсказать военнопленным, чтобы убежали к вам. А вы мне не доверяете. Боитесь меня. Я очень хорошо вас понимаю… У вас нет оснований верить мне. Тем более что ежедневно меня видят среди немцев. Вы имеете право спросить меня: «Если ты так ненавидишь немцев, то почему бываешь в их компаниях?» Но поймите же и меня. Взять в руки оружие и пойти против них — этой возможности я лишена. Вести борьбу одной — что это даст? Арестуют, отвезут на Белую улицу — и только. Не работать, а жить как-нибудь, — вывезут в Германию и заставят пойти в публичный дом или заморят голодом. Ничего не делать? Уйти в монастырь? Выйти еще раз замуж? Но это не помешает швабам наступать на Восточном фронте. Есть борьба другая, настоящая борьба. Ее я и выбрала… Я пошла работать метрдотелем в офицерское казино. Я подняла выше голову и хожу, даю распоряжения среди этих вояк. Они думают, что я покорилась и поэтому так хорошо их обслуживаю. А я думаю другое: «Чем больше будет уверенности у этих гадов в моей преданности, тем легче мне будет бороться с ними». Не так ли?
Я ничего не ответил на философские размышления Лидии Ивановны. И тогда она сама попробовала это сделать:
— Вы со мной слишком осторожны. Хорошо. Я отлично это понимаю и поэтому не буду вас торопить. Когда вы убедитесь в моей искренности, я принесу вам пользу. А тактики своей не изменю.
Я хотел что-то сказать, но Лисовская не дала мне произнести ни слова.
— Прошу вас, не оправдывайтесь. Не нужно. Мне даже нравится, что вы все делаете так осторожно. Чувствую, что имею дело с настоящей разведкой. Мы еще покажем чудеса!
Я верил ей. Она действительно ненавидит фашистов и способна выполнить любое рискованное задание. Но Николай Иванович, которому я до малейших подробностей передавал наши беседы с Лидией Ивановной, советовал не спешить.
— Нужно ее проверить на деле, — говорил он. — Слова, чувства — это еще не доказательства.
Когда Лидия Ивановна стала получать от нас задания, она еще активнее начала заводить знакомства с немецкими офицерами. Приглашала их к себе в гости, устраивала вечеринки. Знакомила меня с ними.
— Доверие немцев мне нужно сейчас больше, чем ваше, — любила она повторять.
Однажды, придя с работы, Лисовская рассказала, что в казино готовятся к какой-то встрече. Завозят дорогую мебель, продукты, напитки.
— Говорят, должно состояться важное совещание.
— Надо узнать, кто именно из высших офицерских чинов прибудет на него, — сказал я ей.
— Какое это имеет значение, кто именно? Главное — будет совещание. Вот и надо что-то придумать.
— А что именно?
— Ну хотя бы мину подложить. Или какой-нибудь «специи» для вкуса подсыпать.
— Относительно мины — ничего не выйдет, — разочаровал я Лидию Ивановну. — Гестаповцы заранее обнюхают все. А вот о «специях» стоит подумать, если действительно слетятся важные птицы.
— А вы найдите что-нибудь такое, что бы не портило вкуса и хорошо действовало.
Предложение Лисовской было передано в отряд. Командование его приняло. Я вручил Лидии Ивановне ампулу с ядом и строго приказал применить ее лишь в том случае, если появится кто-нибудь из высокопоставленных фашистов.
Прошло несколько дней, неделя, другая, совещания все не было. Наконец Лисовская сообщила, что оно совсем не состоится.
Это обстоятельство снова посеяло у нас подозрения относительно честности Лидии Ивановны.
— Вероятно, изучает методы нашей работы, — размышлял Николай Иванович. — Ты смотри, Николай, — обратился он ко мне, — не будь с ней очень откровенным, а то последнее время она тебя что-то уж чересчур пленила.
